Дуремары перестройки. Так все и было

Я с некоторым удивлением взглянул на него.

– По себе знаю, – добавил он.

Близкое окружение

Дом деда находился на окраине поселка. В сороковом, за год до начала войны, дед построился на соседнем участке, но тот дом сгорел, вернее, сожгли.

При отступлении в неразберихе приказы часто выполнялись буквально. По радио прозвучал призыв: врагу ничего не оставлять! Местные власти поручили каждому активисту, уходящему в партизаны, сжечь свой дом и два соседних.

Сосед моего деда Егор выполнил приказ, но не полностью: два дома сжег, а свой почему-то оставил. Дед до самой смерти материл этого Егора. Но предвидя разборки, после войны тот затерялся на просторах необъятной родины. Пришлось строиться по новой.

Дом стоял на краю глубокого оврага, уходящего к реке. Его окружало два десятка домов также послевоенного времени. Половина из них уже давно стали дачами, так как молодежь перебралась в города. Некоторые переселились в благоустроенные квартиры в центре поселка.

Градообразующим предприятием был кирпичный завод, построенный еще до революции. Большая часть здешнего населения там и работала. А еще – на железной дороге, в пионерских лагерях и воинских частях. Некоторые работали в райцентре, куда, как и я, добирались электричкой.

В поселке были школа, почтовое отделение, Дом культуры, пяток магазинов. Были и любимые места местных мужиков – столовая с буфетом и пивной павильончик, по определению моего покойного деда забегаловка. В него могло втиснуться всего с десяток любителей напитка.

Достопримечательностей в поселке было три: гранитный бюст героя гражданской войны и два местных жителя, претендующих на бюсты в будущем – Пашка Ветрогон и Чекуха.

Главная достопримечательность

Пашка был знаменит тем, что по праздникам зимой и летом в любую погоду ходил босиком и под гармонь пел матерные частушки. В них он обещал кому-то окошко разбить, кому-то ребенка сделать, а теще – снять штаны и показать все как есть.

Так как праздников в году по Пашкиным подсчетам было 248, то выступал он не реже чем президент с просьбами потерпеть.

Чекуху тоже знали все. Он целыми днями бродил по поселку и просил у всех двадцать копеек. Его старались обойти стороной или хотя бы отвернуться. Но не тут-то было! Чекуха обгонял беглецов и заявлял:

– Слышь, друг? Ты зря отворачиваешься, я тебя не только в лицо знаю.

Все знали его фирменный тост: «С доброй душой!» – он вообще был не многословен.

Чуть менее известными были два неразлучных друга раннего пенсионного возраста, чаще других упоминаемые в местных новостях: Горыныч и Гладиатор.

Но все эти личности обретались в центре поселка. У меня же среди соседей был десяток пенсионеров, Манька с сыном Вовкой и отставной подполковник, которого для облегчения в произношении местное население произвело в полковники.

Полковник несколько раз заходил ко мне с поллитровкой и навязчивыми разговорами о политической роли Советской Армии. Первого же посещения мне хватило, чтобы согласится с народным определением:

он прошел весь путь от сперматозоида до «полковника» строевым шагом и его мозги до сих пор маршируют.

Манька занимала активную жизненную позицию в части поиска личного счастья. Потому за неимением времени на сына-пятиклассника смотрела сквозь пальцы. Вовка был белобрысым, хулиганистым и довольно любознательным. Учиться он не любил, но был склонен к философии.

Как-то раз поделился о своих учителях:

– Нормальные люди задают вопросы, если не знают на них ответа. А есть ненормальные – ответ знают, но все спрашивают, спрашивают, спрашивают…

Вовка частенько заглядывал ко мне и рассказывал местные новости и ему непременно что-нибудь перепадало. Манька поощряла наше приятельство – образованные люди плохому не научат. Меня она считала образованным, но немного не в себе, поскольку я не обращал внимания на ее пышные прелести и многозначительные намеки.

Вот в таком окружении и протекала моя жизнь, вошедшая после семейных передряг в спокойное русло.

Обустройство

Через две недели все решилось само собой.

Снетков был еще и везунчиком. Несмотря на не очень лестную характеристику, охранником на завод его взяли. А еще приехали мои соседи, у которых третий год пустовал дом. Опасаясь появившихся в поселке бомжей, они согласились пустить на временное жительство моего протеже без какой-либо платы. Условия были простые: охрана, порядок в доме и восстановление запаса дров.

Снетков пришел в восторг:

– Я бы в таких хоромах согласился до самой смерти прожить!

– А сколько же ты лет себе отмерил?

– Я так решил, что мне вполне хватит и ста. Вопрос в другом: хватит ли мне на это здоровья?

Меня всегда удивляла способность Снеткова дать четкий ответ, но без особой конкретности. Это напоминало Сократа.

Однажды на вопрос ученика, жениться ему или нет, мудрец ответил: «Как бы ты ни поступил, все равно будешь жалеть».

На следующий день состоялся переезд. На дворе уже был декабрь и первое, что нас интересовало это плита и печь. Снетков провел их внешний и внутренний осмотр, после чего сделал официальное заключение: находится во вполне удовлетворительном состоянии. Мы быстро распределили обязанности: Василь идет за дровами и занимается растопкой плиты, а я тем временем – за водой.

Подойдя с двумя полными ведрами, к дому я увидел открытую дверь. Войдя, я уже ничего не видел, кроме дыма.

– Тяги нет, – сообщила еле различимая фигура, – видимо, труба промерзла. Но я-то специалист – знаю, что надо делать в таких случаях.

В углу для растопки лежали старые журналы. Снетков покопался и вынул какой-то:

– Вот! То, что надо! – он показал мне юбилейный номер журнала «Коммунист».

Хорошая растопка

Мы направились во двор, приставили к стене длинную лестницу, и через минуту Василь уже был на коньке.

– Учись, студент, – бодро заявил он, поджигая несколько страниц. Подождав, пока огонь разгорится, он бросил бумагу в трубу. – Сейчас протянет!

Но и после еще двух попыток ничего не произошло. Василь поджег обложку. Она медленно, как бы нехотя, занялась синеватым пламенем. Результат ноль.

Тут терпение у трубочиста лопнуло, и он заглянул внутрь. В тот же момент столб сажи и дыма рванул ввысь. Василь машинально дернулся и скатился по скату крыши в сугроб. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугаться.

Картина была контрастной: в белом чистом снегу сидел негр с абсолютно славянской внешностью и читал мне нотацию.

– Твою маму! От этих гребанутых коммунистов одна подлость! Предупреждать надо, что дом марксистскими идеями пропитан!

– Ой! А кто это там? – у калитки с выпученными глазами стояла Манька.

– Домовой из трубы выскочил, Василь Петровичем зовут, – попытался пошутить я.

– Врет! Нагло врет! – Снетков сообразил, на кого похож и представился

– Абрам Петрович Ганнибал!