Временно

Жа с каким-то самому себе упреком и в волнении наспех выворачивает рубаху на своем больном теле и показывает ей руки. Руки, его тонкие, красивые, полные жизни и бесполезной силы руки! «Смотри! – кричит он ей. – Гляди на них, видишь? Это мое, а теперь я сделаю а-а-ать – и ты исчезнешь».

Горшок с фикусом по воле ладони падает на пол и с грохотом рассыпается на преинтереснейшие мемориальные горы, кладбища листов из дневников малыша. Жа берет в руки горшочный осколок, что поострее, и делает, сдавливая красноту в глазах, надрез вертикально у запястья, ведет его вверх под аплодисменты в своих ушах, барабанные перепонки восторгаются в чувстве, поют «Аве…» и «Боже, зачем ты меня оставил!?». Жа доходит до изгиба и останавливается – дальше и некуда. Землей запачканный, пальцами черными водит он по волосам своим, сам себя гладит, сам успокаивает.

«Как же хорошо, – думает он. – Какой молодец, какой дурак».

Причудлива и тонка, с удивлением и немножечко с обидой Время смотрит на юные руки его и восклицает тихо: «Батюшки». Ноги мальчишки умывает красная роса, реки текут медленно, будто только оттаявшие от вечной зимы, нехотя, но бурлят, шумят, клокочут. Цветочник выстроился в полу у ног его маленьким лесом, Жа поливает своих живых слезами и реками горными, и созревают искусственные облака. Мальчику хотелось назвать Времю Хлоей, поцеловать на прощание ее еще нежную грудь, ему казалось, он слышит внутри ее растущие цветы, такие же, как под ногами у разбитого корыта, изнутри пробивающие себе путь к солнцу. «Что его убьет однажды, так это дивная, сладкая капелька пота на девичьей груди и улыбка кривого бога в разбитом зеркале, включающего непрерывный дождь, – подумал Жа. – А не…»

– : —

– Проходи, только тише, на носочках шагай.

– Я думал, ты одна живешь.

– Ну конечно, а деньги мне меценаты присылают за мои улыбки. Здесь моя бабушка. Она у меня одна осталась, это ее дом. И немного мой. – Асса звенела ключами, как колокольчиком на поплавке. Рыбки сбегались на долгожданный обед. Неуклюжая, она обронила слезинку под ноги, и рыбки, испугавшись, разбежались по своим зеленым и коралловым норкам. Жа снял ботинки еще у порога, Асса тут же кинула свое пальто с мехом какого-то когда-то живого существа. Мальчик увидел кровь на ее шее, но не придал значения, ему стало стыдно.

– Я могу…

– Тише, ничего не говори. Иди за мной.

Они вошли в кухню. Малыш Жа подумал, что редко когда дома начинаются с кухонь, а не с коридоров. Здесь же была винтовая лестница, что вела на второй этаж в комнату Ассы. Та кивнула подыматься наверх. Жа сделал пару шагов, и ступеньки глухо провалились звуком, похожим на хруст сухариков в зубах.

– Асса, это ты? – пробудился голос из соседней с кухней комнаты.

– Да, бабушка, это я. – Асса подошла к голосу, звучавшему как бормотание моторной лодки, встала в дверях и только украдкой бросала взгляд позади малыша Жа, давая ему указание быстро идти наверх. Он так и поступил. Половицы не скрипели больше, малыш Жа зашел в комнату, но оставил уши за порогом.

– Ты одна, Асса? Кто-то пришел к тебе в гости? – звучала «лодка».

– Нет, бабушка, я одна. Сейчас позанимаюсь и пойду спать.

– Хорошо, доченька. Хорошо, что ты пришла. Я совсем устала тебя ждать. Асса, ты одна?

– Да, бабушка, я одна.

– Очень грустно это слышать, милая. Ты такая красивая, я помню, когда твоя мама принесла тебя из роддома, а твой отец встречал ее у порога с цветами, кажется, какими-то никогда не цветущими раньше, ты походила совсем как на маленького зайчика, которого солнце обронило по дороге к закату.

– Да, бабушка, мама рассказывала мне об этом.

– Милая, а помнишь, как жужжало твое крохотное сердечко, когда ты росла свои первые денечки? Конечно, не помнишь. Твоя мама долго выбирала тебе имя, а ты все жужжала и трепетала, совсем как пчелка, но не хотела кушать мед. Помнишь? Ты его терпеть не могла. Мама назвала тебя Ассой, совсем как осой, только без жала. Доченька.

– Да, бабушка?

– Ты пришла одна, милая?

Асса молча лила слезы на все уже спрятавшихся рыбок и кивала головой. Ее собеседница все равно ничего не видела, но в своей тишине кто угодно видел бы больше, чем видят глаза.

– Что с ней? – спросил Жа гранатововолосую, всю в пятнах от страха Ассу.

– Она долго болела, и я осталась за ней ухаживать. Она не выходит из дому уже несколько лет и почти не передвигается. Мне приходится менять ей пеленки и кормить из ложки как маленькую. Когда меня нет, к ней ходит тетка, но они не любят друг друга. Все время кричат.

– Как ты так живешь? – съел ее слова мальчик.

– А у меня нет выбора. Милый Жа. Оставайся здесь сегодня. Мне нужно уйти, я вернусь поздно. Еда в холодильнике. Магазин за углом, вот деньги. За бабушкину нежизнь платит государство. Купи нам вина.

Асса не переодеваясь ускакала вниз по лестнице и скоро хлопнула дверью. В ее комнате не было ничего, кроме кровати и телевизора. Еще ковер, но он будто уже сросся с полом, был коричневый и светлый. Малышу Жа показалось, что наступило лето, когда он наступил на ковер.

Жа задремал под шум телетекста и вкус сухого и сырого виноградного, купленного на слепые гроши. Сквозь сон почувствовал Жа запах горклой смородины и человеческих испражнений. Он открыл глаза и увидел перед собой силуэт, какой-то болезненный и очень худой. Проморгался и разглядел в нем бабушку. Она стояла у кровати, держась за подголовник, и пристально наблюдала воздух вокруг нее. Ее глаза были почти белоснежными, слепыми, ноги подкашивались, волосы сединой опускались почти до пояса. Жа расслышал еще кипу запахов, в ней была и тухлая рыба, кислая и разлагающаяся в каком-нибудь пивном желудке, и запах летнего дождя, немного вереска и пшеницы. К малышу Жа подступила рвота, но он ее успел проглотить, когда бабушка заговорила:

– Время Станиславовна, – прошептала она, – это вы?

– Нет, – ответил Жа, – это Жа.

– Ах, Жа. Точно. А ты Времю не видел?

– Сегодня нет. Вы меня знаете?

– Конечно, милый. А где Асса?

– Она скоро вернется.

– Хорошо. – Немые глаза уставились на Жа и смотрели еще глубже. На лице старухи появилась улыбка. – Милый, когда увидишь Времю Станиславовну, передай ей, чтобы пришла ко мне. И скажи, что я жду ее сестру в гости. Байкальскую. Очень жду. Только Ассе ничего не говори. Хорошо?

– Да, бабушка.

– Ну вот. Обещаешь?

– Конечно.

– Замечательно. Доброй ночи, милый Жа.

– Доброй ночи.

– Только не забудь ее позвать. Прошу.

– Не забуду.

– Ну, вот и хорошо.

Слепая мученица очень медленно зашуршала тапочками в сторону своей слепоты и спряталась в темноте северной ночи. Скоро пришла Асса, поцеловала малыша Жа в шею и уснула одномоментно. Сквозь ее сон на столе Жа увидел пучок писем от неизвестного адресата на имя Ассы и один ключ, похожий на ключ от сокровищ, который рисуют в тетрадках дети. Потом тикали часы. Жа проспал до конца рассвета. Асса не спала уже, она звонила своей тетке и рыдала в трубку, чтобы та пришла скорее и увезла бабулю. Старая уснула и больше не просыпалась. Ее белые пустые глаза сверкали ужасом и улыбкой и смотрели в настенные часы, которые встали на отметке 05:05.

октябрь, 24

15:45

А вот малыш Жа опять попался, как только двери отворил, она впустила в дом и в голову его сквозняк. Пришла в гости вся в цветах и пахла шоколадными марципанами. Малыш пригласил даму войти, она вытряхнулась от раннего снега и вытянула ручки.

– Помогите снять пальто. Совсем тяжелое и мокрое стало, пока шла.

– Извините, рука…