Ничей

– Ну а ты как думал? Мы тоже народ.

Я не был настроен на спор: кефир оказывал живительное воздействие.

– Все надбавки убрали, все премии урезали, – сокрушался помощник депутата, – а задачи у аппарата те же остались.

– Начальство щемит, что ли? – спросил я сочувственно.

– Контролеров развелось, как собак нерезаных, – сказал он.

– В штатском?

– И в штатском, и своих воспитали. Постукивают люди, есть желающие.

– Ты вроде с пресс-службой хорошо сотрудничал, – припомнил я.

– Это вчерашний день. Они пуганые стали, а мне фондов не выделяют и сношают во все дыры. Скажи, с чем я к людям договариваться пойду? Один тут нашелся, рыбу им соленую притащил, воблу вместо бабок. Выпейте, говорит, у себя в пресс-службе пивка и закусите за здоровье Савелия Ивановича, дорогого избранника нашего. Просил, чтобы они его шефа по ящику показали, по федеральному каналу.

– Закусили?

– Чёрта с два. Вернули, даже упаковку не разворачивали.

– Они там получают хорошо?

– Наоборот, гроши. Говорю же, боятся, что выпрут.

– И ни в одну редакцию потом не устроятся?

Искушенный аппаратчик только вздохнул.

– Лёша, я разделяю твой сарказм, но они там у себя уже давно забыли, что такое настоящая редакция. Для них возврат из пресс-службы в СМИ – это нечто типа ссылки с элементами каторги, понимаешь?

Я покивал ему в ответ, но мое внимание уже переключилось на другое. Вначале я решил, что мне мерещится. Потом из-за соседнего столика вторично долетели очень знакомые слова «оборонный заказ». Немного повернув голову, я покосился туда.

По удивительному совпадению стоячее место рядом с нами занимал еще один мой земляк. Отирался он в девяностые в мэрии нашего городка, потом занимался партийным строительством, прислонившись к московскому политику патриотической направленности. Комсомольское прошлое не помешало ему истово уверовать и креститься. Его организация отдавала сектантским душком в смысле методов и стиля, а ее основателя соперники на выборах обвиняли в криминальных замашках. Так это или нет, мне было сложно судить: мы никогда близко не общались. После того, как его столичный покровитель угодил в опалу, патриота довольно долго не было видно и слышно.

– Дорофей Александрович, ситуация крайне тяжелая, – с придыханием говорил его напарник в плотном, с начесом пиджаке. – Патриотические силы разобщены, либералы всех мастей этим пользуются.

Судя по тарелкам, заправские борцы за Родину сидели на той же яично-сосисочной диете, что и мой знакомый. Что касается лексики, да и содержания беседы, то подобного горячечного бреда я досыта наслушался еще на митингах в начале девяностых. Кроме того, противники либерализма перешли на шепот. Из их дальнейшего обмена репликами я полностью разобрал только одну, в исполнении земляка.

– Дмитрий Альбертович скоро получит новое назначение. Он передал, что надо продержаться, – услышал я.

Дмитрием Альбертовичем звали того опального политика, который давно служил крышей Дорофею Александровичу. Находился вождь, как выражались его поклонники, в изгнании. Если точнее, служил в российском посольстве в одной маленькой непыльной стране, которая славилась кулинарными изысками. Претерпел он означенные страдания за несогласованную публичную эскападу на тему межнациональных отношений. «Карбонарии хреновы», – подумал я, окончательно теряя интерес к чудной парочке.

На продолжение заседания я не поперся. Спикеры обеих палат, немного послушав стенания приезжих, еще до обеда слиняли из президиума. В повестке послеобеденной части значились выступления представителей Воронежа, Саранска и Йошкар-Олы, а также пятерых экспертов. Было ясно, что ничего сенсационного не произойдет и дело неумолимо клонится к принятию итоговой резолюции, верной по существу и бесполезной с практической точки зрения. Ее проект мне выдали, да и вообще, материала для новостной рубрики уже более чем хватало.

Мои мысли крутились в основном вокруг предстоящего собеседования с гендиректором оборонной компании. С утра Вячеслав Вячеславович велел быть в полной готовности, но пока ни звонка, ни смс от него не поступало. На пятачке перед выходом из метро, где я очутился уже во втором часу дня, было шумно. Там суетились, галдели и горячо жестикулировали какие-то джигиты в джинсах фасона «Семеро нагадили, один носит». Сквозь их «шурум-бурум» и «халам-балам» доносились слова «регистрация» и «депортация». Ощущалась близость районного отделения миграционной службы. Видимо, у нее как раз был приемный день. Или день открытых дверей.

Чуть дальше вниз по Большой Кафтанной находился московский Дом народностей (дизайнер Тимофей нетолерантно обзывал его Домом терпимости). По выходным тут играли шумные свадьбы с лезгинкой и другими диковинными танцами. Сейчас у подъезда курил и плевал на тротуар охранник славянской внешности. Вспомнив двух патриотов за столиком буфета, я решил, что одна из острых тем современности преследует меня. Предположение подтвердилось в нашем офисе, как только я заглянул на кухню. Там бушевали новые дебаты. Их участники втянули в свое шоу Эрика, который неосторожно забрел за сахаром к чаю. Оказывается, спорщиков завело его намерение посетить «Русский марш». Своеобразие ситуации придавал тот факт, что обозреватель-эксперт сам прибыл в столицу из живописной республики, которая раскинулась на южной окраине государства.

– Эрик, ты парень образованный, серьезный. Как можешь туда ходить? – сокрушался Марат.

– От этих понаехавших баранов больше вреда, чем от доморощенных нацистов, – развивал свою мысль мой сосед.

– Ну, не умеют себя вести, да. Воспитывать надо, – пошел на попятную старший товарищ.

– Не умеют и не учатся, – добавил Эрик. – Из-за них у нормальных людей проблемы.

– Вы, Марат Исаевич, громче своего лидера воспевайте, – поддела Алиса.

– А лидер тут при чем? – взвился государственник.

– Притом, что скоро вся Азия тут будет, и каждому барану гражданство дадут. Они-то правильно проголосуют, как партия скажет, и на митинг стадом явятся.

Противница дзюдо сегодня была в ударе.

– Еще либералами себя называете! – возмутился Марат. – Вот оно, истинное ваше лицо. Вчера в одной стране жили, а сегодня целые народы за людей не считаете.

– Пусть эти народы у себя дома сидят, – отбрила Алиса.

– Может, и работать за них пойдете? Улицу мести? Какашки подбирать? Не желаете, Алиса Евгеньевна?

– Работать я за себя хожу и нормально справляюсь. Вашей любимой власти воровать надо поменьше! Дворникам копейки платят, остальное себе в карман тащат. Только на рожи эти посмотрите! Скоро от жира лопнут.

– Вы от темы не уклоняйтесь.

– А вы демагогию тут не разводите! Ваша дружба народов сдохла лет двадцать назад, если вообще была.

По кухне незримо летали искры. Спорщики раскраснелись и, по-моему, были готовы сойтись врукопашную. Про Эрика с его маршем уже забыли. «Так начинаются катаклизмы», – подумал я и, дабы не попасть в зону бедствия, осторожно попятился прочь.

Оператор Бакаев стоял поодаль в коридоре и, как атлант, подпирал собой стену. Похоже, он не поместился на потенциальном театре военных действий, а может, представлял собой стратегический резерв. Отсюда ему была слышна каждая реплика оппонентов.

– Интересно? – саркастически спросил Бакаев.

– Интересно, когда в бане тесно, – срифмовал я.

– Похабник. Вечно ты всё опошлишь, – вздохнул он.

– Хоть одно слово можно с большой буквы? – упрашивала Инна.

– Нет, ни одного нельзя. По нормам русского языка не допускается, – корректор Настасья Кирилловна была непреклонна. – Если мне не верите, почитайте словарь Розенталя.

Пока на кухне разбирали по косточкам большую политику, в редакции «Вестника счетовода» схлестнулись из-за очередного текста. Его прислало нам для публикации одно простодушное муниципальное счетоводство. У них в наименовании должности «глава администрации» оба эти слова каждый раз писались с большой буквы. Слово «постановление» они норовили возвысить таким же образом, но тщетно. Сейчас кипел бой за последний рубеж. Инна, которая за короткое время работы в журнале пока не утратила чиновничьей робости, пыталась возражать Настасье Кирилловне и Розенталю.

– Люди же старались, – пустила она в ход моральный аргумент.

– Мало ли что старались! В своих внутренних бумажках пусть пишут что угодно, а здесь журнал, понимаете? Печатное издание.

– Придется как-то объяснять.