Бедный паж

– Авва! Марра! – то и дело повторял он, – а после обеда вам чего прикажете давать: касторового масла или каломеля? Наш весь род, – пояснил он для Володи, – отличался обжорливостью. Так, например, мой дед умер, объевшись на первый день Пасхи.

Верите ли, он съел пол окорока ветчины и двенадцать крутых яиц. А мой отец однажды на пари съел сорок два блина! Ого, что это были за титаны! Моя первая жена, впрочем, была очень болезненна, питалась почти одними просфорами и все время разъезжала по монастырям. У нее не хватало немножко тут, – постучал себя Протурьев по лбу, – и она любила давать имена своим детям или в честь архиереев, или в честь игумений. У нас еще умерли: Иов, Келестин, Дорофей и девочка, которую звали в роде, как балюстрада, – так мудрено, что я вот даже совсем забыл! Марочка! Авва! А после обеда по ложечке касторового масла? Да?

Длинноногая Марочка скосила левый глаз и обидчиво ответила:

– Неправда! Я всего только третий блинчик… Хочешь – побожусь?

– Не тринадцатый? – расхохотался Авва, надувая малиновые щеки. – Ты начинаешь считать прямо после десятка?

– Неправда, я всего третий, – опять повторила Марочка и густо покраснела, кося глаз.

– Извините, обед весь, – проговорила Зоя Ипатьевна и встала из-за стола, встряхивая салфеткой.

Протурьев повернулся к образу и громко запел молитву после обеда.

– Мотив моего собственного сочинения, – сказала он затем Володе, отирая бритые, обвисшие губы. – Правда, мотив очень недурен?

В саду под липами Зоя Ипатьевна сказала Володе:

– Пока муж спит, поедемте в лес порвать земляники? К Сильвачеву вы еще поспеете. Поедете в восемь, вернетесь домой в десять. У вас ведь в десять ужинают?

– В десять, – кивнул Володя круглым подбородком.

Что-то тянуло теперь его к женщине властно, так бы и не ушел от нее, так бы все и глядел в ее глаза. И взманивала эта поездка в лес какими-то розовыми посулами, от которых бросало в трепет.

– Что же, поедемте в лес, – выговорил он твердо. – К Сильвачеву я еще поспею. Даже если поеду туда в девять!

– Отлично, отлично, – захлопала в ладоши Зоя Ипатьевна. – Прекрасно, мой верный паж!

Марочка, которая тут же прыгала через веревочку, неловко огибая голенастые прямые ноги, закричала:

– И я в лес, и я в лес!

И я! И я! заорал и Авва, покойно полулежавший под липой и с сонными глазами переваривавший пищу.

Ну, конечно, и вы, – согласилась с ними Зоя Ипатьевна и мягко заглянула в глаза Володи.

– В лес! – опять заорал Авва.

– В лес! – запищала Марочка, жеманно кося глазом.

Единственный рабочий Протурьевых Григорий, однако, не скоро заложил лошадь, разбитого на ноги пегого мерина. То не находилось вожжей, то узды, то колесной мази, то седелки. И он уныло расхаживал по двору, переругиваясь сам с собою и разыскивая то одно, то другое, то третье. Но все-таки, в конце-концов, пегий мерин все же был запряжен в облупленную тележку, с рассохшимися колесами и извернутыми крыльями. С хохотом все стали размещаться. Авва сел на козлах, рядом с Григорием, Зоя Ипатьевна и Марочка в сиденье, а Володя убрякался со смехом со стороны Зои Ипатьевны в кузов тележки, перевесив ноги к подножке и ощущая у своего плеча приветливые колени Зои Ипатьевны. Пока ехали две версты до лесу, Зоя Ипатьевна говорила:

– Я вот смеюсь, а все-таки у меня на сердце скребут самые черные кошки! Ох, до чего плохи наши денежные дела, Володечка, ах, до чего плохи! Быть может, мы доживаем здесь свой последний год! А там, я и сама не знаю, что нас там ожидает! Вероятно, нищета и почти голод! Разве я не понимаю, что мой муж неспособен ни для какой службы! Ах, Володечка! Ох, Володечка! Или лучше ни о чем не думать? Завить горе веревочкой? – болтала Зоя Ипатьевна, мягко толкая коленами в плечо Володи.

А Марочка и Авва спорили, можно ли съесть фунт ярмарочных рожков и два фунта черносливу.

Марочка кричала:

– Ты сможешь сесть! Ты обжора! Папа говорит, что у тебя резиновый живот! Ты сможешь!

А Авва дразнил Марочку языком и умышленно пискляво кричал:

– А ты, раз, помнишь, съела два сита щавеля! Помнишь? Тебя еще тогда стошнило! Помнишь? Как корову! Помнишь?

Григорий привязал лошадь у деревянной часовенки, где все напились прекрасной студеной воды. Дети тотчас же разбежались по лесу в поисках за ягодами, а Григорий завалился спать тут же, у часовенки, закрывшись от горячего солнца шапкой. Зоя Ипатьевна и Володя остались, таким образом, одни. Володя сказал:

– Ну, что же? Идемте и мы за ягодами? Чем же мы хуже других?

Но Зоя Ипатьевна схватилась рукою за грудь и побледнела как полотно.

– Что с вами? – испуганно бросился к ней Володя.

Но она долго молчала, придерживая руку у сердца, строго глядя прямо перед собою округлившимися глазами, точно рассматривая что-то без меры страшное. Володя схватил ее за руку.

– Что с вами? – опять спросил он испуганно.

– Вот уже прошло, – проговорила она наконец. – Страшно мне стало вдруг и я испугалась моего будущего. Вы знаете, что меня ждет?

– Что? – спросил Володя, тоже начиная пугаться чего-то.

Были еще белы щеки Зои Ипатьевны.

– Мне предначертано в жизни испытать все, – проговорила Зоя Ипатьевна замкнуто и глухо. И, повернув к Володе голову, она спросила: – Когда я буду на самом дне пропасти, вы пожалеете меня? Хоть вот столечко?

И, сделав шаг, она вошла в приветливую тень леса. Нарядные хохлатые дятлы переметывали с ветки на ветку, по частому осиннику, а вокруг вкусно пахло душистыми травами.

– Ого-го-го-го! – донеслись голоса Марочки и Аввы.

– Не откликайтесь им, а то они нам надоедят как горькая редька, – лениво и грустно отозвалась Зоя Ипатьевна.

– Ого-го-го! – опять прилетело из лесной чащи. – Ого-го!

Зоя Ипатьевна нагнулась, сорвала землянику и поднесла ее к губам Володи. Тот скусил ягоду и благодарно чуть прикоснулся к пальцам молодой женщины. Прозрачные глаза Зои Ипатьевны затуманились.

– Ишь вы, какой… тихоня, – сказала она, цедя сквозь зубы.

Щеки Володи вспыхнули и брови стали розовыми. Зоя Ипатьевна погрозила ему пальцем и тихо спросила:

– Вы меня любите? Или просто хотите подурачиться?

Володя не ответил ни звука и только ниже опустил голову. По лесу прошел ветер, гудя в вершинах, шелестя в траве.

– Не хотите отвечать, – вздохнула Зоя Ипатьевна. – Что же, Бог вам судья, если так!

Володя все молчал, бледный, закусив губу, опустив веки.

– Ну, присядемте вот здесь, – почти с раздражением проговорила Зоя Ипатьевна. – Я за нынешний день ноги себе отходила. Садитесь же! – прикрикнула она.