Бедный паж

– Как хочешь. Отцу ты можешь сказать, что выронил их по дороге в Сильвачево. Так? А он ведь очень богат…

– Да. Скажу, выронил…

– Бедный. Все-таки мне тебя жалко. Вдруг тебе достанется от отца? Из-за меня…

– Не достанется…

– Поклянись, что ты не жалеешь о деньгах.

– Не жалею! Клянусь!

– Милый! Ты очень милый!

Володя припоминал, как сквозь сон, блуждающий, полный тоски и счастья взор женщины и раздвинутые, такие жаркие губы. И понуро он сидел, не смея поднять глаз, сладко опустошенный, с податливой, как оттаявший воск, волей. Зоя Ипатьевна вновь стала нежно ерошить его волосы, но эти ее прикосновения казались лишними и ненужными теперь.

Когда они возвращались, наконец, к часовенке, Григорий уже сидел на козлах. А Марочка и Авва лукаво переглянулись при их приближении, и оба сразу тихо рассмеялись, гримасничая.

– Они уже подглядывали! – шепнула Зоя Ипатьевна на ухо Володе. – О-о вот он, мой крест! Они всегда подглядывают!

Обратную дорогу Володя сидел у колен Зои Ипатьевны и покорно, собачьим взором глядел ей в ноги… А та порой дружелюбно поталкивала его коленом в плечо и озорковато, шепотом выкликала ему на ухо:

– Володька! Гофманка! Завтра приедешь? Ты мой хороший, сладкий? Да?

А Марочка и Авва все переглядывались и тихо смеялись. Когда показалась усадьба, Авва запел:

– Солдатушки, браво ребятушки, где же ваши тетки?..

– Тоже воображает себя певцом – гримасничала Марочка, – фи, резиновый живот!

– А ты – косой заяц, нанес яиц, – отгрызнулся Авва, – вывел зайчат, косых чертят!

И зевласто, как отец, загорланил во всю глотку:

– Наши тетки – полштоф водки, вот вам наши тетки!..

Смеркалось в поле.

У крыльца пегаш остановился как вкопанный, сразу же, по-собачьи, развесил уши. Пока Марочка и Авва, сердито переругиваясь, взбегали на крыльцо. Зоя Ипатьевна, толкнув Володю в затылок, успела-таки прошептать ему на ухо:

– Прости, что я нажгла тебя на такую уйму! Ты простишь? Ты ведь не злой? Правда?

Володя молча глядел в ее глаза.

Протурьев расхаживал по балкону, махал им обеими руками и, самоуслаждая себя, зевал, перекашивая бритые губы.

– В вашем до-ме, в вашем до-о-ме уз-з-нал я впер-р-рвые…

Володя вошел на балкон, но тут же застенчиво откланялся мужу и жене.

– Домой пора, – говорил он им обоим, пряча от обоих глаза.

– А то бы в картишки? – орал Протурьев, вращая красными белками. – На самом деле, если бы, в картишки?

– Правда, в картишки бы? – тянула и Зоя Ипатьевна, лениво и грустно.

Но Володя откланялся и, придерживаясь за перила, сошел с рассохшегося балкона. И торопливо стал заседлывать своего бурого иноходца.

V

В усадьбе совсем смеркалось.

Небеса делались серыми. Кое-где просвечивая сквозь тучи, загорались звезды. И, приветствуя просыпавшуюся прохладу, громко кричали коростели.

Володя уже поставил было ногу в стремя, но внезапно передумал и быстро пошел к балкону. Ему мучительно захотелось еще раз увидеть прекрасные глаза Зои Ипатьевны и, улучив минуту, сказать ей, что он завтра же непременно приедет к ней. Но в нескольких шагах от балкона он вдруг остановился, услышав хриплый хохот Протурьева.

Володю точно обдало холодным душем. Тот громко, прыская и давясь, хохотал и спрашивал сквозь смех:

– Неужто ты, правда, его на целую тысячу рублей? Не ходи по лавкам, не гляди в окно! Да? За это за самое. Ой, я лопну от хохота! Ой, умру, клянусь Мельпоменой! Ой, нет, ей-Богу же!

Володя понуро стоял и слушал.

Хохот Протурьева утих и на балконе о чем-то запищала Марочка нудным выпрашивающим голосом.

– Ну и тебе шляпку новую куплю, только ради Бога, не канючь, – прикрикнул голос Зои Ипатьевны.

– А мне, Зоечка, – сдержанно и сладким шепотом заговорил вновь Протурьев, – купи завтра же, съезди в Сильвачево, – коробку сардин, фунта два настоящего швейцарского сыру и бутылочку лафитика, дорогая, милая Зоенька…

– Вообще, год еще как-нибудь проживем, – точно подвела итог Зоя Ипатьевна, и громко зевнула.

Володя безнадежно махнул рукой и быстро пошел к иноходцу.

Впотьмах, где, перекликаясь, теперь пели соловьи, наполняя всю долину звездоносными всплесками, Володе невыносимо живо припомнились глаза женщины, полные черной тайны и такой прелести. И он вздохнул.

Отец встретил Володю за воротами. Уже было темно, и о чем-то, как женщина, волхвовала ночь, зажигая звезды. Володя слез с иноходца и грубым голосом, насупясь, сказал отцу:

– Я потерял ту тысячу рублей за Сильвачевской мельницей… Что хочешь со мной делай…

– Как? – переспросил отец, поднимая брови и бледнея.

– Потерял… искал… искал, где же по кустам найти, – повторил Володя, еще ниже насупливая брови.

– Как? – опять переспросил отец, точно не веря ушам.

– Как ты плохо стал слышать! – поморщился Володя сердито и капризно.

Отец всплеснул руками и, видимо, хотел еще разговоров и пояснений. Но Володя лег спать без ужина, уклоняясь от расспросов и запершись в своей комнате с угрюмым видом.

На другой день, однако, за утренним чаем, сурово поджимая губы и как-то особенно сухо блистая глазами, отец подошел к Володе и также сухо спросил его: