Ирокез

Борман оскалился как пьяный.

– Ну, хватайте.

Я угостил собачью пару гречкой с подливой.

– Фашиста кормишь?

Я обернулся: спрашивал Костик.

– Так он же с Бутылкой.

– Да, фашист с бутылкой – это не фашист с гранатой.

На удивление Костик был весел и мил. Присел рядом и принялся вычищать «кисляки» из Бутылкиных глаз. Собака вертела головой, но не убегала. Я ждал очередных нравоучений насчёт внешности, но Костик лишь рассказал несмешную армейскую байку про недисциплинированного салагу, который возомнил о себе бог весть что. Потом собака откусила ему нос, и салага изменился. Стал проявлять небывалую чуткость к приказам командиров и проблемам товарищей.

Вообще, отношение Костика ко мне менялось в зависимости от настроения. От интенсивности солнца, может быть. Казалось, он хотел и не мог увидеть во мне человека. Сам себе задавал мучительные вопросы. Пытался понять. Он надеялся нарастить душу, набирая в неё воздуха, но душа так не растёт. Она может увеличиться в объёме, но потом всё равно сдуется до горошины.

Стропальщик Лёха рассказывал, что Костик научился класть плитку в армии. Солдат там эксплуатировали, продавая их труд заинтересованным гражданам по цене ниже рыночной. Костик, чтобы не таскать кирпичи и не замешивать раствор, в короткие сроки обучился класть плитку, подрядившись ремонтировать вечерами пол в туалете казармы.

– Талант, – завистливо рассказывал Лёха, затягиваясь сигареткой. – Плитку надо уметь… Косоёбо тут не получился. Сноровка нужна. Я пробовал – да хер там. Руки трясутся, как голодные кишки.

– Костик, а что в твоём деле главное? – заискивающе интересовался я, пытаясь установить контакт, но без особого желания.

Обычно он отвечал что-то вроде:

– Выглядеть как нормальный мужик.

Я замолкал.

При этом мне памятна лаконичная лекция об основах плиточного мастерства:

– Главное – не спешить. Лучше лишний раз примериться, а потом слой убрать и посмотреть: как? Уровень – вот твой главный инструмент. Он все косячки заметит. Всё по уровню делать нужно: плитку к плитке, чтобы ни одна не горбатилась, не торчала. Одну загонишь, и всё – пиздец! Стена пузом пойдёт, а потом обвалится.

День на десятый у меня появился приятель. Нам вместе пришлось возводить сортир для строителей. Старый, сделанный на скорую руку, признали опасным для эксплуатации. Оказалось, что строительство туалета – это нечто позорное. По крайней мере, Костик на этом настаивал.

– Он тебе, Романыч, настроит. Слышь, опасное это дело – ему парашу доверять… – поддакивала Костику какая-то «пятая колонна» (уже не помню кто).

Опытный прораб Романыч отмахнулся, повторив приказ:

– Иди. Юра строит, а ты на подхвате.

На условности мне плевать. Главное, до сентября продержаться. Параша так параша.

Солнце, особенно безжалостное в тот день, обжигало веки. Я щурился так старательно, что стянуло лицо. Хотелось на обед. Жилистый Юра, с ногами длиннее туловища, осмотрел меня безрадостно. Не зная, как закентоваться, я решил пошутить:

– Ну что, на парашу нас отправили, да?

Он ответил вопросом:

– Ты гелем его надрачиваешь?

– Нет. Водой обычной.

– Каждое утро?

– Приходится.

– И что – держится?

– Не падает.

И тут я обрадовался едва уловимому стеснению на Юрином лице. Стесняющийся человек – сокровище. Чудо, а не человек!

– Так это… а ты не этот… не тот… не гэй?

Почему-то Юра произнёс через «э».

– Нет, – ответил я. – А ты?

Он рассмеялся:

– У меня жена и две дочки.

Общая работа сблизила. Я догадался, что Юру «свои» тоже не очень котируют. Не знаю за что. Видимо, за его неспособность присоединяться к коллективу на основе принципа общей ненависти. Да он и вообще, кажется, не умел ненавидеть. Добряк. Среди собак он был бы сенбернаром.

Нужно сказать о Юриных «своих». Это были гастарбайтеры из Украины. В 2014 году, как известно, между русскими и украинцами только начался чемпионат ненависти. Украинцы жили прямо на стройке и, собственно, инициатива построить «капитальный» туалет исходила от них. Вскоре на нашем объекте воссоздалась точная модель человеческих отношений, существовавшая между сёлами Колотиловка и Покровка в первые дни войны. Граница, проходившая между будущей школьной столовой, где жили украинцы, и будущим спортзалом, где обедали и собирались мы, нарушалась редко. Однако нарушалась. Стороны при этом держались крайне любезно и даже обменивались сигаретами. Изредка ругали начальство, дескать, зажрались, суки, опять задержали аванс. После все вновь кучковались раздельно, пересказывая детали быта вражеской стороны. Украинцы считали, рассказывал Юра, что им мало платят из-за нас. Наш каменщик Глушко, наоборот, разъяснял, что платят нам скромно из-за «хохлов», согласных вкалывать за копейки, что существенным образом отражается на показателях рынка труда.

– Приехали, суки… Страну развалили, теперь к нам сунулись порядки наводить. Мужики, да они и строить-то не умеют.

Один старый электрик – Липатов, кажется, – возразил:

– Так это не они приехали! Это их наш директор приобрёл. Если не они, то таджики. Или алкашей по району соберут. Эти хоть строители настоящие.

– Кто их знает, какие они строители!

– Нормальные. Вон их работа, – он показал на «коробку» столовой на заднем дворе.

Разгорелся ненасытный спор, состоящий из цитат, позаимствованных в вечерних политических шоу, сомнительных фактов и нелогичных обобщений.

Я ушёл мыть посуду.

«Власовцы», «бендеровцы», «хохлы», «майданутые» а они нам: «колорады», «оккупанты», «агрессоры», «москали», – слова как колода карт. На каждого валета есть дама. Один спорщик на козыри надеется, а другой на краплёную «десятку». Но вот игра окончена. Первый в плюсе, а второй слегка проиграл. Карты в топку. Новые игроки. Новая колода. А хозяин казино не интересуется результатами партий. Он точно знает: казино – прибыльный бизнес. Самая дорогая в округе мулатка ему что-то шепчет в ухо на интернациональном языке. Он убавляет вопли политического шоу и закрывает глаза, чтобы не портить вечер.

Юра часто объяснял, что в Харькове всегда положительно относились к русским. Он так, я думаю, извинялся за националистический бардак. Я не требовал этих извинений, но и сам ощущал, что обязан оправдаться, причём не лично, а от лица нации. Идиотское чувство.

– Слушай, мы очень много говорим о политике. Теперь все разговоры с русскими сводятся к этому.

Мы возводили перегородку в будущей столовой. Юра намазывал долгий и широкий слой серого раствора, а потом зачем-то половину собирал мастерком в ведро. Прикрыв глаз, будто целясь, он вновь выбирал раствор из ведра, что-то измерял локтем, убирал лишнее и только после этого клал первый кирпич нового ряда.