Смерть чистого разума

«Перед обедом – а обедают у меня, как вы знаете, в час пятнадцать пополудни – я посетил Шубина и её превосходительство. Уделил им минут по двадцать».

«Чисто медицинские вопросы»?

«Абсолютно! К делу они никакого отношения не имеют. Любопытно, что посещая Шубина в его комнате, я сквозь открытое окно видел, как к Лавровым на террасе присоединился Николай Иванович. Потом мы обедали».

«За столом были все?»

«Да, кроме Анны Аркадьевны и её немки, естественно. Все обсуждали вас. Лавров спросил, пожаловался ли я уже полицейскому начальству».

«Вы, кстати, не пожаловались», – я, наконец, улучил подходящий момент, чтобы напомнить Веледницкому об этом.

«Нет, не пожаловался. Давайте будем откровенны, Степан Сергеевич: грозя этому капралу, я, как говорят картёжники, блефовал. Думаю, что если бы русский врач пожаловался в Швейцарии на швейцарскую полицию, об этом написали бы все местные газеты. И вовсе не с заголовками “Отважный доктор восстанавливает справедливость”. Демократия, свободная печать, droits de l'homme et du citoyen – всё это только для внутреннего употребления. Иностранец здесь вроде вола – кормить кормят и жить дают, но бить его можно всякому, а попробуй взять пастуха на рога! Вмиг обломают. Лаврову я, впрочем, объяснил по-другому: мол, здесь такие порядки, если к вечеру не вернётся, значит, арестовали. Тогда и шум поднимать можно. Вы, к счастью, вернулись».

Он кажется мне абсолютно естественным, хотя и нервозным – что вполне объяснимо. Крупные капли пота на высоком лбу – действительно, сейчас душновато. Немного бледен, но в целом держится хорошо.

«Вы отправились к Корвину сразу после обеда?»

«Нет, обычно я навещаю его ровно в четыре часа пополудни. После обеда мы с мадемуазель Марин пошли в деревню – мне нужно было к почтмейстеру, он забирает для меня в субботу вечернюю корреспонденцию, в воскресенье же почта не работает, а ей – вернуть мадам Дювернуа одолженные полфунта кофе. Она управилась быстрее меня – пришлось обсудить с почтмейстершей её головные боли – и подождала. Где-то в три с четвертью – или в половине четвёртого – мы вернулись. Я прошёл на террасу. Там играли в лото – генеральша, Лавровы, Фишер и Скляров».

«А Шубин?»

«Принимал там же солнечные ванны».

«Действительно, барометр, кажется, поднимается. А Луиза Фёдоровна? Тер?»

«Немки я не видел. Тер чинил велосипед».

«Какой велосипед?»

«Мой. Один из двух. Я третьего дня налетел на камень и что-то там погнул. Тер попросил у меня велосипед, я предложил ему второй, исправный. Но он вызывался привести в порядок этот».

«А что делала ваша домоправительница?»

«Занималась стиркой на заднем дворе. Сдаётся мне, как убрала со стола после обеда, так туда и переместилась».

«Оттуда, кажется, видна Ротонда?»

«Более или менее. Я понимаю ваш вопрос. Она бы увидела, если бы кто-то подошёл к Ротонде, это точно».

«Но она не видела».

«Совершенно верно. Итак, я прошёл к себе, вымыл руки, взял саквояж и позвал Николая Ивановича – он сделал для Льва Корнильевича несколько новых книжных закладок, довольно красивых, знаете, как сейчас модно – мозаика по бумаге. Но у него что-то там не досохло, и я отправился, не стал дожидаться. Первое, что я увидел, – это опущенную лестницу. Я сначала даже не понял, что произошло, а когда понял, мне стало так страшно, как никогда ещё в моей жизни».

«Вы сразу сказали остальным?»

«Нет. Да в этом и не было никакой нужды».

«Почему?»

«Потому что ровно в ту же минуту, когда я смотрел на Ротонду, пытаясь собрать воедино разбегавшиеся мысли, меня нагнал Николай Иванович. В руке у него была одна закладка – она успела высохнуть, и он побежал, чтобы догнать меня и передать со мной хотя бы одну. Он ведь обещал Льву Корнильевичу эти закладки, понимаете?»

«И что же?»

«Он тоже увидел опущенную лестницу. И закричал. Страшно закричал. И хотя мы вместе спустились к Ротонде, зашли в неё и убедились, что она пуста, все уже всё узнали. Сперва прибежала мадам, потом мадемуазель, ну а потом…»

«Как давно всё это произошло?»

«Где-то в четверть пятого. Следовательно, почти час назад».

«Хорошо. Не нужно ли мне осмотреть Ротонду?»

«А для чего?»

Я тут же понял свою бестактность. Разумеется, мне предлагалась роль не сыщика – её доктор Веледницкий явно отводил себе. От меня же требовалась только помощь. И я снова сказал «Хорошо».

«Хорошо. Где сейчас гости?»

Веледницкий пожал плечами.

«Вероятно, генеральша у себя, а остальные в гостиной. Во всяком случае, перед вашим приездом диспозиция была такая. А, Николай Иванович сперва остался у Ротонды. Но сейчас, наверное, уже вернулся. Я велел подать всем чая и вина и попросил пока сохранять по возможности спокойствие. Все послушно согласились, кроме немки, которая объявила, что её превосходительству нехорошо. После чего они обе поднялись наверх».

«Тогда я начну с её превосходительства. Должен я ещё что-то знать?»

Веледницкий замялся.

«Пожалуй, да. Дело в том, что…»

«Что?»

«Лев Корнильевич уже исчезал однажды».

«То есть как? Когда?»

«Около года назад. У него был приступ, ужасающий. Он швырнул в меня подсвечником, сжёг несколько книг, пытался сломать лестницу. Я постыдно бежал из Ротонды. А когда пару часов спустя Николай Иванович отважился к нему зайти, Корвина нигде не было. Я забыл поднять лестницу. Мы пережили несколько неприятных часов. А перед самым рассветом прибежал половой из “Берлоги” и сообщил, что папашу Пулена – это хозяин гостиницы – разбудили стуком в двери. То был малыш Жакар, в дом которого, насмерть перепугав его мамашу, и пришёл Лев Корнильевич. Так мы вернули нашего затворника, кстати, тихого и кроткого как овечка. К сожалению, эта история даже попала в газеты, странно, что вы не слыхали».

/Получасом позже/

Доктор Веледницкий недооценивает своих постояльцев. Во-первых, послушными их назвать точно было нельзя: в гостиной, куда я заглянул, проходя через холл к лестнице, никого уже не было. Во-вторых, возможно, здесь в пансионе собрались и не самые умные человеческие существа на свете, но сложить два и два каждый из них в состоянии. Я понял это сразу же, как только поднялся к генеральше – я решил начать свою странную карьеру следователя с самого трудного случая.

«Господи, Степан Сергеевич, ну наконец-то!»

Она и впрямь, кажется, искренне рада была меня видеть.

«Что мы тут пережили, что мы пережили! Доктор вам уже всё рассказал?»

«Более или менее. Действительно, претаинственный случай».

Язвительность к ней вернулась мгновенно.