Арбат. Прогулки по старой Москве

И должник в конце концов «переворачивался», быстренько гасил свою задолженность и продолжал гнездиться у Скворцова, а есть ходил туда же, в «Петергоф», трактир при номерах.

Владелец трактира, господин Разживин, анонсировал меню в газетах: «Сегодня в понедельник – рыбная селянка с расстегаем. Во вторник – фляки… По средам и субботам – сибирские пельмени… Ежедневно шашлык из карачаевского барашка».

Кстати, Разживин был одним из первых в городе миссионеров – популяризаторов загадочного шашлыка. Впервые это блюдо появилось в 1870-е. На Софийке (нынешней Пушечной улице) среди бесчисленных русских трактиров вдруг открылось заведение некого Автандилова. Подавали там невероятную еду – мясо, нарезанное на кусочки и зажаренное на длиннющих острых шпажках. Да не простое мясо – маринованное. Шпажки назывались шампурами, а само блюдо – шашлыком. Запивать эту разбойничью еду предполагалось необычным же вином – не французским, не венгерским, а каким-то кахетинским. Даже музыка у Автандилова играла странная – какие-то нездешние, то тягостно-напевные, а то, наоборот, быстрые, залихватские мелодии. Располагалось все это в полуподвальном помещении.

Москвичи, конечно, сразу же заинтересовались погребком. Посетитель если и не валом повалил, то уж, во всяком случае, шашлычная не пустовала. Но заинтересовались ею и полицейские. Вроде бы и нету никакого криминала, а все равно странное место.

В конце концов предприниматель завершил свой бизнес, съехал на Мясницкую и там открыл обыкновенный винный магазин. Пусть его напитки (то же кахетинское) и отличались от традиционного ассортимента большей части винных лавок, но подозрения он более не вызывал. Подумаешь, виноторговец. Много их таких. А москвичи остались, к сожалению, без шашлыка. Готовить же его на своих дачах граждане пока что не отваживались – больно уж сложно все это. Как говорится, мочи да хлопочи…

Прошло с десяток лет, и в городе открылась новая шашлычная. На этот раз она принадлежала некоему Сулханову. Сулханов имел стопочку визиток с надписью: «К. Сулханов. Племянник князя Аргутинского-Долгорукова». Врач и писатель Аргутинский-Долгоруков был в те времена в большом почете, карточка и составляла для Сулханова рекомендацию среди клиентов, и в какой-то мере ограждала от настырности властей (мало ли, а вдруг действительно племянник? Такого обижать – себе дороже). Там же, на карточке, значился адрес К. Сулханова – один из сумрачных домов в Большом Черкасском переулке. Карточки распространялись по знакомым, так сказать, среди своих. Заведение Сулханова носило еле уловимый аромат масонской ложи.

Шашлычная действительно была полулегальной – ведь патент Сулханов не приобретал ни на вино (опять же кахетинское), ни на подмаринованное мясо. Выглядело это место очень колоритно. Обыкновенная квартира. В кухне – настоящая жаровня с тлеющими углями. В большой гостиной – длинный стол. На столе гора зелени, лаваш и сыр. Порция состояла из невероятного количества парной баранины (три-четыре шампура), выдержанной в винном уксусе и гранатовом соке и зажаренной на углях. А к ней – все то же кахетинское.

Возмущению соседей не было предела. Еще бы: жар, чад, постоянный запах жареного мяса и страх – а вдруг Сулханов спалит дом своей жаровней. Они то и дело шастали в участок кляузничать, но полиция не принимала мер – видимо, шашлычник был мастер улаживать подобные вопросы.

В конце концов Сулханова все же прикрыли. Тогда он нашел себе патрона в лице предпринимателя Скворцова и ресторатора Разживина, работавшего при гостинице.

Шашлык был дешев и хорош. Заведение Разживина пользовалось огромной популярностью. Хотя монополистом он более не был: на подготовленный им рынок набежало множество других шашлычников – в первую очередь из Грузии. Вскоре шашлык проник и в Петербург. Кавказская кухня накрепко обосновалась в России.

* * *

Дело, начатое добрым жуликом Скворцовым, процветало, и на месте ветхих корпусов в 1901 году отстроили роскошную гостиницу и ресторан. Комплекс получил название по старому трактиру – «Петергоф», но селились и питались тут уже не бедняки-студенты, а публика пореспектабельнее. И среди прочих постояльцев – сочинитель Горький.

Он поселился в «Петергофе» перед заварухой, названной впоследствии восстанием пятого года. И еще с осени в его апартаментах начались приготовления к вооруженной смуте.

«Помню атмосферу кипучей сутолоки в квартире. Видно, что постоянно приходят посетители, знакомые и незнакомые, и ведет их сюда обаяние имени, облика хозяина», – писал интеллигентный и наивный Борис Зайцев.

В действительности их вело сюда другое. Революционерка Драбкина писала, что квартира сочинителя «как бы стала центром, куда стекалась информация со всех районов, местом, где люди могли встретиться и поговорить о делах, связаться с кем нужно». По другим воспоминаниям, «московская квартира Горького… была своеобразным опорным пунктом восстания. Отсюда при его широком содействии шло вооружение рабочих фабрики Шмидта и других боевых групп…»

Самую же яркую характеристику жилища сочинителя оставил бас Шаляпин: «На квартире Горького ждали не то обысков, не то арестов. По-видимому, сдаваться так просто они не захотели, и в квартире писателя дежурило человек 12 молодых людей, преимущественно кавказцев, вооруженных наганами и другими того же рода инструментами, названия которых я не знал, так как я играю на других…»

Восстание пятого года провалилось, и «Петергоф» получил временную передышку. Здесь, в ресторане, опять развлекались законопослушные и беззаботные граждане. Да и богема проводила всякие свои мероприятия. Например, в «Петергофе» состоялось открытие «Зеленой лампы» – «интимного кабаре литераторов, художников и артистов». Приглашение на шоу выглядело так: «В субботу 15-го сего февраля 1914-го года в 11 ч. вечера в ресторане „Петергоф“ (Моховая, против Манежа) впервые зажжется „Зеленая лампа“. „Зеленая лампа“ надеется видеть Ваше лицо… в ее лучах. Писатели и деятели лампы покорнейше вас просят, лорд, прийти на огонек „Зеленой лампы“ и поддержать вступительный аккорд. Мы обещаем Вам всю ласковость уюта, улыбки женские, и блеск острот, и флирт; Вы не заметите, как промелькнут минуты. Вы не заметите, как опьянит вас спирт».

* * *

В октябре 1917 года в стену отеля «Петергоф» влетел снаряд. Он был выпущен со Швивой горки и изначально направлялся вовсе не сюда, а в Кремль. Но артиллерист ошибся, и боеприпас, перелетев назначенный ему объект, подпортил никому тогда не интересную гостиницу.

А спустя несколько месяцев ее, уже отремонтированную, переименовали в Четвертый дом Советов. Часть дома была отведена все так же под квартиры, а часть – под приемную председателя ВЦИК.

В жилой половине обитали почетные большевики. В частности, рабочий Жуков. Ему посчастливилось в девятнадцатом столетии ходить в кружок (конечно же, марксистский), который возглавлял сам Ленин. А в девятнадцатом году столетия двадцатого заботливый Ильич зашел к старому товарищу и сделал ему подарок – даром отправил в санаторий.

Ленин навещал в этом доме и Стасову. Да не один, а с Горьким и с его женой, актрисой Андреевой. Сначала они посмотрели фильм в Кремле (фильм назывался «Гидроторф» и разъяснял, как с помощью различных гидравлических приспособлений можно этот самый торф вытаскивать из земных недр). А после, уже в бывшем «Петергофе», слушали, как родственница Стасовой играет на рояле сочинения Бетховена.

Был Ленин и в приемной ВЦИК. Он выступал на совещании, собравшем председателей губернских и уездных исполкомов. Но главным персонажем той приемной был, конечно же, сам председатель, «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин.

Поэт А. Жаров посвятил ему стихотворение:

По общежитьям долго льется свет.
Беседы далеко заходят за ночь…
Спокойны ходоки:
На все им даст ответ
Калиныч дорогой,
Михал Иваныч.

Действительно, в официальном советском фольклоре Калинин был этаким добреньким дедушкой, который всех поймет и всем всегда поможет. Вероятно, этот образ имел некоторые основания к существованию. К примеру, актер Весник вспоминал, что в раннем детстве, когда его, сына репрессированных, везли в грузовике в особый лагерь, он из грузовика сбежал и пришел прямо в приемную Калинина. И тот устроил так, чтобы от ребенка отвязались и даже разрешили ему жить в старой квартире.

При строительстве метро, когда геройские работницы ратовали за равноправие с мужчинами и требовали, чтобы разрешили им довольно вредные кессонные работы, строгий и заботливый Калинин отреагировал по-большевистски: «Нарушить закон не имею права».

Любопытна и история, случившаяся с академиком Вернадским. Когда своенравный гений прибыл к Калинину, у того были какие-то дела, и Михаил Иванович временно приостановил прием. Тогда Вернадский начал гневно колотить в дверь кабинета тростью. И якобы Калинин сразу его принял, вовсе не обиделся и просьбу удовлетворил.

Впрочем, староста не всегда был на высоте. В частности, Юрий Нагибин вспоминал, что когда посадили старого революционера Емельянова (именно у него в Разливе укрывался Ленин), его жена, близко знакомая с Калининым, явилась хлопотать в приемную. Тот отказался с ней разговаривать. Тогда несчастная супруга подкараулила старосту в коридоре и закричала:

– Миша! Михаил Иваныч!

– Я не Калинин! – тихо произнес «Иваныч». – Я не Калинин! Поняла? Не Калинин.

И быстро убежал.

А дочка Льва Толстого Александра вспоминала о своих беседах с председателем:

« – Вот, говорят, люди голодают, продовольствия нет, – продолжал староста. – На днях я решил сам проверить, пошел в столовую тут же на Моховой, инкогнито, конечно. Так знаете ли, что мне подали? Расстегаи, осетрину под белым соусом, и недорого…

– Неужели вы серьезно думаете, Михаил Иванович, что вас не узнали? Ведь портреты ваши висят решительно всюду.

– Не думаю, – пробормотал он недовольно».

Правда, иногда в приемной возникали настоящие курьезы. К примеру, один посетитель, услышав отказ в своей просьбе, схватил молоток и прибил свой язык к чемодану. Выяснилось: в языке у этого героя была уже давно пробита дырка, и он довольно часто этим пользовался: продевал гвоздик в отверстие, и для эффекта ударял по нему молотком.

Просителя забрали на Лубянку, а «всесоюзный староста» продолжил прием.

Резиденция Пьера Безухова

Здание городской усадьбы Талызиных (Воздвиженка, 5) выстроено в 1787 году.

Слава этого участка началась в семнадцатом столетии, когда здесь разместили Новый Аптекарский двор. Как можно догадаться из названия, на том дворе изготовляли всевозможные лекарства для царя и его близких. Но этим функции Двора не ограничивались: здесь хранили и готовили всяческие съедобные припасы – вина, водку, мед, соленья и сладкие ягодные пастилки.

В 1785 году участок был приобретен П. Ф. Талызиным – генерал-поручиком и командиром Кронштадтского полка. Покупка дорогой недвижимости высокопоставленным армейцем не вызвала ни слухов, ни скандальных публикаций в прессе. Род Талызиных был знатным и богатым, никому и в голову не приходило заподозрить старого рубаку в казнокрадстве…

При Талызиных отстраивается усадьба – во вкусе Казакова (вероятнее всего, архитектором был кто-либо из его учеников). А в 1805 году талызинский наследник продал свою собственность саратовским помещикам Устиновым.

В 1826 году к владельцам дома заходил сам Пушкин, и, естественно, Устинов сделал запись в дневнике: «Намедни был у нас в гостях Александр Сергеевич. По-приятельски пообщались. Передал письмо для Кривцова». Собственно, передать письмо и свежеизданного «Годунова» своему приятелю Н. И. Кривцову (по совместительству – соседу по Саратовской губернии господ Устиновых) было единственной целью визита. Но Устиновы слыли людьми передовыми и неравнодушными к искусствам, так что пушкинский визит пришелся весьма кстати.

А еще, по преданию, именно в этом доме жил герой романа «Война и мир» Пьер Безухов. Впрочем, краеведы всячески стараются эту легенду опровергнуть. Придираются они к таким словам Толстого: «Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем несгоревшем доме на Воздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней». Якобы, если бы Безухов проживал на той же улице Воздвиженке, он бы не поехал, а пошел к своей приятельнице. Будто бы речь идет не о богатом графе, а о жалком и затюканном настройщике роялей! Да и сам Толстой все же писатель, а не клерк из департамента недвижимости – мог ведь и позволить себе некоторые условности.

Зато доподлинно известно, что в 1869 году в доме останавливался композитор М. Балакирев. Пил чай, скучал, работал над фантазией для фортепиано «Исламей». Время от времени ходил с приятелями на прогулки. Поэт Н. Кашкин вспоминал: «Мы часто виделись. М. А. Балакирев, Чайковский и я были большими любителями длинных прогулок пешком и совершали их иногда вместе. Помнится, на одной из подобных прогулок Милий Алексеевич предложил Чайковскому план увертюры „Ромео и Джульетты“, по крайней мере, у меня воспоминание об этом связывается с прелестном майским днем, лесной зеленью и большими соснами, среди которых мы шли».

Усадьба в то время не принадлежала Устиновым – они продали свою недвижимость в 1845 году в Казенную палату…