Неглинная. Прогулки по старой Москве

Он повернул ключ, и я почти вывалилась в коридор».

Да уж, не стоит обустраивать госучреждения в отелях. Ничего хорошего из того не выйдет, только лишь соблазн.

Впрочем, пройдет совсем немного времени, и Окуневская станет бывать все в том же «Метрополе», но уже совершенно в другом качестве: «Как снег на голову прилет маршала Тито… Банкет со славянской широтой, несметным количеством приглашенных. Маршал удивительно интересен, в мундире, который ему очень идет, стоит в стороне среди приглашенных, низко мне поклонился. Принимает гостей посол Попович, тот самый, который пригласил меня в Югославию и сидел на обеде у маршала по правую сторону от меня. Он задержал мою руку, заглянул в глаза, как бы зная что-то важное, тайное.

Народу! Говор, смех, запах тонких духов и действительно роскошный «Метрополь»: огромное пространство, в котором музыка звенит и разливается; где-то в небе стеклянный потолок, сияющий паркет, в центре знаменитый фонтан, искрящийся блестками – знаменит он тем, что у него низкий барьер, и частенько, сильно набравшись, под влиянием Бахуса, в него падают джентльмены и даже дамы, зрелище веселое, шумное, когда под хохот зала ошалевшего пловца в вечернем туалете вылавливают и вытаскивают на паркет; во время танцев гаснет свет и включается огромный серебристый шар, который, крутясь, все превращает в блестки… Свет погас, все заискрилось, затрепетало от звуков музыки! «Я люблю тебя, Вена»… Через весь зал прямо ко мне идет Тито. Зал замер, перед ним расступаются, он обнял меня, и мы поплыли в вальсе, я в своем, цвета крови, панбархатном платье, он в мундире с золотом, пожираемые тысячью глаз. Я не могла себе представить, что маршал может так блистательно танцевать».

Речь, в обоих эпизодах, идет, по большому счету, об одном и том же. Но какова, однако, разница!

* * *

А. В. Чаянов прочил «Метрополю» скорое полнейшее исчезновение. Он писал в повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии»: «Кремнев посмотрел налево, и сердце его учащенно забилось. «Метрополя» не было. На его месте был разбит сквер и возвышалась гигантская колонна, составленная из пушечных жерл, увитых металлической лентой, спиралью поднимавшейся кверху и украшенной барельефом. Увенчивая колоссальную колонну, стояли три бронзовых гиганта, обращенные друг к другу спиной и дружески взявшиеся за руки. Кремнев едва не вскрикнул, узнав знакомые черты лица.

Несомненно, на тысяче пушечных жерл, дружески поддерживая друг друга, стояли Ленин, Керенский и Милюков… Кремнев успел на барельефе различить несколько фигур Рыкова, Коновалова и Прокоповича, образующих живописную группу у наковальни, Середу и Маслова, занятых посевом, и не смог удержаться от недоуменного восклицания, в ответ на которое его спутник процедил сквозь зубы, не вынимая из сих последних дымящейся трубки:

– Памятник деятелям великой революции»

Не сбылось. А в скором времени жизнь начала налаживаться, и «Метрополь» вновь сделался отелем, а не синтетическим учреждением.

* * *

Разумеется, гостиница пользовалась популярностью среди тусовки околобогемной – и до революции, и после. Михаил Булгаков в «Театральном романе» замечал: «Существуют такие молодые люди, и вы их, конечно, встречали в Москве. Эти молодые люди бывают в редакциях журналов в момент выхода номера, но они не писатели. Они видны бывают на всех генеральных репетициях, во всех театрах, хотя они и не актеры, они бывают на выставках художников, но сами не пишут. Оперных примадонн они называют не по фамилиям, а по имени и отчеству, по имени же и отчеству называют лиц, занимающих ответственные должности, хотя с ними лично и не знакомы. В Большом театре на премьере они, протискиваясь между седьмым и восьмым рядами, машут приветливо ручкой кому-то в бельэтаже, в „Метрополе“ они сидят за столиком у самого фонтана, и разноцветные лампочки освещают их штаны с раструбами».

А Анатолий Рыбаков в «Детях Арбата» привел, похоже, типовую сцену посещения здешнего ресторана соответствующей публикой: «Очередь у входа в ресторан расступилась, швейцар в форме с галунами открыл перед ними дверь, возник метрдотель в черном костюме, в переполненном зале сразу нашелся свободный столик, официант расставил приборы. Со швейцаром, гардеробщиком, метрдотелем, официантом разговаривал Виталий… Следя за тем, как официант расставляет приборы, Виталий объяснил Варе и Эрику, что Сибилла Чен, дочь китайского министра иностранных дел, знаменитая танцовщица, начинает завтра гастроли в Москве, продолжит их в Ленинграде, затем отправится в турне по Европе и Соединенным Штатам. Он назвал еще несколько артистов. Главный съезд через полчаса, когда кончатся спектакли. С одиннадцати начнет играть теа-джаз Утесова, без самого Утесова, он в ресторанах не поет.

Многие девушки были с иностранцами. Варя знала, они дарят им модные тряпки, катают на автомобилях, женятся на них и увозят за границу. Варю иностранцы не интересовали, но этот ресторан, фонтан и музыка, знаменитости кругом – не к тому ли стремилась она из своей тусклой коммунальной жизни?

Накрахмаленные скатерти и салфетки, сверкание люстр, серебро, хрусталь… «Метрополь», «Савой», «Националь», «Гранд-отель»… Коренная москвичка, она только слышала эти названия, теперь наступил ее час. Девочка с арбатского двора, цепкая, наблюдательная, она все заметила – и как смотрят на нее мужчины, и как скользят мимо взглядом женщины. Не принимают всерьез потому, что плохо одета. Ничего, они по-другому посмотрят на нее, когда она придет сюда, одетая пошикарнее многих. Каким способом удастся ей добыть наряды, Варя не задумывалась Она не будет продаваться иностранцам, она не проститутка. И не все здесь такие. Вон через столик компания – одна бутылка на всех, денег нет, пришли потанцевать».

Даже, казалось бы, обыкновенный туалет был в «Метрополе» совершенно бесподобен: «Женщины мазали губы, пудрились, причесывались – уборная походила на филиал парикмахерской. Какая-то женщина пришивала пуговку на кушак. Иголки и нитки были у служительницы, раздававшей салфетки, ей бросали мелочь».

Правда, в скором времени картина изменилась. Тот же Рыбаков писал во второй книге трилогии («Страх»): «Это был уже не тот «Метрополь», что раньше. Так же сверкала хрустальная люстра, и стояли горкой на столиках накрахмаленные салфетки, так же притушили свет, когда начал играть оркестр и разноцветные прожектора осветили фонтан и танцующие вокруг него пары. Тот же величавый метрдотель встречал гостей, и усаживали их за столики те же предупредительные официанты. Но публика не та. Солидные дяди из начальства, некоторые в гимнастерках, иные в пиджачных парах. В углу несколько сдвоенных, даже строенных столов – какие-то кавказцы давали банкет. Иностранцев мало, и те – в окружении официальных лиц, видно, пришли перекусить после деловых переговоров. Ни шикарных дам в роскошных туалетах, ни таких красоток, как… Шереметьева. Зато тянули винцо проститутки, одетые под обыкновенных советских служащих, были и девочки, действительно, служащие, их обхаживали командированные в вышитых рубашках, сапогах. В сапогах теперь сюда пускали, так и танцевали в сапогах.

На столах уже стояли вино и водка. Мирон заказал рыбное ассорти, недорогие горячие блюда, мороженое. В общем, по тому же классу, что и раньше: молодые люди пришли потанцевать, мало закажут, но хорошо заплатят официанту. Это было из прошлого».

И все равно «Метрополь» продолжал держать первенство среди московских отелей. Недаром Валентин Катаев поместил сюда «высший тип женщины» – «небожительница: красавица, по преимуществу блондинка с бриллиантами в ушах, нежных как розовый лепесток, в длинном вечернем платье с оголенной спиной, стройная, длинноногая, в серебряных туфельках, накрашенная, напудренная, поражающая длиной загнутых ресниц, за решеткой которых наркотически блестят глаза, благоухающая духами Коти, даже Герлена, – на узкой руке с малиновыми ноготками золотые часики, осыпанные алмазами, в сумочке пудреница с зеркальцем и пуховка. Продукт нэпа. Она неприкосновенна и недоступна для нашего брата. Ее можно видеть в „Метрополе“ вечером. Она танцует танго, фокстрот или тустеп с одним из своих богатых поклонников вокруг ресторанного бассейна, где при свете разноцветных электрических лампочек плавают как бы написанные Матиссом золотые рыбки, плещет небольшой фонтанчик. Богиня, сошедшая с неба на землю лишь для того, чтобы люди не забывали о существовании мимолетных видений и гениев чистой красоты».

А Сергей Есенин приводил сюда красивых девушек. Одна из них писала в мемуарах: «Когда мы доехали до Театральной площади, Сергей предложил зайти пообедать. И вот я первый раз в ресторане. Швейцары, ковры, зеркала, сверкающие люстры – все это поразило и ошеломило меня. Я увидела себя в огромном зеркале и оторопела: показалась такой маленькой и неуклюжей, одета по-деревенски и покрыта красивым, но деревенским платком… Видя мое смущение, Сергей все время улыбался, и, чтобы окончательно смутить меня, он проговорил: «Смотри, какая ты красивая, как все на тебя смотрят».

Я огляделась по сторонам и убедилась, что он прав. Все смотрели на наш столик. Тогда я не поняла, что смотрели-то на него, а не на меня, и так смутилась, что уж и не помню, как мы вышли из ресторана.

А на следующий день Сергей написал и посвятил мне стихи: «Ах, как много на свете кошек, нам с тобой их не счесть никогда…» и «Я красивых таких не видел…«».

В этом отдельно взятом случае речь об обольщении вовсе не шла. Автор воспоминаний – родная сестра поэта, Александра Александровна Есенина.

* * *

Естественно, что москвичей сюда влекла именно атмосфера «сладкой жизни», до недавних пор Москве несвойственная и, разумеется, возможность побывать в обществе иностранцев. Ведь уже в то время отель относился «интуристовскому» ведомству. Его реклама соблазняла беззастенчиво: «Отель „Метрополь“. Заново отремонтированы и обставлены комфортабельно номера. Парикмахерские мужские и дамские. Свои авто. Первоклассный ресторан. Завтраки, обеды и ужины по пониженным ценам. Прием заказов на банкеты. По вечерам „джаз-оркестр“. Кафе, бар и бильярды».

Разве что «пониженные цены» смотрятся несколько особняком.

Кстати, большая часть иностранцев была шокирована здешним рестораном. И отнюдь не только лишь его роскошеством. Американский писатель Джон Стейнбек, посетивший СССР в 1947 году, писал: «Коммерческий ресторан в «Метрополе» превосходный. Посреди зала высотой этажа в три – большой фонтан. Здесь же танцевальная площадка и возвышение для оркестра. Русские офицеры со своими дамами, а также гражданские с доходами много выше среднего танцуют вокруг фонтана по всем правилам этикета.

Оркестр, кстати, очень громко играл самую скверную американскую джазовую музыку, которую нам когда-либо приходилось слышать. Барабанщик, явно не лучший последователь Крупа, в экстазе доводил себя до исступления и жонглировал палочками. Кларнетист, судя по всему, слышал записи Бенни Гудмэна, поэтому время от времени его игра смутно напоминала трио Гудмэна. Один из пианистов был заядлым любителем буги-вуги, и играл он, между прочим, с большим мастерством и энтузиазмом.

На ужин подали 400 граммов водки, большую салатницу черной икры, капустный суп, бифштекс с жареным картофелем, сыр и две бутылки вина. И стоило это около ста десяти долларов на пятерых, один доллар – двенадцать рублей, если считать по курсу посольства. А на то, чтобы обслужить нас, ушло два с половиной часа, что нас сильно удивило, но мы убедились, что в русских ресторанах это неизбежно».

Впрочем, сам отель писателю понравился: «Гостиница „Метрополь“ была действительно превосходной, с мраморными лестницами, красными коврами и большим позолоченным лифтом, который иногда работал. А за стойкой находилась женщина, которая говорила по-английски».

Но поселиться в «Метрополе» Стейнбеку, увы, не удалось – номер по чьей-то халатности не забронировали, а свободных комнат, разумеется, не оказалось.

* * *

Зато здесь в 1937 году жил другой классик – Александр Иванович Куприн. Он только что вернулся в СССР из эмиграции. Возвращение было безрадостным.

Еще за границей Куприн впал в маразм. Писал всякую ерунду. Никто ее, естественно, публиковать не рвался.

Куприн завел себе кота. Назвал его Ю-ю. Александр Иванович писал, а кот Ю-ю лежал рядышком на столе и смотрел на своего хозяина.

Время от времени писатель говорил своим знакомым:

– Презирает меня этот кот. Презирает. А за что презирает – понять не могу. Наверное, за то, что я неудачник.

Николай Телешов писал: «Уехал он если и не очень молодым, то очень крепким и сильным физически, почти атлетом, а вернулся изможденным, потерявшим память, бессильным и безвольным инвалидом. Я был у него в гостинице „Метрополь“ дня через три после его приезда. Это был уже не Куприн – человек яркого таланта, каковым мы привыкли его считать, – это было что-то мало похожее на прежнего Куприна, слабое, печальное и, видимо, умирающее. Говорил, вспоминал, перепутывал все, забывал имена прежних друзей. Чувствовалось, что в душе у него великий разлад с самим собою. Хочется ему откликнуться на что-то, и нет на это сил. Ушел я от него с невеселым чувством: было жаль сильного и яркого писателя, каким он уже перестал быть».

Навещал Куприна и Валентин Катаев: «Раньше я не был знаком с Куприным. Я пришел к нему в гостиницу «Метрополь» вскоре после его возвращения на Родину. Я увидел маленького старичка в очках с увеличительными стеклами, в котором не без труда узнал Куприна, известного по фотографиям и портретам. Он уже плохо видел и с трудом нашел своей рукой мою руку. Трудно забыть выражение его лица, немного смущенного, озаренного слабой, трогательной улыбкой. Из-за толстых стекол очков смотрели очень внимательные глаза больного человека, силящегося проникнуть в суть окружающего. Это же выражение напряженного, доброжелательного удивления не покидало лицо Куприна все время, пока мы сидели на открытой веранде «Метрополя», а потом гуляли по центральным улицам Москвы – советской Москвы – такой нарядной, веселой и деловитой в этот яркий осенний день, полный солнца и цветов.

С жадным любопытством всматривался Куприн в черты нового мира, окружавшего его. Медленно переступая ногами и держась за мой рукав, Александр Иванович то и дело останавливался, осматривался и шел дальше с мягкой улыбкой на лице, как бы одновременно и встречаясь и навеки прощаясь со своей утраченной и вновь обретенной Родиной».

Умер Куприн на следующий год, от рака языка.

* * *

А еще был моден здешний, пригостиничный кинотеатр. Он назывался так же – «Метрополь». Юрий Трифонов упоминал его в романе «Студенты»: «Возле кино „Метрополь“ царило обычное вечернее оживление. В пышном сиянии голубых, малиновых, ослепительно-желтых огней смотрели с рекламных щитов усталые от электрического света, огромные и плоские лица киноактеров. Они были раскрашены в фантастические цвета: одна половина лица синяя, другая – апельсиново-золотая, зубы почему-то зеленые».

Что поделать – таков он, советский гламур.

* * *

В 1960-е в «Метрополе» произошел курьез. Главным героем его стала Анна Ахматова. Надежда Мандельштам вспоминала: «Она приехала в Москву на съезд писателей. (Зачем она это сделала? Чтобы ощутить свою реальность на этом нереальном съезде? Не пойму.) Ей отвели комнату в „Метрополе“, где каждый вечер собиралась толпа друзей. Раз, когда я там была, пришла скромная женщина с Кавказа, тоже участница съезда и тоже Ахматова. Она специально явилась, чтобы извиниться: ей было совестно называться Ахматовой, да еще писать стихи (кажется, осетинские), но рука не поднялась отказаться от собственной фамилии. Ахматова весело разговаривала с Ахматовой и старательно „подавала первую помощь“ (домашний синоним глагола „утешать“). Две Ахматовы остались довольны друг другом. А после ухода одной Ахматовой другая горестно заявила: „А все-таки она – настоящая Ахматова, а я – нет…“»

И то – фамилия Ахматова (у той Ахматовой, что поизвестнее) в действительности псевдоним, притом не слишком-то любимый.

* * *

Ближе к восьмидесятым «Метрополь» несколько опростился. Дошло до того, что открылась, казалось бы, самая главная тайна – рецепты здешних фирменных блюд. Они были опубликованы в одной брошюрке, на потребу обывательницам-домохозяйкам. Правда, продукты были, мягко говоря, не обывательские. Вот, например, рецепт салата «Метрополь»: «Курицу, куропатку, вареный картофель, соленый огурец мелко порежьте, посолите, поперчите, положите соус и часть майонеза и перемешайте. Готовый салат выложите горкой в салатницу, а сверху полейте майонезом. Принарядите дольками фруктов, яйцом и икрой».

В то время «дольки фруктов» были, мягко говоря, проблемой. А уж о куропатках вообще не думали.