Мясницкая. Прогулки по старой Москве

Третьяков, конечно, поддержал художника, однако их мольбам никто не внял.

* * *

Кстати, «Славянский базар» был первым русским рестораном в Москве. Ранее такие заведения открывали исключительно французы. Русский же общепит представлен был трактирами – с большими деревянными столами, закопченным потолком, «машиной», исполнявшей попсу тех лет, и половыми-ярославцами – жуликоватыми, но расторопными парнями, стриженными в кружок. В «Базаре» же кухня была русская, однако обслуживание – на европейский лад.

Ресторан почти сразу стал культовым местом. Писатель Петр Боборыкин так расхваливал это общепитовское заведение: «Ресторан „Славянского базара“ доедал свои завтраки. Оставалось четверть до двух часов. Зала, переделанная из трехэтажного базара, в этот ясный день поражала приезжих из провинции да и москвичей, кто в ней редко бывал, своим простором, светом сверху, движеньем, архитектурными подробностями. Чугунные выкрашенные столбы и помост, выступающий посредине, с купидонами и завитушками, наполняли пустоту огромной махины, останавливали на себе глаз, щекотали по-своему смутное художественное чувство даже у заскорузлых обывателей откуда-нибудь из Чухломы или Варнавина».

А подобных посетителей здесь было море разливанное. Ведь в Китай-город по купеческим делам съезжались представители практически всех российских фирм из самых отдаленных и глухих уездных городков. И, разумеется, купец шел не куда-нибудь, а в «Славянский базар». Во-первых, потому что это статусно (даже в Варнавине ходили легенды о московских ресторанах, среди которых этот занимал одно из первых мест),

а во-вторых, так как московские коллеги часто приглашали коммерсанта из провинции «откушать» – в надежде, что упившийся провинциал сделается более сговорчивым. Однако подобные надежды не всегда оправдывались: житель спокойного, экологически чистого города «держал градус» лучше, чем обитатель суетливой и загаженной заводами первопрестольной.

На провинциала больше действовали не напитки, а невиданные интерьеры: «Идущий овалом ряд широких окон второго этажа с бюстами русских писателей в простенках, показывал извнутри драпировки, обои под изразцы, фигурные двери, просветы площадок, окон, лестниц. Бассейн с фонтанчиком прибавлял к смягченному топоту ног по асфальту тонкое журчание струек воды. От них шла свежесть, которая говорила как будто о присутствии зелени или грота из мшистых камней. По стенам пологие диваны темно-малинового трипа успокаивали зрение и манили к себе за столы, покрытые свежим, глянцевито-выглаженным бельем. Столики поменьше, расставленные по обеим сторонам помоста и столбов, сгущали трактирную жизнь. Черный с украшениями буфет под часами, занимающий всю заднюю стену, покрытый сплошь закусками, смотрел столом богатой лаборатории, где расставлены разноцветные препараты. Справа и слева в передних стояли сумерки. Служители в голубых рубашках и казакинах с сборками на талье, молодцеватые и степенные, молча вешали верхнее платье. Из стеклянных дверей виднелись обширные сени с лестницей наверх, завешенной триповой веревкой с кистями, а в глубине мелькала езда Никольской, блестели вывески и подъезды».

Кстати, буфет был истинным спасением для тех, кто жаждал жить красиво, но не имел на это средств. Дело в том, что рюмка водки стоила здесь очень дорого – 30 копеек (в большинстве московских ресторанов – не больше десяти). Но, выпив ее, можно было закусить – почти что без ограничений. И некоторые экономы, выпив всего-навсего три рюмки и оставив гривенник на чай, наедались за истраченный рубль до отвалу, на весь день.

Антон Павлович Чехов посвятил ресторану рассказ под названием «У телефона». То есть, формально, рассказ посвящается, конечно же, московской телефонной станции, но главный герой – наш «Славянский базар»:

« – Что вам угодно? – спрашивает женский голос.

– Соединить с «Славянским Базаром».

– Готово!

Через три минуты слышу звонок… Прикладываю трубку к уху и слышу звуки неопределённого характера: не то ветер дует, не то горох сыплется… Кто-то что-то лепечет…

– Есть свободные кабинеты? – спрашиваю я.

– Никого нет дома… – отвечает прерывистый детский голосок. – Папа и мама к Серафиме Петровне поехали, а у Луизы Францовны грипп.

– Вы кто? Из «Славянского Базара»?

– Я – Сережа… Мой папа доктор… Он принимает по утрам…

– Душечка, мне не доктор нужен, а «Славянский Базар»…

Я отхожу от телефона и минут через десять опять звоню…

– Соединить со «Славянским Базаром»! – прошу я.

– Наконец-то! – отвечает хриплый бас. – И Фукс с вами?

– Какой Фукс? Я прошу соединить со «Славянским Базаром»!!

– Вы в «Славянском Базаре»! Хорошо, приеду… Сегодня же и кончим наше дело… Я сейчас… Закажите мне, голубчик, порцию селянки из осетрины… Я ещё не обедал».

Вряд ли какой другой московский ресторан способен был бы стать причиной этакой настойчивости.

Публика же здесь была довольно специфическая. Гиляровский вспоминал: «Обеды в ресторане были непопулярными, ужины – тоже. Зато завтраки, от двенадцати до трех часов, были модными, как и в „Эрмитаже“. Купеческие компании после „трудов праведных“ на бирже являлись сюда во втором часу и, завершив за столом миллионные сделки, к трем часам уходили».

И возникали драматические диалоги.

– У меня в тарелке решетки какие-то. К чему бы? – спрашивал один купец другого.

– Видимо, не избежать тебе тюрьмы, – таков, как правило, бывал ответ.

А дело в том, что потолок «Славянского базара» сделали стеклянным, и в посуде отражались переплеты потолка.

* * *

Здесь подчас обделывались миллионные дела. По сути, ресторан был одним из важнейших центров деловой жизни России. Неслучайно он располагался в «московском сити» – Китай-городе. Некоторые предприниматели проводили в «Славянском базаре» большую часть времени – совершать сделки в неформальной обстановке было гораздо эффективнее, нежели в собственных конторах.

Разве что служители не понимали всей серьезности происходящего. Один швейцар из ресторана жаловался знакомцам-парикмахерам: «Ты работай целый день, заработаешь какие-то гроши, а я вот швейцаром в „Славянском базаре“ уже много лет, вижу много купечества; сюда ходят, придут, засядут за стол, пьют, едят до отвалу, а в это время их приказчики торгуют, собирают денежки и вернувшимся сытым хозяевам вручают в руки: пожалуйте, наторговали мы вам; хозяева положат в карманы да на лошадку к дому, где пообедают, а вечером либо на бал, либо ужинать. Это и мы можем так работать»

Парикмахеры кивали. Им действительно казалось, что они с легкостью справятся с торговым бизнесом.

Привлекательным было не только качество спиртного, но и форма «тары». К примеру, самый дорогой коньяк (он стоил 50 рублей) был помещен в оригинальные бутылки, расписанные золотыми журавлями. Но тот коньяк и вправду был хорош, а емкость от него была вещью престижной. Как правило, роскошный посетитель уносил домой бутылку с журавлями и помещал ее на полку в общество других точно таких же емкостей. Богатые купцы хвастались друг перед другом числом таких бутылок.

С началом Первой мировой войны ресторан стал «штаб-квартирой» московской купеческой оппозиции – существовало в нашем городе даже такое социальное явление. Павел Бурышкин вспоминал: «Положение несколько изменилось в начале войны 1914 года. Хотя никто не думал, что война будет продолжаться более четырех лет (ждали, что она окончится к Рождеству), но ряд принятых сразу мероприятий по стеснению торгового оборота произвел сильное впечатление, и появилась мысль, что прежняя разобщенность не соответствует моменту и нужно периодически собираться, дабы обмениваться мнениями и сведениями о текущем положении. Это начинание встретило живой отклик среди заинтересованных лиц, и в „Славянском базаре“, в отдельном помещении стали устраивать регулярно, раз в неделю, завтраки. С. И. Щукин отнесся к этим завтракам с большим сочувствием и стал сам бывать на них, что предрешало их успех, настолько авторитет был его велик. Собиралась почти вся московская группа: Щукин, Решетниковы, Оконниковы, Болдырев, Дунаев, Пермяков, Талановы, Серебрянников, Ижболдин, Удалов-Вавилов и др.».

Встречи были серьезными. Их участники «до журавлей» не допивались.

* * *

В 1897 году сотрудник петербургской газеты «Новости дня» и член Московского отделения театрально-литературного комитета Владимир Иванович Немирович-Данченко послал письмо директору промышленного торгового товарищества и потомственному почетному гражданину Константину Сергеевичу Алексееву (известному в артистических кругах под псевдонимом Станиславский). В письме он предлагал маэстро встретиться и переговорить на «тему, которая, может быть, его заинтересует». И сказал, что будет в Москве 21 июня. Станиславский ответил телеграммой: «Очень рад, буду ждать вас 21 июня в 2 часа в „Славянском базаре“».

Возможно, в этом проявилась барственность члена купеческой династии: он даже не поинтересовался, удобно ли для Немировича такое время и вообще, успеет ли его корреспондент прибыть в Москву к этому часу. Так или иначе, Данченко успел, и в два часа будущие коллеги прошли в отдельный кабинет лучшего ресторана города.

По слухам, счет, выставленный собеседникам, составил примерно годовой бюджет будущего театра. Вероятно, это только слухи. Судя по протоколу, который вели сотрапезники, их в первую очередь интересовали идеалы новой сцены. Вот, к примеру, выдержки из протоколов:

«Нет маленьких ролей, есть маленькие артисты».

«Сегодня – Гамлет, завтра – статист, но и в качестве статиста он должен быть артистом».

«Всякое нарушение творческой жизни театра – преступление».

Ближе к вечеру будущие основатели Художественного театра переместились на дачу Станиславского, в Любимовку, где и продолжили беседу. Она в общей сложности составила восемнадцать часов. Но богемным собеседникам это, пожалуй, было не впервой.

Решение о создании театра было принято, однако оставалась главная проблема – деньги. К сожалению, их не было. Решили создавать театр на паях и принялись обходить московских богатеев-меценатов. Можно себе представить, как себя при этом чувствовал потомственный купец и член совета директоров Рогожской золототканой фабрики Константин Алексеев-Станиславский. Нонсенс! Купец с протянутой рукой! Тем более что первый же потенциальный член товарищества – Варвара Алексеевна Морозова – отказала.

Но судьба все-таки проявилась благосклонность к «отцам-основателям». Нашелся меценат, который взял на себя главные расходы по театру. Да что там говорить – почти что все. Это был купец Савва Морозов. Он сам настолько увлекся идеей, что начал проводить большую часть времени не на фабриках, а на театральной площадке. Был и костюмером, и бутафором, и даже плотником – по ночам нередко сам монтировал новые декорации. В своем загородном имении оборудовал экспериментальную мастерскую, где лично разрабатывал пиротехнику и световые эффекты для театра. И настолько у него все это справно выходило, что Станиславский с Немировичем даже не думали «приревновать» его к проекту своей жизни.

Станиславский писал: «Савва Тимофеевич Морозов не только поддержал нас материально, но и согрел нас теплотой своего отзывчивого сердца и ободрил энергией своей жизнерадостной натуры».

А спустя немногим больше года в саду «Эрмитаж» состоялся дебют новой труппы – трагедия «Царь Федор Иоаннович» (сочинение графа А. К. Толстого). Вскоре после этого появилось новое здание театра в Камергерском переулке. Театр, начавшийся с ужина в «Славянском базаре», стал самым знаменитым драматическим театром государства.

* * *

Что касается меню, то в старые добрые времена «Славян-ский базар» славился «стерлядкой колокольчиком», солеными хрящами, ботвиньей (то есть похлебкой на квасной основе из ботвы и рыбы), ухой и поросенком с хреном.