Тверская. Прогулки по старой Москве

– Селяночки-с!..

И Кузьма перебросил на левое плечо салфетку, взял вилку и ножик, подвинул к себе расстегай, взмахнул пухлыми белыми руками, как голубь крыльями, моментально и беззвучно обратил рядом быстрых взмахов расстегай в десятки узких ломтиков, разбегавшихся от цельного куска серой налимьей печенки на середине к толстым зарумяненным краям пирога».

Особенно же колоритным едоком считался миллионер Иван Васильевич Чижов. Его ежедневное меню было таким: порция осетра или белуги, икра, две тарелки ракового супа (иной раз он заменялся рыбной или же какой другой селянкой с расстегаями или же кулебякой в двенадцать этажей), жареный поросенок (заменялся иногда приличной порцией телятины или же рыбы), а на десерт – большую сковородку сладкой гурьевской каши. Сопровождался тот обед вином и, вместе с перерывами на дрему между блюдами, занимал около двух часов.

Впрочем, не все в этом трактире было благостно. Иной раз не обходилось без курьезов. Здесь, например, служил известный половой Иван Селедкин. Он, в первую очередь, славился своей патологической обидчивостью. Каждый раз, когда кто-нибудь из гостей заказывал селедку, половой проявлял недовольство.

Как-то у Тестова обедал один высокопоставленный жандармский генерал. Генерал сделал заказ и, когда его половой уже направился на кухню, напутствовал его:

– Селедку не забудь, селедку!

По случайности как раз в этот момент в зал заходил Селедкин. Не разобравшись в ситуации, он гневно выкрикнул:

– Я тебе, мерзавец, дам селедку! А по морде хочешь?

Лишь чудом удалось умять этот скандал.

Многие известные люди, приезжая в Первопрестольную, первым делом отправлялись в Тестовский трактир. Например, писатель Федор Достоевский. Его супруга вспоминала, как они, после прогулок, «усталые и проголодавшиеся, обычно ехали завтракать к Тестову. Муж любил русскую кухню и нарочно заказывал для меня, петербургской жительницы, местные блюда, вроде московской селянки, расстегаев, подовых пирожков…»

Редактор популярного «Московского листка» Н. Пастухов, обедая, просматривал «Новости дня», издание конкурента Липскерова, и, тыкая в рекламу некоего портного Мандля, с презрением пояснял:

– Штанами плотють!

Здесь преподаватели консерватории торжественно отпраздновали первый выпуск, а знаменитый фабрикант Савва Морозов не гнушался приводить сюда с собою всяких подозрительных господ. К примеру, начинающего литератора Максима Горького. Да еще и громко, на весь зал, расхваливать его:

– Я поклонник ваш… Привлекает меня ваша актуальность. Для нас, русских, особенно важно волевое начало и все, что возбуждает его.

Неудивительно, что Тестовский трактир вошел в литературу. Например, «московский Гамлет» из рассказа Чехова «В Москве», нисколько не смущаясь, исповедовался: «Я от утра до вечера жру в трактире Тестова и сам не знаю, для чего жру». Да и Михаил Аверьяныч, почтмейстер из «Палаты №6» того же автора, не брезговал известнейшим трактиром. Как-то раз, зайдя туда вместе со своим другом доктором, он «долго смотрел в меню, разглаживая бакены, и сказал тоном гурмана, привыкшего чувствовать себя в ресторанах как дома:

– Посмотрим, чем вы сегодня нас покормите, ангел!»

Увы, как редкостный и уникальнейший московский феномен Тестовский трактир погиб еще до революции. Владимир Гиляровский сетовал: «Во время японской войны большинство трактиров стало называться ресторанами, и даже исконный Тестовский трактир переменил вывеску: Ресторан Тестова.

От трактира Тестова осталась только в двух-трех залах старинная мебель, а все остальное и не узнаешь. Даже стены другие стали!

Старые москвичи-гурманы перестали ходить к Тестову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не узнавали трактира. Первым делом – декадентская картина на зеркальном окне вестибюля… В большом зале – модернистская мебель, на которую десятипудовому купчине и сесть боязно.

Приезжие идут во второй зал, низенький, с широкими дубовыми креслами. Занимают любимый стол, к которому привыкли, располагаясь на разлатых диванах».

Впрочем, и в этом зале посетителей преследовала череда чернейших разочарований. Половой, оказывается, не половой, а этакий официант, притом не из Владимирской губернии (откуда по традиции в Москву съезжались представители этого промысла), а из Московской. Да и тот гостей не потчует – дескать, у нас теперь на это есть метрдотель. А метрдотель какой-то странный – смотрит в сторону, бубнит какие-то невероятные слова:

– Филе из куропатки… Шоффруа, соус провансаль… Беф бруи… Филе портюгез… Пудинг дипломат… Шашлык по-кавказски из английской баранины.

А вместо известного оркестриона был нанят румынский оркестр.

* * *

Ближе к Тверской, со стороны Воскресенских ворот, находился, можно сказать, предок нынешней гостиницы «Москва» – Большая Московская гостиница с одноименным трактиром. Она была построена в 1879 году на месте столь же знаменитого Гуринского трактира. Впрочем, слава этого, по словам П. Д. Боборыкина, «длинного замшаренного двухэтажного здания» была относительной. Один из современников, юрист Н. В. Давыдов, так описывал его: «Довольно грязная, отдававшая затхлым, лестница, с плохим, узким ковром и обтянутыми красным сукном перилами, вела во второй этаж, где была раздевальня и в первой же комнате прилавок с водкой и довольно невзрачной закуской, а за прилавком возвышался громадный шкаф с посудой; следующая комната – зала была сплошь уставлена в несколько линий диванчиками и столиками, за которыми можно было устроиться вчетвером; в глубине залы стоял громоздкий орган – оркестрион и имелась дверь в коридор с отдельными кабинетами, то есть просто большими комнатами со столом посредине и фортепиано… Все это было отделано очень просто, без ковров, занавесей и т. п., но содержалось достаточно чисто. Про тогдашние трактиры можно было сказать, что они „красны не углами, а пирогами“. У Гурина были интересные серебряные, иные позолоченные, жбаны и чаны, в которых подавался квас и бывшее когда-то в ходу „лампопо“ (то есть невероятная смесь всяческих алкогольных напитков, своего рода коктейль. – АМ.)».

«Поел у Гурина пресловутой утки с груздями, заболел и еду в деревню», – рассказывал один из героев Лескова. Но подобное и, в общем-то, вполне реальное развитие событий не останавливало гостей города, особенно предпринимателей. Один из современников писал: «Для иногороднего коммерсанта побывать в Москве и не зайти к Гурину было все равно что побывать в Риме и не видеть папы».

Затем на месте этого трактира купец Карзинкин выстроил новое предприятие – Большую Московскую гостиницу. И придумал потрясающий рекламный ход – установил в трактире при гостинице собственный стол, где на глазах у посетителей питался сам и угощал приятелей. Москвичи посмеивались:

– Лучший потребитель ресторана – сам хозяин.

Но при этом сами охотно ужинали и обедали в Большом Московском.

Публицист П. Вистенгоф писал: «Тут половые имеют какую-то особенную расторопность и услужливость; закуски к водке подают столько, что при безденежье можно, выпивши несколько рюмок, утолить голод одной закуской и быть, понимаете, так сказать, навеселе, не тратя много денег, притом с постоянных посетителей ничего не берется за табак».

Но, разумеется, не только это привлекало посетителей.

Здесь любили бывать Петр Ильич Чайковский и Антон Павлович Чехов. Здесь играл шумную свадьбу Алексей Бахрушин – купец и основатель театрального музея. Здесь постоянным посетителям вручали стихотворные открытки с праздничными поздравлениями. Например, с такими:

С неделей Сырной поздравляем
Мы дорогих своих гостей
И от души им всем желаем
Попировать повеселей.
Теперь, забыв тоску, гуляет
Весь православный русский мир, —
С почтеньем публику встречает
Большой Московский наш трактир.

А как-то раз сюда вошел Шаляпин и, будучи в отличном настроении, с порога начал подпевать оркестру. Ясное дело, он своим невообразимым голосом сразу перекрыл тех, кто стоял на сцене, и, к удовольствию публики, повел сольную партию.

Пели и пили до утра. После чего Шаляпин обратился к Бунину, также участвовавшему в том безумном кутеже:

– Думаю, Ванюша, что ты очень выпимши, и потому решил поднять тебя в твой номер на собственных плечах, ибо лифт не действует уже.

– Не забывай, – ответил Бунин, – что я живу на пятом этаже и не так мал.

– Ничего, милый, – ответствовал Шаляпин. – Как-нибудь донесу!

И, разумеется, донес, хотя смущенный Бунин всячески старался отбиваться от шаляпинских ручищ.

Сам же писатель просто обожал этот трактир. Один из его героев вожделел: «В Большом Московском блещут люстры, разливается струнная музыка, и вот он, кинув меховое пальто на руки швейцарам, вытирая платком мокрые от снега усы, привычно, бодро входит по красному ковру в нагретую людную залу, в говор, в запах кушаний и папирос, в суету лакеев и все покрывающие, то распутно-томные, то залихватски-бурные струнные волны».

А в другом рассказе тот же Бунин смаковал: «По случаю праздника в Большом Московском было пусто и прохладно. Мы прошли старый зал, бледно освещенный серым морозным днем, и приостановились в дверях нового, выбирая, где поуютней сесть, оглядывая столы, только что покрытые белоснежными тугими скатертями. Сияющий чистотой и любезностью распорядитель сделал скромный и изысканный жест в дальний угол, к круглому столу перед полукруглым диваном. Пошли туда…

И через минуту появились перед нами рюмки и фужеры, бутылки с разноцветными водками, розовая семга, смугло-телесный балык, блюдо с раскрытыми на ледяных осколках раковинами, оранжевый квадрат честера, черная блестящая глыба паюсной икры, белый и потный от холода ушат с шампанским… Начали с перцовки».

Кстати, от такого «наследия прошлого», как «машина», или же оркестрион, новый владелец решил не отказываться.

* * *

А с противоположной стороны, ближе к Пушкинской площади, стоял еще один довольно колоритный, Егоровский трактир. Невысокое здание, у входа – огромный швейцар в треуголке.

Сам Егор Константинович Егоров был старообрядцем, и это обстоятельство, конечно, отразилось как в интерьерах, так и в правилах этого заведения. Всюду развешены иконы, множество сортов «трезвого напитка» – чаю, полный запрет на курение и какие-то особо вкусные блины. Их пек известный в Москве блинник по фамилии Воронин, а подавали этот замечательный деликатес с хорошо замороженным шампанским.

Трактир славился двумя сотрудниками – Петром Кирилловичем и Козлом. Первый самым виртуозным образом умел обсчитывать клиентов. Выпил посетитель, например, три рюмки водки и съел три пирожка. За все он должен 60 копеек. Однако же Петр Кириллович подходит и заводит странную скороговорку: