– Возьми! – сказал Бакланов.
– Monsieur trouve que cela n'est pas bon?
– Напротив, совершенно bon, но es ist genug.
– Vous etes russische gentlemen! – произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.
Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.
– Вы тоже путешествуете? – сказал он.
– Да-с! – отвечал купец, боязно на него посмотрев.
– Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?
Купец обвел кругом себя глазами.
– По делам своим, – известно-с! – сказал он и тот же недовольный взгляд перевел на подавшего ему счет гарсона, и при этом совершенно и свободно заговорил с ним по-немецки.
«И языки еще иностранные знает, скотина этакая!..» – подумал про себя Бакланов.
Купец, отдав деньги, сейчас же ушел, и через какую-нибудь минуту уже видна была далеко-далеко мелькающая фуражка в саду.
Бакланов стал наблюдать над другими посетителями.
Часа в четыре пришли музыканты; пришло несколько приезжих семейств, прибыла и полная дама с двумя своими дочерьми. Девушки на этот раз покорилась родительской власти и были в коричневых шляпках, которые в самом деле были ужасно смешные и совершенно к ним не шли.
Бакланов заговорил с ними.
– Вы, вероятно, тоже иностранка?
– О, нет, мы саксонки! – отвечали обе девушки в один раз и с заметным удовольствием.
– И осматриваете древности?.. Делает честь вашему патриотическому чувству!
– О, да, мы должны все осмотреть, – крикнули девушки.
Бакланову показались они очень глупы, и он прекратил с ними беседу.
Прошло четверо офицеров, эффектно постукивая саблями, в нафабренных усах и в вымытых замшевых перчатках.
– Посмотри, как эти господа похожи на аптекарей! – сказал он Софи.
– Да! И точно, знаешь, не настоящие офицеры, а для театра только принарядились!
Заиграла музыка, и музыкальная немецкая душа почувствовалась в каждой флейте, кларнете, в какой-нибудь второстепенной валторне.
Бакланов все это время поколачивал ногой и мотал в такт головой.
Софи опять почему-то взгрустнулось, и стала ей припоминаться прошлая жизнь.
В антрактах публика пила кофе, пиво, ела мороженое, а кто и ростбиф: немцы могут есть во всякое время и что вам угодно!
Путешественники наши наконец утомились.
– Домой! – сказала Софи, приподымаясь.
– Allons! – произнес Бакланов.
Возвратившись в отель, где занимали два номера рядом, они сейчас же разошлись по своим комнатам, разделись и улеглись, но вскоре стали переговариваться между собой.
– Как чудно сегодня день провели! – заговорил Бакланов первый.
– Да! – отвечала Софи.
– Завтра, – продолжал он: – как встану, отправлюсь в картинную галлерею и уж стану серьезно изучать ее.
– А я, – подхватила Софи: – пойду гулять: я заметила прелестное место в саду.
– Сойдемся мы, значит, на Брюлевской террасе часам к двум?
– Да, – подтвердила Софи.
3. Другой день в Дрездене
Поутру Софи отправилась на прогулку гораздо позднее Бакланова. Он еще часов в десять, проходя мимо ее номера, торопливо крикнул ей:
– Ну, я иду!
– Ступайте! – сказала ему Софи. Из отеля она потом вышла какою-то несколько таинственною и робкою походкой.
– Ayez la complaisance, monsieur, de me dire ou est la poste? – обратилась она к одному человеку.
Тот сделал какую-то мину из лица, развел руками и прошел мимо.
Софи сконфузилась и обратилась в более уже пожилому мужчине (по белому галстуху она догадалась, что это должен быть пастор).
– Montrez-moi votre lettre! – сказал ей тот почти строгим голосом.
Софи робко подала ему письмо.
– A Petersbourg, monsieur Petzoloff! – произнес вслух немец.
Софи все это время обертывалась, как бы боясь, чтобы не подслушал кто.
– Voila! – произнес пастор и тут же опустил письмо в прибитый перед самыми их глазами ящик.
Софи поблагодарила его милым наклонением головы и прошла в сад.