Мещане

– До свиданья! – сказал он.

– Куда же вы? – спросила Татьяна Васильевна почти с испугом.

– Спать хочу!

– При таком интересном разговоре… спать идти, – возразила обиженным голосом Татьяна Васильевна.

– Разговор очень интересен, но спать все-таки надо.

– А если вы такой любитель сна, то я вас не возьму с собой в Европу!

– Очень жаль! – сказал Бегушев и перешел на самое отдаленное кресло.

Генерал в душе благодарил бога, что разговор между Бегушевым и его супругой кончился, не приняв чересчур острого характера.

Бегушев, улегшись на кресло, притворился, что заснул, а Татьяна Васильевна начала читать духовный журнал, чем она постоянно утешала себя, встречая в людях или неблагодарность, или непонимание.

Поутру генерал, отличным образом проспавши всю ночь и видя, что Татьяна Васильевна, измученная чтением, наконец, заснула, пошел пить кофе и даже разбудил для этого Бегушева.

Тот пошел с ним.

– Вы до Москвы только едете? – спросил Бегушев генерала, когда они уселись за стол.

– Нет, до Троицы, – жена там говеть будет.

– И вы будете говеть?

– Буду, конечно!

Все это генерал говорил очень невеселым голосом.

В московском вокзале Татьяну Васильевну встретили: грязный монах с трясущейся головой, к которому она подошла к благословению и потом поцеловала его руку, квартальный надзиратель, почтительно приложивший руку к фуражке, и толстый мужик – вероятно деревенский староста; все они сообща ее и генерала усадили в карету. С кузеном своим Татьяна Васильевна даже не простилась – до того она рассердилась на него за быстро прерванный им накануне разговор.

Глава X

Вскоре по возвращении Бегушева в Москву у него в доме, сверх графа Хвостикова, появилась еще новая жилица. В самый первый день, как он приехал и едва только успел немного отдохнуть с дороги, к нему вошел Прокофий и с глупо-глубокомысленным видом проговорил:

– Ваша сестрица Аделаида Ивановна здесь!

– Ты почему знаешь?

– Они с месяц еще тому назад заезжали и приказывали, чтобы когда вы приедете, прислать им сказать.

– Где ж она живет? – спросил Бегушев.

– Да тут… так… в каких-то комнатках, у дьячка.

– У какого дьячка?

– Как этот приход, не помню… недалеко от нас!.. Зеленая этакая церковь… – бестолково объяснил Прокофий.

– Но зачем сестра приехала сюда?

Прокофий придал еще более глубокомысленное выражение своему лицу.

– Надо быть, для свиданья с вами, и там тоже… Мало ли что они говорили, разве их разберешь!

– Поздравляю!.. Слов человеческих начинаешь уж не понимать!.. – сказал Бегушев. – Поди, позови ко мне Минодору, она толковей тебя расскажет.

Прокофий, по обыкновению, обиделся.

– Что ж толковей!.. Разве женщина может быть супротив мужчины, – проговорил он недовольным тоном.

– Позови, – повторил свое приказание Бегушев.

Прокофий нехотя пошел.

– Поди, барин тебя зовет, – сказал он жене, и когда та пошла, произнес ей насмешливо вслед: – Докладчицу какую нашел себе, ишь ты!

Минодора объяснила Бегушеву, что Аделаида Ивановна приехала в Москву по делам своим.

– Я недавно у них была, – рассказывала она, – и Аделаида Ивановна сами мне говорили, что они в хозяйстве своем очень расстроились: запашку, какая у них была, – мужики не слушаются, не запахивают; дом тоже очень ветх… боятся, чтобы пол или потолок не провалился.

– Отчего она в мою усадьбу не переедет… там все новое.

– Церемонятся!.. Не желают вас стеснить… Окромя того, – это уж их Маремьяша по секрету мне сказала, – что Аделаида Ивановна приехала сюда долги собирать: им очень многие должны!

– Ох, уж мне эти долги ей! – произнес с досадой Бегушев и застучал ногой.

– И, здесь живя, очень нуждаются, – заключила Минодора.

Бегушев продолжал стучать ногою.

– Так как ты знаешь, где сестра живет, то после обеда вели заложить карету и поезжай за ней.

– Слушаю-с! – сказала Минодора и ушла.

Аделаида Ивановна – родная сестра Бегушева – была лет на десять старше его. Он ее очень любил, но в то же время она выводила его иногда совершенно из терпения: из очень значительного родительского наследства Бегушев отделил Аделаиде Ивановне втрое более, чем ей следовало, и впоследствии благодарил бога, что не отдал ей половины, как он думал вначале, – Аделаиде Ивановне нисколько бы это не послужило в пользу! По всему существу своему Аделаида Ивановна была кротчайшее и добрейшее существо в мире: хорошо для своего времени образованная, чувствительная, сентиментальная, превосходная музыкантша – и не по ученью, а по природному дарованию, – она очень также любила поля, луга, цветы, ручейки и всех почти животных. Замуж Аделаида Ивановна не пошла, хоть и были у ней женихи, не потому, чтобы она ненавидела мужчин, – о, нет! – она многих из чих уважала, с большим удовольствием и не без некоторого кокетства беседовала с ними, но в то же время как-то побаивалась, а еще более того стыдилась их. Главною же страстью Аделаиды Ивановны было ее стремление к знакомству и даже к дружбе хоть и с захудалыми, но все-таки аристократическими семействами. Это более всего бесило Бегушева. «Какой ты интерес видишь в этой затхлой среде?» – восклицал он, когда она начинала бесконечно длинное повествование о ком-нибудь из своих друзей.

При таком восклицании брата Аделаида Ивановна вспыхивала, конфузилась очень… «Il etait hors de lui dans се moment»[57 - Он был вне себя в этот момент (франц.).], – говорила она потом по секрету некоторым своим подругам. Собственно для этих знакомых Аделаида Ивановна жила по зимам в Москве, сама их посещала, они ее посещали, уверяли в уважении и любви и вместе с тем занимали у ней деньги. Аделаида Ивановна с наслаждением отсыпала им все, сколько у нее было, и в прежнее время некоторые из этих знакомых возвращали ей вполне всю сумму, а другие аккуратно платили проценты, причем Аделаида Ивановна отнекивалась, зажимала себе уши, и ее почти силою надо было заставить взять деньги. Но с отменою крепостного права, этого единственного источника благосостояния для многих дворян, она не стала получать от своих высокоблагородных знакомых ни капиталов, ни процентов, а между тем в этих розданных ею деньгах заключалось почти все ее состояние, так что Аделаида Ивановна вынужденною нашлась на безукоризненно правильном французском языке и в самых мягких выражениях напомнить своим должникам об уплате ей хотя частички; но ни от кого из них она и ответа даже не получила. Брату Аделаида Ивановна долго не объясняла своего положения, наконец, решилась и написала ему все откровенно. Бегушев, заранее это предчувствовавший, выслал ей денег, присовокупив к тому, что если и впредь она будет нуждаться, так не стеснялась бы и относилась к нему; но Аделаида Ивановна редко его обременяла и перебивалась кое-как!.. Из слов Минодоры Бегушев понял, что у сестры очень тонко, и ему пришло в голову взять к себе Аделаиду Ивановну и поселить ее в своем московском доме до конца дней. Графа Хвостикова он тоже решился держать до конца дней.

Часов в восемь Минодора привезла в карете Аделаиду Ивановку, которая после езды на тряских извозчичьих пролетках с удовольствием проехалась в покойном экипаже. Минодора, выскочив первая, почтительно высадила ее из кареты Аделаида Ивановна хоть и совершенно уже была старушка, но еще довольно свежая, благообразная, несколько похожая на брата, – росту небольшого, кругленькая, с белыми пухленькими ручками, которые все унизаны были на пальцах кольцами, носимыми по разным дорогим для нее воспоминаниям: одно кольцо было покойной матери, другое тетки, третье подруги, четвертое – с раки Митрофания. Одета Аделаида Ивановна была несколько по-старинному, но чопорно и со вкусом. Минодора хотела было вести ее под руку на лестницу.

– Нет, нет, голубушка, не трудись! – сказала кротким голосом Аделаида Ивановна.

То, что она становится стара и слаба, Аделаида Ивановна тщательно скрывала от всех, не желая никому быть в тягость.

Встреченная Бегушевым в гостиной, она бросилась ему на шею и начала целовать его.