Мещане

– Бегушев – удивительный человек!.. Натура особенная!.. Не нам, дюжинным людям, чета.

– В чем же это особенность его видна? – спросила Домна Осиповна.

– Во всем-с! Я, в Петербурге живя, каждый день почти виделся с ним и, замечая, что он страдает и мучится, стал, наконец, усовещевать его: «Как тебе, говорю, не грех роптать на бога: ты у всех в почете… ты богат, и если с тобой бывали неприятные случаи в жизни, то они постигают всех и каждого!» – «И каждый, – говорит он, – принимает эти случаи различно: на одних они нисколько не действуют, а у других почеркивают сразу всю их жизнь!» Согласитесь вы, сказать такую мысль может только человек с байроновски глубокой душой.

Домна Осиповна слушала это, задумчиво глядя на красивые ногти своей руки.

– Словом, человек страдает о прошедшем и оплакивает его! – заключил граф.

Домна Осиповна на мгновение взяла себя за лоб.

– Очень жаль, если это так! Но только этого прошедшего не воротишь! – проговорила она.

– Почему? – спросил ее граф.

– Так, не воротишь! – повторила Домна Осиповна и не стала больше ни слова говорить о Бегушеве; но Хвостиков все-таки вынес из этого разговора твердое убеждение, что можно воротить это прошедшее и что он был бы очень рад способствовать тому!

Возвратясь домой и увидев сидящую с Бегушевым старушку, граф несколько удивился.

– Это сестра моя Адель! – пояснил ему Бегушев.

Граф Хвостиков при этом почему-то сконфузился, но потом сейчас же и поправился.

– Еще одна минута, и я бы догадался, с кем имею честь встретиться, так вы мало изменились!.. – говорил он, беря и целуя руку Аделаиды Ивановны. – Извините, я по-старинному…

Старушка сначала тоже не узнала его.

– Граф Хвостиков! – объяснил и ей Бегушев.

– А, граф Хвостиков!.. – произнесла своим добрым голосом Аделаида Ивановна, не без труда припоминая, что в одну из давнишних зим, когда она жила в Москве, граф довольно часто у ней бывал и даже занял у ней двести рублей, о которых она, по незначительности суммы, никогда бы, разумеется, не решилась ему сказать; но граф, тоже не забывший этого обстоятельства, все-таки счел за лучшее подольститься к старушке.

– Ну, что ваша музыка? – спросил он.

– Музыка? – переспросила не без удовольствия Аделаида Ивановна. – Играю еще… Фортепьян только у меня хороших нет!

– Здесь Вирт превосходный! – говорил Хвостиков, показывая рукой на стоявший в гостиной рояль. – Надеюсь, что вы подарите нам несколько ваших волшебных звуков!

– Да, поиграю как-нибудь, – отвечала Аделаида Ивановна, очень довольная любезничаньем графа.

В это время вошла Минодора и доложила ей:

– Ваша Маремьяша прислала сына дьячка сказать вам, что пора домой; затемнеет очень, и вы будете бояться ехать!

– Да, да, пора!.. – заторопилась старушка.

– Но карета готова ли? – спросил Бегушев.

– Подана-с… у крыльца, – отвечала Минодора.

Аделаида Ивановна расцеловалась с братом и при этом говорила:

– Какова Маремьяша моя? Каково усердие ее?

«Хороша, нечего сказать!» – думал про себя Бегушев, а вслух проговорил Минодоре:

– Адель завтра же переезжает ко мне!.. Скажи ты это Маремьяше этой!

– Скажу-с! – отвечала та.

Старушка пошла. Граф Хвостиков провожал ее. Она было хотела не позволить ему этого, но он следовал за ней и посадил ее под руку в карету.

В продолжение всего остального вечера граф Хвостиков не решался заговорить с Бегушевым о Домне Осиповне, но за ужином, выпив стакана два красного вина, отважился на то.

– Я сегодня, между прочим, был и даже обедал у Домны Осиповны, которая переехала близехонько сюда, на Никитскую, в свой новый дом.

– Для чего вы так поспешили? Я не знал, что вы такие с ней друзья! – заметил Бегушев, немного вспыхнувший от слов графа.

– Мы давно с ней дружны, – отвечал тот, – и я убедился… Впрочем, я не знаю, позволишь ли ты мне быть с тобою совершенно откровенным…

– Будь! – разрешил ему Бегушев.

Краска все более и более появлялась в лице его.

– Я убедился, – продолжал граф, – что она тебя до сих пор любит!

Бегушев окончательно вспыхнул.

– А при этом других двух любит и сверх того супруга обожает! – проговорил он с ядовитостью.

– Кого ж она любит?.. Неправда! – воскликнул граф.

– Но ты сам же рассказывал дочери твоей! – уличил его Бегушев.

– Я только говорил, что за Домной Осиповной ухаживают; может быть, даже не двое, а и больше… она так еще интересна! – вывернулся граф. – Но что я наблюл и заметил в последнее свиданье, то меня решительно убеждает, что любит собственно она тебя.

– Из чего ты это наблюл и заметил? – спросил его как бы с неудовольствием Бегушев.

– Слов ее я тебе не могу передать!.. Их, если ты хочешь, и не было; но эти улыбки, полугрустный трепет в голосе, явное волнение, когда она о тебе что-нибудь расспрашивала…

– Но что ж она расспрашивала обо мне? – допытывался Бегушев: ему в одно и то же время досаден и приятен был этот разговор.

– Опять-таки тоже многое и, пожалуй, ничего не расспрашивала!

– Фантазер! – воскликнул Бегушев и, встав со своего стула, так как ужин в это время уже кончился, пошел было.

– Нет, я тебе это докажу – хочешь? – говорил ему вслед Хвостиков.

– Чем?.. – спросил Бегушев, обертываясь к нему лицом.