Лабиринт двухгодичника

***

Трофимов уже собирался идти с позиции домой, когда к нему в капонир зашёл Плющев.

– Привет, Игнат. Мне доложили, что у тебя завтра выходной. Собираешься конец мочить? – спросил тот, садясь на стул, рядом с Трофимовым.

У здешних офицеров эта фраза означала поездку в город.

– Да, надо бы съездить развеяться. Если найду себе компанию, то поеду. Одному что-то не хочется.

– Если поедешь, то зайди в ателье, узнай, готова ли моя шинель? – попросил Фёдор, доставая из кармана квитанцию.

– Ладно, зайду. Хорошо, что напомнил, заодно узнаю, может, и мою уже пошили, а то не за горами осень, и как бы не пришлось снова щеголять в парадной шинели.

– А ты когда её заказал? – поинтересовался Плющев.

– Да уже почти три месяца прошло.

– Ну, тогда можешь и не спрашивать. Раньше чем через полгода после снятия мерки ещё никто ничего не получал.

– Да ладно, не трепись, такого не бывает!

– Такого не бывает у тебя в штанах.

Плющев и Матвеев заканчивали одно военное училище, Пушкинское, и потому использовали в разговоре одинаковые жаргонные выражения.

– Это у вас на гражданке всё быстро делается, а на военной службе так оно и есть, и ты в этом ещё не раз и по разным поводам убедишься. Могу поспорить, что в наряд на Новый год ты пойдёшь в парадной шинели, как в принципе и подобает на праздник.

– А почему ты считаешь, что именно мне придётся идти в наряд на Новый год?

– А кому же ещё идти, как не тебе? Всё предельно ясно и понятно. Ваш дивизион в конце декабря заступает на дежурство, а ты там по сроку службы самый молодой офицер. Так что другого не дано. Не может же целый старший лейтенант позволить себе встретить Новый год без бокала шампанского. Так что здесь, поверь мне, даже и обсуждать нечего.

– Ну, посмотрим. До Нового года надо ещё дожить, а точнее – дослужить. Может быть, к этому времени я совершу какой-нибудь подвиг, и мне досрочно дадут сразу капитана, и тогда в праздник пусть дежурят всякие там старлеи, – размечтался Игнат. – Пока ты здесь топчешься, давай сыграем в нарды. Хочу потренироваться, а то Крупицын и Коноплянка у меня постоянно выигрывают.

– Давай, – согласился Плющев. – Минут двадцать у нас есть. В короткие или длинные?

– В длинные. Короткие мне не очень нравятся.

– А я, наоборот, больше люблю короткие. И что же за подвиг ты собираешься совершить? Может быть, тогда и меня возьмёшь в помощники? Я тоже хочу капитана досрочно, – кидая кости, проявил любопытство Фёдор.

– Нет, тебя не возьму. Ты же из первого дивизиона. И на подвиги вы не способны. Только геройские офицеры нашего подразделения готовы на подобные поступки в мирное время! – гордо изрёк Трофимов. – Как там, кстати, ваш колодец? – поинтересовался Игнат.

– Четыре кольца опустили, осталось два из привезённых.

– А ты уверен, что этого хватит?

– Ну, если не хватит, то придётся добыть ещё парочку, но, надеюсь, до этого не дойдёт: глина уже пошла мокрая, вот-вот и вода появится, – уверенно предположил Фёдор. – А насчёт подвига – могу тебе подсказать одну идею из школьного прошлого. Хотя в этом деле есть свои нюансы. Если ты и совершил подвиг, то совсем не обязательно, что люди его воспримут таковым. В героизме, кроме всего прочего, важно то, как твой поступок оценят окружающие.

– Очень любопытно излагаешь. Предвижу что-то нетривиальное. Давай, рассказывай, что это за подвиг ты совершил в столь юном возрасте. Может, мне это и пригодится.

– Конечно, пригодится. Но совершил его не я, хотя сути дела это не меняет. Помню, один мой одноклассник в классе, наверное, седьмом обиделся на директора школы за то, что тот, застукав его в подвале за курением, отодрал за уши и отобрал украденную у отца початую пачку «Беломора». Одноклассник мой затаил обиду и, недолго думая, этим же вечером через незакрытую форточку залез в запертую школу и навалил перед дверью кабинета директора кучу. Скандал наутро был грандиозный. Товарища моего в итоге выгнали из школы и поставили на учёт в милиции, но в наших глазах он ещё долго ходил в героях. Так что можешь воспользоваться моей подсказкой, – улыбнулся Фёдор.

– Ух, повезло, куш выпал, – прервал рассказ Плющева Трофимов, передвигая четыре фишки на шесть полей. – Идея, конечно, хороша, явно прослеживается перспектива. Но не того, что тебе дадут капитана, а что призна?ют дебилом. Хотя, с другой стороны, задача-то будет выполнена, такого едва ли назначат в новогодний наряд, – резюмировал Игнат.

– Ну, на тебя не угодишь. Не буду тебе больше ничего подсказывать… Кстати, иногда бывает так, что если человека признали ненормальным, то это очень даже для него полезно.

– Что-то я таких людей в своей жизни не встречал. Хотя дебилы попадаются постоянно. Впрочем, нет, по прочитанной литературе пару подобных случаев припоминаю.

– Про литературу ничего сказать не возьмусь. А вот пример из реальной жизни привести могу. Недавно наш комдив рассказал мне такую историю, – уже вполне серьёзно, даже с какой-то нехарактерной для него трагичностью в голосе продолжил Плющев. – Лет пятнадцать назад служил в нашей части офицер… не помню, как он его называл, пусть будет Иванов. Обычный, средне, так сказать, статистический военнослужащий. Звёзд с неба не хватал, но службу нёс исправно, не хуже, чем все остальные.

Но шло время, ему уже скоро тридцатник, а он всё ещё старший лейтенант. Сына в школе дразнить стали, что он, как и его папа, недоделанный. На супругу жёны офицеров стали исподтишка смотреть с ехидной улыбкой. Офицеры, которые начали служить несколькими годами позже него, уже давно капитаны, а он всё ходит с тремя маленькими звёздочками на погонах.

А всё почему? Не приглянулся он тогдашнему командиру полка из-за того, что на груди у него был не «поплавок», а «рыбий глаз», то есть закончил он не высшее, а среднее военное училище; не состоял в партии; к командованию не подлизывался; ни на кого не стучал. Офицер просто честно делал свою работу.

Иванов всё терпел и терпел. Надеялся, что назначат его наконец на капитанскую должность и присвоят очередное звание. Но когда сын пришёл из школы избитый одноклассниками, а жена, заплаканная от унижения, из магазина, Иванов не выдержал и наутро написал рапорт об увольнении. А через неделю отправил жену и сына на родину, к своим родителям.

Это сейчас из армии стало легко уволиться. Не хочешь служить – пиши рапорт и через два месяца свободен. А в те времена если ты получил погоны, то, будь любезен, отдай Родине двадцать пять лет, а в сорок пять – добро пожаловать на заслуженную военную пенсию. Ни о каком досрочном увольнении и не заикайся.

Естественно, рапорт ему не подписали. Каждый день начальник политотдела части вёл с ним разъяснительные беседы. Уговаривал, угрожал – ничего не помогало: увольняюсь, говорит, и всё. И ещё один рапорт на стол, потом ещё. Вызвал его к себе командир полка, обещал, если он одумается, присвоить ему через полгода капитана. Но было уже поздно. Предложи он ему сразу майора, и то бы он уже не согласился. Обиделся сильно, озлобился.

И с этих пор стали сослуживцы замечать за ним некоторые странности. Садится в машину, чтобы ехать в часть – крестится, выходит – опять крестится. Выбил в тире из «макара» двадцать очков – благодарит Бога. Покушал – опять благодарит Спасителя. Отрастил бороду, ссылаясь на раздражение кожи от бритья. Матом перестал ругаться. Спиртное и до этого редко пил, а теперь вообще ни-ни, как его ни уговаривай. Последний факт уже сильно насторожил командование. Надо было предпринимать какие-то действия.

И вот однажды решили зайти к нему вечером домой начпо, то есть начальник политотдела полка, и дивизионный замполит. Иванов открыл дверь, они вошли и в изумлении замерли на пороге. В помещении с плотно занавешенным окном, кроме железной кровати и тумбочки, на которой горело несколько церковных свечей, тускло освещавших комнату, ничего не было. В углу напротив двери висели иконы, перед которыми горела лампада.

Не произнеся ни слова, Иванов вернулся к образам, встал перед ними на колени и продолжил молитву, которую прервали непрошенные гости.

Картина эта настолько обескуражила замполитов, что они, открыв рот, на время остолбенели, потеряв дар речи. А придя в себя и переглянувшись, дружно развернулись и быстро, почти бегом, как будто боясь заразиться, вылетели из квартиры по направлению подъезда командира полка.

Через два дня старший лейтенант получил направление на прохождение медицинской комиссии, а через месяц был уволен из вооружённых сил по причине приобретённого слабоумия.

Буквально на следующий день после получения приказа о комиссовании Иванов уже съехал со служебной квартиры – благо все вещи и мебель были заранее проданы – и навсегда покинул расположение части, воссоединившись с семьёй.

А через полгода от одного общего знакомого пришло моему комдиву известие, что Иванов живёт у себя на родине, в Липецке, жена ждёт второго ребёнка. Работает Иванов главным инженером по эксплуатации зданий крупного предприятия, всем доволен и счастлив.

– Так что не надо убиваться, если тебя признали дебилом. Во всём есть свои плюсы. Советую ещё раз подумать о моём предложении, – резюмировал свой рассказ Плющев, бросая в очередной раз зары. – Тебе марсы, – похлопывая по плечу Игната, радостно доложил Фёдор, – учись играть, лейтенант.

– Опять не повезло, надо было играть в короткие. Ну, ты меня заболтал. Пойдём быстрей к штабу, а то последняя машина в ДОСы уедет без нас, – сказал Игнат, закрывая доску и надевая фуражку.

***

Зайдя в квартиру, Игнат застал всех своих соседей сидящими на кухне и что-то оживленно обсуждающими. На столе перед ними стояла трёхлитровая банка с недавно поставленной экспериментальной бражкой.

Рецепт её приготовления был новым. Основу составлял сушёный горох, что, по мнению автора рецепта – полкового комсомольца старшего лейтенанта Витвицкого, – должно было придать продукту великолепный вкус, а также ускорить процесс брожения.

Но, судя по запаху, распространяющемуся по кухне, вкус скорее мог бы напоминать прокисший две недели назад рыбный суп.

Мало того, как выяснилось при попытке разлить бражку по кружкам, она получилась настолько густой, что не только не хотела выливаться из банки, но и даже выстучать её оттуда было невозможно. Образовавшаяся субстанция больше напоминала недостаточно застывший холодец.

После нескольких неудачных попыток извлечь содержимое, банка была поставлена на нижнюю полку в кухонной колонке со словами, что бражка, видимо, ещё не добродила и ей ещё следует позреть.