Опята. Роман

– Вздрогнули? – сказал он со вздохом.

– В неизведанное… – прошептала Оранская.

– Ну, это вряд ли, – буркнул Амбигуус.

– А я вот храбрая, – невыразительно объявила Анюта Амбигуус и сделала крупный глоток из чашки, опередив даже Гастрыча.

Тот прямо оторопел, так и держа свое блюдце.

– Ну, мать, ты отчаянная, – молвил он не без уважения. – Я же для потехи затеял… не пить же это, в самом деле. Но раз так складывается серьезное дело… – Он шумно высосал блюдце.

– Вы большой юморист, – Извлекунов пригубил и попытался разобраться во вкусовой гамме, начавшей отдавать у него в ушах звуковой. – Варенье чувствуется, а больше ничего. Ну и сортиром отдает, разумеется, свинарником… Чай, батенька, найдутся здесь мужчины и не трусливее вас, пусть и меньших масштабов.

– Ты, глазастик, не чмокай, а допивай, – строго распорядился Гастрыч. – Почитай, вместе на дело ходили.

– О да, – кивнул глазастик, еще недавно – окулист. – И пили на брудершафт.

Содержание яда в его интонациях утроилось – вероятно, под действием яда грибного.

– Нет, не успели еще, – сосед огорчился всерьез. – Давай-ка, брат, исправим ситуацию…

Не успел Извлекунов опомниться, как их локти переплелись, и он уже допивал из чашки Гастрыча. Гастрыч хлюпал, приканчивая бульон окулиста.

– Только без… – окулист отпрянул. – Пускай лучше эти, которые прикорнули, которым природой жестоко назначено.

Извлекунов намекал на спавших Крышина и Ключевого. Но это его не спасло, он не сумел уклониться от медвежьих объятий Гастрыча и почувствовал, что его по-медвежьи целуют. Отвечать не хотелось, он лишь похлопывал по взопревшей спине: ну будет, будет. То есть, не будет, ничего и ни за что с ним не будет. А Гастрыч, как в сказке про обыкновенное чудо, превратится из медведя в принца голубых кровей. И кровь понудит его пренебрегать принцессами, он примется назойливо искать встречи с охотником…

– А со мной? – взревел Гастрыч и сгреб окулиста в охапку.

– Постой… те, – воспротивился глазастик, видя желание побратима повторить обряд. И вдруг онемел. К нему тянулся, на него намеревался вывалиться совершенно другой Гастрыч. Прежний офтальмолог с сертификатом о высшей категории, уже сделавшись ему братом благодаря брудершафту, сместился куда-то в сторону и с не меньшим удивлением таращился на тушу, образовавшуюся под боком: те же брюки, те же подтяжки.

Оказалось, правда, что пожелавший брататься не имеет в виду Извлекунова. Извлекунов оглянулся и будто заглянул в зеркало-его-свет: рядом сидел такой же, как он, глазастик, в смятенных чувствах, захваченный немотой.

Извлекунов, с которым уже поцеловались, обвел взором стол.

Вокруг, теснясь по двое на одном стуле, сидели пары ошеломленных близнецов; особенно неприятным оказалось раздвоение Оранской, ибо ее экстатические вопли удвоились.

– О, – кричали-орали одинаковые оранские дамы, воздевая руки к люстре. – О, я вижу Тебя.

Кого именно им повезло созерцать, никто до конца не понял. И постарался не расспрашивать, дабы не узнать и не хватить лишнего.

Что до Артура Амбигууса-отца, то ему по старой привычке показалось, будто у него заурядно и спьяну двоится в глазах. Он взялся их протирать и понял, что дело неладно, лишь ощутив такие же толчки локтями от своего дубликата. Тот тоже натирал себе глазные яблоки до спелой красноты. Покуда все эти события разворачивались во времени да пространстве, за окном что-то дрогнуло, знаменуя приближение утра.

9. После бала

Дверь, ведшая – вернее, преграждавшая путь – в спальню, распахнулась, и на пороге возникли счастливые Крышин и Ключевой. Они были похожи друг на друга и без напитка; высокие, пышущие здоровьем блондины. Оба нехорошо выспались.

Приумножение общества им стало заметно не сразу.

– А вы все сидите! – поразился Крышин. – А нас вот сморило. Знаете, бывает так: пашешь, пашешь…

– Да всем тут известно, как и что вы пашете, и что за борона, – раздраженно бросил Артур Амбигуус, но вот который из двоих, осталось загадкой. – Уже старые кони, а все в борозду норовите, чтоб не портилась. Не заросла бурьяном?

Одна из Оранских сорвалась с места, бросилась в коридор одеваться, но ее силой вернули назад.

– Сиди себе тихо, – приказал Гастрыч: похоже было, что первичный. Второй тем временем увлекся брудершафтом с вторичным окулистом.

– Вообще никто отсюда не выйдет, – распорядился сосед.

Анюта Амбигуус взялась за сердце, ей сделалось дурно. Вторая Анюта побежала к аптечке за валидолом и нашатырем. И, возвращаясь, растаяла на полпути: коробочка с лекарствами грохнулась на пол, и ртутный шарик, выпавший из градусника, уже куда-то весело покатился, как матросское яблочко.

Извлекунов открыл, что от него отвязались.

Сосед Амбигууса пропал, будто и не являлся.

Пустота, обернувшаяся было вторым Гастрычем, лезла с поцелуями к пустоте, недавно бывшей вторым Извлекуновым.

Оранская потеряла сознание, оставшись в своем исходном одиночестве. Во всяком случае, именно это она попыталась изобразить.

Крышин и Ключевой продолжали стоять, не понимая происходящего.

– Что-то случилось? – осторожно спросил Ключевой. – Куда это разбежались гости? Или у нас мельтешит в глазах?

– По домам разошлись, – скучающим тоном отозвался Гастрыч, похотливо рассматривая Анюту в упор: та пробуждалась к жизни безо всяких лекарств. – Приглючилось.

«Добрая баба», – соображал про себя Гастрыч, одновременно, взяв под руку и выводя в подсознание Оранскую.

Извлекунов заглянул себе в чашку, где увидел кольцо розоватого осадка. Наползли воспоминания младенчества: розовое пластмассовое кольцо, которое ему совали грызть, как собаке.

– Зима недолго злится, – молвил он неуверенно и не к месту. – Весна в окно стучится… и гонит… со двора….

На этих словах у него заклацали зубы, которые он некогда мечтал извлекать. Может быть, с самого детства, у приятелей по песочнице, имея готовый набор своих и считая, что тем – не положено.

В следующий миг все оглядывались и осторожно пощипывали друг друга: не задержался ли здесь кто потусторонний? Не призрак ли рядышком ковыряет в зубах?

Нет, все были самые обыкновенные: не выспавшиеся, пылавшие перегаром, с декоктом в оранжевой кастрюле, из которой торчала длинная разливательная ложка.

– А по-моему, все на месте, – засомневался Крышин и пригладил клок волос, отлежавшийся на подушке и теперь непристойно вставший. В черепе неприятно кольнуло. – Колбасно-сосудистой врачихи нет, педиатров нет, а остальные сидят. Но тут же только что галдела пропасть народу…

– В глазах, казалось, расплываетесь, – поддержал его Ключевой, садясь к столу и подыскивая себе закуску. Закуски не нашлось, и у него надолго испортилось настроение.

– Вам приснилось, – улыбнулась единичная и единоличная Анюта Амбигуус. Это выглядело обворожительно, но друзей ее мужа никогда не обвораживали женщины.

– Вам повезло, – зловеще поправила ее Оранская.

Гастрыч неторопливо поднялся и прошел в кухню. Там он постоял, глядя на оставшийся отвар, наличествовавший в изрядном количестве. Интересно, как долго он сохраняет свои свойства? Сколько надо выпить, чтобы двойник прожил подольше? И можно ли выпить столько, что обратного слияния с оригиналом, равно как и обособленного разложения, уже не произойдет? Есть ли управа на этих приживал? Нужен химик. Им позарез нужен химик. И при этом – специалист по грибам.

– Малец, – пробормотал сосед. – Талантливый, мерзавец. Мы без него не обойдемся. Мало ли, что учится плохо. Зато он учится тому, что пригодится в жизни.