Война

После обеда куда-то пропал Карл, а мы как раз смогли при помощи лебедки вытащить двигатель из танка, и по его заданию мы должны были позвать его. Но его нигде не было, и я пошел искать его. Карл жил в отдельной комнате, а не в общей казарме, и сейчас я пошел за ним туда. Дверь в его комнату была приоткрыта, я постучался.

– Входите, – услышал ответ и, открыв дверь, я вошел. – А, это вы, – сказал он устало, глядя на меня. На столе в его комнате стояла литровая бутылка шнапса, которая сейчас была уже наполовину пуста, а Карл сидел с кружкой в руке.

– Садись, выпей со мной, я сейчас просто на грани истерического срыва, и если не напьюсь, то застрелюсь, – сказал он мне.

– Меня Йежи звать, если вы не знаете.

– Да мне все равно, как тебя звать, вон возьми кружку, налей себе и выпей со мной, – Карл был уже очень сильно пьян. Видимо, он пришел сюда еще до обеда и успел уже хорошо накатить на старые дрожжи. Я взял кружку, на которую указал мне Карл, и сел на стул около стола. Налил себе шнапса на два пальца, проглотил одним глотком.

– Мы проиграем эту войну, Йежи, – я немного оторопел от такого высказывания Карла и, несмотря на то что Карл был на 100 % прав, я возразил вопросом:

– Почему вы так решили, Карл?

– Ты понимаешь, чем мы тут занимаемся?

– Ну да, мы изучаем советскую военную технику.

– Ну и что ты скажешь про эту самую технику?

– Ну мне очень сложно сказать что-то, я все-таки не специалист.

– Да что тут можно сказать, советская техника – это полное и стопроцентное говно. Оно не достойно называться техникой. Но именно это и есть ее сильная сторона.

– Как это? – я совсем не понимал, о чем говорит Карл и куда он клонит. Но, видимо, того, что я задавал вопросы и просто поддерживал беседу, Карлу было достаточно, чтобы рассказать то, что его беспокоит.

– Йежи, я молодой достаточно инженер, я всю свою карьеру проработал на заводе Круппа и всю свою жизнь занимался проектированием и разработкой танков и орудий. Поэтому и вызвался поехать в Польшу для изучения советской военной техники. Мне было действительно интересно, это война инженерной мысли. И первые четыре месяца я ходил и радовался, насколько немецкий подход лучше и мощней советского. Но с фронтов стали приходить все более и более грустные новости, и техника стала приходить все чаще. И эта техника стала изменяться, поначалу я не мог понять, как то, что производят русские, вообще может ездить, стрелять, но потом я сделал открытие, которое повергло меня в жестокую депрессию, из которой я вот уже месяц не могу вырваться. Давай выпьем.

Карл взял бутылку, и налил себе почти полную кружку, и начал наливать мне, я поднял пальцем горлышко, когда там стало слишком уж много. Карл криво усмехнулся и, не чокаясь, начал пить из своей кружки. Пил он ужасно, мелкими глоточками из кружки, как будто это был не шнапс, а холодный чай или кефир. Меня передернуло от вида того, как пил Карл, но я не хотел его обидеть. Поэтому я тоже бахнул, как умел.

Карл, закончив пить, тяжело вздохнул, занюхал куском хлеба, который лежал на столе, и продолжил:

– Мое открытие заключалось в том, что я понял, что русские мыслят иначе, чем немцы, но тем не менее они мыслят правильно. Мы, проектируя каждый узел в наших танках, исходим в первую очередь из того, что он должен быть совершенен, а русские, проектируя и производя свои танки, мыслят, что они должны выполнить свою задачу. И главное, инженеры русских понимают, что у русских рабочих руки пришиты существенно ниже плеч, и закладывают сразу это в конструктив своих изделий, ты это понимаешь, Йежи?

– Не очень-то, если честно.

– Ну вот то, что вчера ваш солдат смеялся над тем, что люк прикручен абы как и болтается, как штурвал у корабля. Это вы еще только начали изучение этой техники, а мы тут ржали первые четыре месяца еще не над такими перлами. Одна табличка настройки ТНВД дизеля чего стоила. Я отправил ее в подарок почтой самому господину Круппу. Когда я еще думал, что это действительно смешно, а теперь я понял, насколько это грустно. Пока мы смеялись и думали, что это смешно, русские строили заводы, на которых трудились абсолютно не обученные рабочие, и эти самые рабочие производили танки днями, ночами, и скоро соотношение военной техники будет 10 к 1 или, даже хуже, 15 к 1, и не важно каким совершенством будет немецкий танк и какие у него будут орудие и броня, он не сможет подбить 10 танков, каким бы он ни был. И поверь мне, Йежи, вот этот самый танк, который вы разбираете в цехе, который не один уважающий себя немец не сможет назвать танком, будет назван лучшим танком войны.

Ох, как же Карл был прав, хотя он сейчас мне напоминал Элронда, который говорил о моих личных сильных сторонах таким тоном, что мне было крайне стыдно. И сейчас, обозвав российских рабочих рукожопыми, а именно это сравнение мне пришло в голову на перевод пришитых рук, чуть ниже плеч. Звучало это обидно, что чудо советской инженерной мысли было не в создании хорошего агрегата, а в том, что они смогли изобрести машину, которую действительно могут собирать криворукие и необученные. А Карл тем временем продолжал:

– Я поначалу думал, что все эти недочеты – это просто глупость, инженерная глупость. Но чем больше я разбирал техники, чем больше я изучал ее, тем больше и больше понимал, что это не глупость, а замысел, что советский ППШ лучше МП конструктивно, так как он рассчитан на погодные условия, которые есть в России. Что его можно уронить в грязь и, постучав по дереву, продолжить стрелять с точно такой же плохой кучностью и скоростью, с которой он стрелял до того, как его уронили. А ты попробуй урони в грязь МП: пока ты его не разберешь, и не почистишь, и не смажешь, он просто не будет нормально работать. И так во всем, в каждом орудии, в каждом узле советской техники заложено, во-первых, то, что его будут делать люди без минимального образования, и во-вторых, что эксплуатировать его будут в невыносимых условиях. И потому ППШ можно свести поезд с рельс, и, несмотря на то что он невыносимо тяжелый и очень неудобный, он крайне надежный и выполняет свою задачу. Мой коллега – оружейник Александр, мы с ним вместе смеялись над оружием, которое в начале войны начали повсеместно использовать русские. Они взяли наше немецкое ружье разработки Маузера 1918 года, увеличили мощность патрона, поставили простейший дульный тормоз. Мы смеялись, ох как мы смеялись. Пока с фронтов не стали поступать сведения, что при помощи этих ружей русские полностью выводят бронемашины и танки первых двух поколений. Да, это ружье бесполезно против красавца «Тигра» или «Пантеры», но ведь их так мало на восточном фронте. Кто мог подумать, что русские найдут выход и начнут выводить из строя танки сотнями?

Карлу уже не нужны были мое поддакивание и сочувствие. Он уже был пьян вусмерть и с трудом сидел на стуле, подперев руками голову. Карл своей исповедью убедил меня в том, что мой приход на эту войну был бесполезен. И что мне нужно искать варианты, как же все-таки сбежать из измерения. Может, попробовать подняться по лебедке? Но где взять лебедку в Родном, чтобы продолжить подъем там? Ладно, придумаю чего-нибудь. Пока что нужно уложить Карла в кровать, пусть отдыхает.

Я встал, приподнял Карла за плечи и повел его к кровати, он подчинился, но посредине комнаты он вдруг встал, выпрямился и, глядя мне в глаза, произнес:

– Мы проиграли эту войну? Мы ее проиграли, Йежи! Я когда-то читал русского адмирала Ушакова про Русско-японскую войну, он писал: «война “макаков” с “кое-какими”! Я скажу, что сейчас идет война перфекционистов с кое-какими, и кое-каки победят! Нам не одолеть их, Йежи, нам не одолеть их!

Он упал на мое плечо и в голос зарыдал, мне, конечно, больше хотелось открутить ему голову, потому что он, упомянув нашего адмирала, назвал и меня лично «кое-каком». И были бы, может, мы в другом месте в другое время, я бы поспорил с ним, но сейчас это было бесполезным. И я продолжил тянуть Карла до кровати. Он подчинился, но вдруг, сев на кровать, он заржал и сказал:

– Вот поверь мне, Йежи, русские никогда не смогут делать хороших гражданских машин, но всегда будут лидерами по производству военной техники. Они хороши в изготовлении топоров, но отвратительны в производстве астролябий, – сказал Карл и, завалившись на спину, отрубился…

Я вышел из комнаты Карла с острым желанием сбежать в Родное как можно быстрей. Находиться тут на военном заводе было для меня невыносимой мукой. Я не мог смотреть на этих немцев без содрогания, меня бесили их слова, когда они ругали СССР и русских, и в то же время мне было их невыносимо жалко, потому что я понимал, какое жестокое разочарование ждет их уже в следующем году. И прозорливость молодого инженера Карла Бенца, который уже сейчас понимал, что немцы проиграли войну, меня поражала, хоть слова, которыми он описывал, и ранили в самое сердце. Я вышел в цех, где на меня практически налетел Ганс:

– Ты где был, Йежи?

– Я был в комнате у Карла, – ответил я ему.

– Ага, и как он?

– Он пьяный в хлам, до завтра работать не сможет.

– А завтра у нас выходной, так что как раз в себя должен прийти. Почему он напился посредине рабочего дня?

– Ой, да он что-то бредит. Сходит с ума от советской техники, говорит, что русские нас победят, в общем, у него депрессия.

– Видимо, нужно писать рапорт, чтобы его отправили в отпуск, а еще лучше – на передовую, – зло сказал Ганс. – Не хватало еще тут в тылу панических настроений.

– Да-да, так и есть.

– Кстати, Август вызвался найти нам мясо для шашлыка, ты в доле?

– Конечно, а когда шашлык будет?

– Ты что, я же сказал: завтра выходной. Пойдем на ту полянку и устроим себе праздник. Август уже ушел на поиски, собрав с нас деньги.

– Ну, я в доле Ганс.

– А еще ребята завтра хотят сделать тарзанку на тех столбах, нашли пружины и лебедку. Приспособили сидение от танка, в общем, будет весело.

– Да, хорошо, – ответил я Гансу. Мне сейчас меньше всего на свете хотелось разговоров, но выпадение главного инженера остановило наши работы, и потому выбор был – либо общество Ганса, либо идти в казарму. И мне хотелось идти в казарму больше, чем терпеть общество Ганса. Но Ганс, видимо, был настроен по-другому. Он рассказывал мне свои планы по подготовке роты и спрашивал моего совета, как правильно готовить солдат:

– Я вот понимаю, что меня совершенно неправильно готовили, меня учили бегать, стрелять, командовать. А нужно было учить выживать и не бояться. Я хочу учить солдат выживать и не бояться. Как ты думаешь, Йежи, как правильно выстроить эту систему? Мне кажется, нужно быть очень жестоким и гонять их в сто раз сильней, чем гоняли меня.

– Я не очень тебе в этом вопросе помочь могу, Ганс. Я не помню, где я и как учился.

– Да я понимаю, но все-таки надеюсь на твою помощь, все-таки тяжелая задача – и работать, и готовить роту к бою. Но я должен выполнить эту задачу, просто обязан. Пойдем я тебя познакомлю с новобранцами, – сказал он и пошел в сторону столовой. В столовой уже был ужин, и ребята все были там. Десять молодых новобранцев сидели рядом с солдатами Ганса, которые рассказывали им про ужасы передовой. Новобранцы были бледней белоснежной скатерти, но слушали старослужащих с открытым ртом. Увидев нас, они вытянулись в стойку, выбросив вперед руку:

– Хайль Гитлер.

Я невольно сморщился от такого приветствия. Ганс увидел мое лицо и сказал:

– Давайте все-таки в столовой без субординации, а то Карл будет сильно против. Вот на плацу – там обязательно, а тут не нужно. Так что вольно, – солдаты были только с учебки, где отдача чести старшему по званию, видимо, вбивалась в любое время суток, и потому им было тяжело это понять, а Ганс продолжал: Сегодня сейчас поужинаем и спать, завтра у нас выходной, будет шашлык и, если повезет с погодой, еще и покупаемся, в вот послезавтра уже будем работать вовсю.

В эту ночь в казарме добавилось десять новых молодых глоток, а я не мог уснуть. Особенность сна в таких местах, как казарма, – это умение заснуть первым. Если ты по какой-то причине не смог заснуть, то слушать трели десятков спящих мужчин – это, я скажу, то еще удовольствие. Не то что для меня это было в первый раз, но от этого было не легче. Я лежал и уже не знал, о чем можно думать. В итоге обратился к коммуникатору и заставил его дать мне снотворное, несмотря на его жесткий протест со ссылками на мое здоровье.

* * *

Утро было теплым, почти душным. Я проснулся от того, что упало одеяло на пол, которое я скинул себя и смял ногами. В итоге бедное одеяло не выдержало и бухнулось на пол с шумным звуком «ффух».