Жизнь счастливая, жизнь несчастная

Позже меня посетило одно воспоминание из поездки в Израиль. В тот день мы с дедушкой остались дома одни. Хен был в школе, отец и Алла на работе. Подошло время обеда и дедушка отправился на кухню, чтобы разогреть борщ. Но он не разобрался как пользоваться микроволновкой, и нам пришлось есть борщ холодным. Я подавно не умела пользоваться этой штуковиной, поскольку у нас дома никогда не было печи для подогрева пищи, а еду мы грели на плите.

– Так даже вкуснее, – сказал дедушка, улыбнувшись мне.

Я не разделила его оптимизма. Дед Абрам меня раздражал. Он казался мне беспомощным стариком, который ничего не умеет…

Теперь, вспоминая этот случай, мне хочется вернуться в тот день и изменить своё поведение. Если бы у меня был шанс, и я снова оказалась в Израиле на кухне с дедушкой, я подошла бы к нему, улыбнулась и сказала: «И так пойдёт, дедуль». Но я продолжаю видеть хмурого подростка, которому в тягость общение с родным дедом и понимаю, что это уже никогда не исправишь.

В колледже я познакомилась с будущим мужем. Он учился на медбрата в параллельной группе. На втором году обучения наши группы объединили, и мы стали чаще друг друга видеть. Вскоре у нас завязались отношения, и уже зимой мы стали вместе жить.

Когда я впервые увидела его на собрании первокурсников, я подумала: «Интересно, если этот парень станет мои мужем…» Передо мной стоял юноша среднего роста, с тёмными волосами до плеч и смуглой кожей. Во время разговора он сильно заикался. Я видела его в разное время в разных корпусах, и от него часто несло алкоголем. Его походка была размеренная и угрюмая, тёмные немытые волосы падали на лицо и на плечи. Этот юноша вёл себя независимо, был погружён в неведомые для посторонних мысли и жил в своей реальности.

С него спала маска загадочного одиночки, когда мы стали ближе общаться. Он перевоплотился в обычного человека, с котором мы проводили время, гуляя и осваивая совместную жизнь. Некоторые из однокурсниц проявляли к нему интерес, а одна особа пыталась помешать нашим отношениям и не упускала возможности, чтобы задеть мои чувства.

Порой я вспоминала о Максиме и во мне загоралось желание вновь его увидеть. Страданиями от невзаимной любви я пыталась заполнить пустоту внутри себя, но все мои старания были тщетны. Из её чёрной пасти веяло холодом, тоской и одиночеством.

В августе я устроилась в больницу медсестрой, а в октябре узнала, что Максим встречается с девушкой.

Глава 29

Ледовый городок, в который мы отправились всей семьёй, находится в нескольких кварталах от нашего дома. Мы пришли туда в третьем часу дня, за час до наступления сумерек. Сын схватил ледянку и направился к самой большой горке. Муж ходил следом за непоседливой Соней, которая хотела везде покататься, всё испробовать и посмотреть. С наступлением темноты включали подсветку и ледяные скульптуры светились, но когда мы пришли, было ещё светло.

Серый день плавно перетекал в сумерки. Я ощутила покалывание в кончиках пальцев. Мы собрались уходить, как вдруг я увидела ребёнка, который лежал посреди горок и скульптур, уткнувшись лицом в снег. Мимо проходили взрослые, но никто не обращал на него внимания. К ребёнку подбежала ребетня, они начали уговаривать его встать и пойти кататься вместе с ними, но он продолжал лежать, не поднимая головы. Я подошла к ребятам и спросила, что случилось. Оказалось, мальчик ударился головой. Я позвала мужа. Он фельдшер скорой помощи и знает что делать в таких случаях. Муж осмотрел мальчика и отправил домой. Ребёнок тот час поднялся на ноги и поплёлся из городка, понурив голову.

– С ним всё порядке, – сказал муж, подойдя ко мне.

Казалось, всё обошлось. Мальчик не пострадал, а я поступила по совести. Но внутри меня шевелилась неприятная смесь из эмоций… Когда я увидела беспомощного ребёнка, лежащего на снегу, мне захотелось плакать. Сильно заколотилось сердце, в ногах появилась слабость, а в горле образовался неприятный комок. Неужели паническая атака случится со мной здесь, в дали от дома?..

Мы вышли из городка. Я плелась на ослабевших ногах по снегу. Сын начал капризничать и реветь, я переключилась, пытаясь его успокоить. Тогда тревога начала отступать, я вновь почувствовала твёрдую землю под ногами.

Мальчик, лежащий на снегу, мимо которого проходили равнодушные люди, напомнил мне, какой одинокой, никому не нужной чувствовала себя я… Когда родители развелись, маленькая девочка Алёна осталась один на один со своими переживаниями, мыслями. Мама впала в депрессию, её душевное состояние не позволяло ей проявлять заботу и поддержку. Не чувствуя надёжной опоры, я молчала, загоняя внутрь страхи и обиды, чтобы потом они вырвались наружу в виде приступов тревоги, навязчивых мыслей, ритуалов и прочих недугов. Временами окружающий мир скалил зубы. На моём пути вставали такие люди как учительница истории, которая обрушила на меня волну позора. Да и за что? За то, что мне стало дурно на её уроке? Когда человек нуждается в помощи, а вместо этого ему причиняют страдания, неволей сделаешь вывод, что люди опасны и бесчеловечны. Как после всех суровых испытаний, выпавших на долю хрупкой маленькой девочки, не начать сторониться людского общества? Как можно продолжать доверять окружающим, если даже в собственной семье чувствовал себя одиноким и покинутым?

Иногда родственники не жалели моих чувств, ввергая всё моё существо в отчаяние и беспомощность. Когда я сделала перестановку в квартире, я даже не думала о том, что кому-то причиню неудобства. Напротив, я перетащила плиту на безопасное место и убрала манеж в подходящий для него уголок. Но мои благие намерения не оценили, и всё кончилось тем, что я выплеснула всю горечь своих обид маминым родителям, а когда они ушли, легла на пол в полном смятении чувств и так лежала, пока не вернулись с прогулки мама с сыном. В моей голове не укладывалась одна мысль – за что со мной так жестоко обошлись близкие? Мне пришлось услышать, что я не имею права делать перестановку в маминой квартире, а ведь я считала эту квартиру и своей тоже. Я прожила здесь всё своё детство, и в юридическом плане являлась совладельцем одной из долей. Слова бабы Вали о том, что квартира мне не принадлежит, глубоко меня задели. Моё лицо исказилось от бессилия и обиды. Затем мамина мама сказала, что меня надо увезти в психушку… Я лежала на полу, а в груди нервно колотилось сердце. Я всегда была тихой спокойной девочкой, хорошо училась, не спала с парнями, как многие одноклассницы, не пила и не курила… Так за что со мной так злобно и цинично обошлись близкие? Нет, этого я не могла принять и понять.

Отношения внутри семьи складывались так, что зачастую я ощущала себя лишней, чужой. Деда с Юлей вдвоём ездили на рыбалку, где сестра училась управлять удочкой, но никогда не звали меня с собой. Даже когда я гостила у них, деда, ни говоря ни слова, собирал необходимые вещи, они с Юлей садились в машину и уезжали прочь. Я хотела бы поехать с ними, но знала, что буду лишней в их компании, да и напрашиваться было бы невежливо. Мне только и оставалось проглотить образовавшийся в горле ком и терпеть, чтобы не сорваться, не высказать всё, что накопилось у меня на душе.

У сестры были близкие, по-настоящему родственные отношения со своими стариками. Вместе с дедом они любили проводить время, рассказывая анекдоты, а бабе Юля доверяла свои самые сокровенные тайны. Бывало, они вдвоём уйдут подальше от меня, сядут на корточках прямо на тропинке и о чём-то секретничают. Судя по выражению лица сестры, она о чём-то спрашивала бабу, просила её мудрого совета, а та отвечала и давала внучке наставления.

Как-то раз я просматривала семейный альбом, хранившийся у маминых родителей. В конце альбома, там, где обычно пусто или хранятся ненужные снимки, я нашла огрызок, вырезанный из общей фотографии. На нём были мы с мамой. Эта находка неприятно кольнула меня. Кто-то из родственников пытался наглядно показать, что наше место находится за пределами семьи, что мы – чужие.

Хочется верить, что однажды всё уляжется, раны зарубцуются и от прошлого останется лишь образ, лишённый чувств. Порой обиды, которые терпела маленькая Алёна, не дают мне покоя. Она по-прежнему живёт внутри меня, заставляя чувствовать то, что чувствует она. И если страшно ей, я тоже буду ощущать этот неприятный колючий страх под кожей. Девочка Алёна жаждет внимания и защиты и ждёт, что я встану на тропу справедливости и накажу тех, кто причинил ей душевную боль.

Иногда хочется закричать: «Оставь меня! Не терзай мою душу!» Но вижу, как она сворачивается клубочком от страха, что её снова бросят, забудут про неё, оставят во тьме. «Нет, не надо так. Я с тобой. Всё хорошо».

Глава 30

Люди с психическими проблемами ничем не защищены, это слой населения, о котором не позаботится ни государство, ни общество. Жизнь подвела меня к тому, что я тоже теперь принадлежу к этому слою. Два года назад я верила в психологов и психотерапевтов, в то, что психические недуги преодолимы. Но я столкнулась с невежеством этих специалистов и моё мнение о них переменилось. Теперь я поняла, что наши проблемы неведомы никому, кроме нас. Мы живём как приходится, принимая измены и всякий разврат. Поглощая и пряча внутрь себя обиды и собственную немощь.

Я попала к психотерапевту только со второго раза, поскольку в первый раз я так разволновалась, что у меня поднялась температура. В кабинете сидела женщина средних лет с короткими огненно-рыжими волосами. Вырез на кофте обнажал её нежную грудь, ногти были накрашены красным лаком.

– Вы уже записывались ко мне, – сказала она.

– Да, но я не смогла прийти. Сильно волновалась, – ответила я.

– А что ж вы так.

Она сказала «а что ж вы так» и мне сразу стало понятно, что женщина, сидящая передо мной, не обладает эмпатией и равнодушна к чужим проблемам.

– Да я с детства такая, – ответила я, улыбаясь.

Я готовилась к визиту с психотерапевтом и составила краткий план, в котором описала историю своих недугов. Но мой рассказ пришёлся не по вкусу этой особе.

– Так, – перебила она меня. – Зачем вы мне это всё рассказываете?

Я не знала, что ответить. Видимо, я что-то не так сказала, подумала я.

– Что вас сейчас беспокоит?

Эта женщина с первых слов произвела на меня отталкивающие впечатление и я хотела, чтобы визит к ней побыстрее закончился. Я вкратце ответила, что меня тяготят беспричинные тревоги.

– Вы сами решили так жить, – заявила она.

– Но мне это не надо, – ответила я и в моём голосе прозвучало отчаяние.

Как только ей в голову пришло такое сказать? Я впервые столкнулась с такой невеждой, но вся горечь в том, что она имела должность квалифицированного психиатра и психотерапевта.

– А как же вы рожали? – спросила она, когда речь зашла о моих детях.

Я открыла рот, чтобы ответить, но она снова меня перебила.

– Потому что эта ситуация ненормальна!

Ненормальным она считает то, что я, приобретя тревожные состояния, родила детей? Или же она хотела этим сказать, что ненормально в глобальном смысле таким как я заводить детей? Я так и не поняла, что она имела ввиду, к тому же утратила всякое желание вести с ней диалог и сухо ответила, что рожала я нормально.

Затем женщина с красными ногтями позвонила психологу и записала меня на следующую среду к нему, чтобы составить мой психологический портрет. Бумажку с датой она отдала моему мужу, показательно минуя руку, которую я протянула, чтобы взять направление.

Я вышла из кабинета молча, не сказав «до свидания». Весь день я чувствовала себя раздавленной, никчёмной. Моё тело стало таким тяжёлым, что я с трудом могла пошевелить руками или ногами, не говоря о том, чтобы встать и начать что-то делать.

Женщина-с-глубоким-вырезом так и не получила мой психологический портрет, поскольку к психологу я не пошла, и ни одна моя нога больше не переступала порог её кабинета.

Впервые я обратилась к психиатру, когда окружающее пространство и люди начали вызывать у меня тошноту. Всякий раз выходя на улицу, я прятала нос в широкий шарф и старалась не сталкиваться взглядом с прохожими.

Психиатр принимал не по записи, поэтому я устроилась в очереди и стала ждать. Было странное чувство, словно я сижу здесь ради шутки, что это всё не всерьёз. Врачом оказался молодой мужчина со светлым лицом и прищуренными глазами, которые внимательно меня изучали. Виктор Олегович выписал мне таблетки и назначил приём через неделю. Я покинула стены поликлиники в приподнятом настроении, а вскоре обнаружила, что снова хочу увидеть доктора.

По своей натуре я влюбчивый человек. В отношении Виктора могу сказать, что в нём меня привлекла не внешность, поскольку он не был красив. Он был высоким, склонным к худобе, его уши топорщились в разные стороны, светлые брови были едва заметны. Но Виктор обладал обаянием, которое светилось в его глазах и улыбке.

Я стала часто наведываться к психиатру. Мы общались на разные темы, и мне нравилось то, что я могла прийти в любое время и он уделит мне своё внимание. Виктор смеялся, запрокинув голову и обнажив ряд неровных зубов. От него всегда приятно пахло, и заходя в поликлинику, я порой чувствовала этот нежный аромат, который разливался невидимой струёй там, где он недавно проходил.

Я больше не испытывала напряжения, находясь в пространстве улиц и прохожие не вызывали неосознанного желания спрятаться в панцирь. В моей жизни стали происходить перемены к лучшему. Я радовалась жизни, строила планы и свободно дышала. Виктор, сам того не сознавая, дал мне лекарство лучшее из всех, которое не найдёшь на полках в аптеке и название которому – влюблённость.