Белая нить

Их взоры пересеклись. Ненадолго. Она устремила залитые белым глаза к гарпии и ударила. Белесая дуга света, ускоренная поворотом, сорвалась с разведенных рук Эсфирь, как резинка с рогатки.

Гарпия парила на такой высоте, с какой нельзя упасть, не превратившись в сломанную куклу. Она тоже ударила – ударила потоком скрученного воздуха. Два снаряда встретились в небе, рассыпая искры. Свет не подавил ураган, но перетек через него, будто через пустоту. Воздушная струя врезалась в почву, Эсфирь ускользнула от нее, забрызганная грязью.

Свет окутал гарпию, и она закричала. Захлопала крыльями. Заплясала в воздухе, как пьяная.

– Уведи её, Олеандр! Спрячь! – резанул по ушам крик отца. – Пусть бережет силы! Азалия близко!

Потерянность и страх исчезли – словно схлынули к траве, когда Олеандр соскользнул с элафия и закрыл Эсфирь собой. Вырвал меч из ножен и бросил в почву вспышку чар. Корень вынырнул на волю, и пикирующая гарпия сама насадилась на его острие.

Её янтарные глаза сверкнули. Обрывки одеяния дымились. Обожженное, разрисованное вздувшимися венами лицо несло печать безумия. Недолго. Скоро гарпия сомкнула веки. Пала с самодовольной усмешкой на губах, в тот миг как в спину ей еще вонзались копья.

Воздух клокотал, перенасыщенный чарами, остервенением и гневом. Пылища и пепел забивались в нос и глотку. Выродков на лугу становилось не меньше, а больше – казалось, кто-то гонит их в одну точку.

Олеандр схватил Эсфирь за руку, утягивая в тени крон. Боковым зрением он видел тела выродков, хинов и дриад. Раскиданные по округе, они настаивались в кровавых лужах. Видел, как когти выскочили из наруча отца. Как он резанул по горлу не то нереиду, не то наяду, и голубые брызги оросили его лицо.

– Налетайте, хиновы дети! – прорычал Зефирантес под свист ветра, стрел и копий.

Ударом палицы он сшиб граяду. Еще одной вырожденке рассек глотку, и карминовый ворот окрасил её шею. Рухнув, она успела свернуться, как дитя в лоне матери.

Неподалеку бился Рипсалис. И как бился! Звериный рык, удар первый, второй, третий: чары выродков тухли, а сами они разлетались, падали друг на друга, сбивая соратниц.

– Тебя обучали сражаться? – проорал Олеандр, перепрыгивая через рытвины и ямы.

– Не знаю, – пискнула Эсфирь. – Не уверена… Не знаю, не помню… Куда ты меня ведешь?!

– Спрячься! – Олеандр затащил её под ветви и, дождавшись неуверенного кивка, рванул на луг. – Отец что-то задумал, велел тебе не тратить силы!

– Почему?!

– Не ведаю. Но я верю ему!

Олеандр чуть отогнулся, пропуская копье. Следом мимо него друг за другом пролетели две стрелы. Он отдался во власть чувств и инстинктов. Тронул лапу хина, кивком направляя его к Эсфирь.

Тронул и замер, стирая кровь с рассеченной губы. Вниманием завладела бредущая к нему элиада – чистая, без примеси второй крови. Чудилось, она просто так прохаживалась по полю боя, надеясь собрать уцелевшие цветы. Туманная дымка окутывала её. Оголенные плечи перекрывали серебристые дорожки, казалось, кто-то рассыпал по ним лунную пыль.

Она улыбалась – улыбалась мягко и тепло, как если бы старого приятеля встретила. Олеандр даже малость растерялся, гадая, друг она или враг. Но следом принялся отходить.

Элиада наступала. Он отступал, изучая ее, подмечая морщинки вокруг светлых, почти белых глаз, выдающие почтенный возраст. Подмечая серые шипы на предплечьях, между которых, будто разряды, пробегали сизые зигзаги чар.

Холодного оружия при ней не было. Вроде бы. Верхняя часть её тела пряталась за бежевой туникой, стянутой на поясе корсетом. Ноги обтягивали черные штаны, тонущие в сапогах с широким раструбом.

Удар. Один удачный удар мог решить всё! Но растерянность сыграла с Олеандром злую шутку. Напрасно он посмотрел элиаде в глаза. Она считала его воспоминания и навлекла на него, усиливая стократ.

Серебристая дымка соскользнула с неё. Окутала Олеандра, насильно унося в прошлое. Ощущения обострились настолько, что он почувствовал толчки крови, бегущей по венам. Почувствовал, как под ладонью натягиваются и рвутся клейкие нити – липкая обмотка на рукояти меча.

Моргнул раз, и сердце отозвалось тянущей болью. Моргнул два – и потонул в серебряной круговерти. Олеандра выкинуло к краю обрыва – того самого, откуда спрыгнула его мать.

Боги милостивые! В горле невыносимо запершило. Олеандр вытянул шею над пропастью и узрел на дне розовые цветы, точно повторявшие очертания её мертвого тела.

Они проросли там, где оборвалась её жизнь. Возможно, две жизни.

Обман! Обман! Обман! Олеандр не хотел смотреть, отказывался верить узримому. Но голова будто окаменела. Горечь потери разлилась в душе ядом, он шагнул вперед и…

Не упал.

Тогда-то разум и ухватился за несоответствие. Заработал, трезво оценивая обстановку.

Дурман схлынул, открыв взору поле боя. Нож сверкнул рядом, и Олеандр перехватил элиаду за запястье. Вывернул её руку за спину и всадил ей в спину меч.

Матушка не хотела бы, чтобы Олеандр погиб столь нелепо. Она не хотела бы, чтобы он сдался так рано!

Слишком рано! Нет! Ни за что!

***

Ураганные ветра проносились по лугу. Неистовые и порывистые, они пропахивали землю, наклоняли ветви, разгоняли сражающихся. Эсфирь будто в кошмар окунулась. Мир утрачивал краски, и она видела души павших. Видела, и боль выжигала из груди воздух, сердце заходилось в бешеном танце.

Она не могла их забрать. С ума сошла бы, проводив на покой столько умерших.

Слезы текли по щекам Эсфирь, омывали ссадины на лице и шее. Резь в крыле и кровь на руке убедительно говорили, что она не затерялась в лабиринтах страшных снов, откуда нет выхода.

Эсфирь прижалась к дереву. Задрала голову. Сквозь игру теней и света узрела в небе летунов. Воздушные потоки скручивались рядом с ними и срывались к живым мишеням. Перья-лезвия дождем сыпались с крыльев иных двукровных. Почва вздрагивала, взрывалась грязью после каждого глухого, раскатистого удара.

Многие дриады и лимнады уже примчались на поле боя. Окруженный морозной дымкой, Глендауэр отталкивал Олеандра к отцу, Аспарагусу и другим стражам, которые сбегались к краю луга и выстраивались вдоль деревьев шеренгой. Некоторые хранители леса и хины не успели отступить. Не успели прошмыгнуть между навалами трупов и обломками копий, врезавшихся в почву.

Невозможно было смотреть, как ветра подхватывают опоздавших, кружат в дыму и сбрасывают наземь.

Помимо нападающих врагов, по лугу бродили и другие, обгладывающие тела.

– Путы! Вместе! – Выкрик Антуриума прозвучал до того громко, будто кто молотом по колоколу ударил.

Выстроившиеся шеренгой дриады присели. Десятки пар рук, охваченных светом чар, прилипли к траве. Зеленый ковер расстелился к наступавшим выродкам. Те из них, кому Творцы даровали крылья, сразу же рванули ввысь. Другие поплатились за нерасторопность. Шипя и скалясь, принялись вырываться из сорняков, окольцевавших ступни.

Луг вспыхнул зеленью колдовства. Искрясь, чары обращались древесными удавками. Те облепляли двукровных, сковывали и сдавливая их тела, забивались в глотки, прорастали изнутри.

Эсфирь зажмурилась. Потом распахнула веки – и взору предстали застывшие на лугу… статуи. Не верилось, что еще недавно подопечные Азалии рвали и терзали, снедаемые гневом. Ныне они окостенели, закованные в растительные доспехи. Превратились в обтянутые сучьями изваяния; кровь просачивалась сквозь изломы прутьев.

Сотни цветов распустились на связанных, поросших мхом телах.

Одна вырожденка оцепенела, словно в мольбе вскинув руки к небу. Вторая замерла над лежащим на траве дриадом, чьи глаза невидяще глядели вверх. Из шеи его были вырваны куски мяса.

Рот Эсфирь приоткрылся, с похолодевших губ сорвались слова:

– Так жестоко…

Она уже не ведала, к кому обращается. Не то к тем, кто защищал Барклей, не то к Азалии, за которую вырожденцы – и не только! – бились насмерть, бросались под удары.

Кто прав? Кто виноват? Войны и битвы уродливы. Везде и всюду! С любой стороны!