Сказка про Ливень

Они просидели вдвоем почти до рассвета и еще пару часов после него: Она, все еще не научившаяся жить дальше, и Он, ее любимый собеседник, все еще не умеющий жить. Каждый из них видел лишь свое отражение, и, болтая о всяком, пытался разобраться в том, что видел напротив. Их голоса гулким эхом отражались в пустых вселенных их душ, их мысли были не здесь.

У него был кто-то, кто спал за стеной. У него всегда был кто-то.

У нее не было никого. У нее опять не было никого.

Она не хотела его любви, он не стремился в ее постель.

Они были чужими друг другу во всех отношениях, но только для нее его дверь была всегда открыта, только он знал ее, знал на самом деле.

Они просидели вдвоем почти до рассвета и еще пару часов после него, измеряя свое время вдохами, а расстояние друг от друга – миллионами световых лет. О чем говорили они? О чем молчали? Было сказано много лишнего, главное осталось не высказано.

Словом, все как всегда. Словом, все как у всех.

Просто еще два одиночества, упиваясь своей печалью, наполняя свою душу горечью, старательно проверили все замки на всех дверях и окнах, чтобы не дай бог! не впустить кого-нибудь в свой маленький исключительно одинокий мир.

Просто еще одна ночь. Ночь до рассвета. И пару часов после него.

Просто она никогда его не полюбит, как и он никогда ее не любил. Просто они никогда не будут вместе, потому что им не настолько плохо врозь.

Потому что у него есть кто-то, кто не сможет понять.

Потому что у нее будет кто-то. Кто-то особенный. Она на это еще надеется.

Она уйдет, не допив молоко из кружки, оставив след от помады на ободке. И он будет долго объяснять кому-то, что делала здесь всю ночь эта чужестранка. А потом устанет и выставит кого-то за дверь. Будет скандал и крики, сборы вещей среди ночи, хлопанье двери, фары такси. Он недолго будет печалиться, он не будет печалиться совсем. Он слишком устал от этих «кого-то». Она – другое дело. Но Она никогда не будет его любить.

Она выйдет прочь. Куда? Она выйдет прочь из этого уютного дома. Почти родного. Почти. Оставшись один на один с улицей, еще не согретой последним солнцем, Она подумает, что неплохо было бы остаться. И долго молчать. Молчать, пока слезы не проступят на глазах. И снова молчать. Молчать, пока слезы не высохнут на лице. Остаться. Сказать ему – можно я останусь? Возможно, он бы отвел – да. Конечно, он бы ответил – да. И возможно… он… для нее…. Но он никогда ее не любил, а ведь мог бы. Насколько проще была бы ее жизнь! Насколько счастливее! Если бы, когда-нибудь, однажды, в прошлом, – нереальные условия, нереальная жизнь – еще одна сказка. Для взрослых. С печальным концом.

Она встрепенется, расправит плечи и не полетит. Она встрепенется, расправит плечи и поймает такси. Чтобы не быть один на один с этой улицей.

Чтобы не быть один на один.

***

Я все решила: Хватить страдать ерундой.

Жизнь несется вперед с ужасающей скоростью –240 км/ч… 365 дней/год, 24 ч/сутки.

4 из них я сплю. Еще 4 – борюсь с бессонницей. Эти 4 ч – лучшее, что есть в моей жизни.

4 ч наедине с собой. Без книги, фильма, журнала, подруги или любовника. 4 ч без притворства, ролей, сценариев и режиссера. 4 ч наедине с собой. Без масок, грима и даже без косметики. Только Я, скомканная подушка, хаос в мыслях и моя жизнь в ее диком хороводе.

Чувства, эмоции, переживания, мечты, сожаления, прочий вздор.

4 ч самоанализа, самосозидания, самобичевания и самоистязания. Самые страшные 4 ч в сутках.

Я все решила: Хватит страдать ерундой.

Куплю снотворное.

***

Стоял Ноябрь. Ну как «стоял»… он пришел несколько дней назад и теперь неизменно торчал у Ее окон. Ну и, конечно, таскался за Ней повсюду. От ноября никуда не денешься. Куда от него деться? Разве что в Грецию, но у них, говорят, забастовки, да и там, наверно, свой Ноябрь. Везде есть свой Ноябрь. Даже если +35 в тени, которой давно не наблюдается, просто Ноябрь – это такое состояние души, когда хочется залезть в свой самый захламленный шкаф и притвориться парой туфель-лодочек. Очень элегантной и всеми забытой.

Они были красивой парой – изящные, изысканные: он – высокий, статный мужчина, не лишенный вкуса, не чуждый шика, она – элегантная, тонкая женщина, достаточно сильная, чтобы быть гордой, достаточно хрупкая, чтобы оставаться женщиной.

Наверное, именно поэтому он подумал, что неплохо бы сказать ей, что они давно и приятно знакомы, что он знает ее как никто никогда, что он восхищается ею и приклоняется и много прочих «что».

Но она все еще верила в любовь с большой буквы «Л» и, конечно, именно поэтому подумала, что ее милый волшебник окончательно сошел с ума, и она сказала ему:

–Дима, заткнись, пока не поздно.

Он замолчал, но она опоздала.

Они были бы отличной парой – изысканной и изящной. Вот только левый туфель был снежно-белый, а правый – цвета «брызги шампанского».

И что теперь? Теперь она прячется за тяжелой гардиной своей маленькой спальни от (вчера) лучшего друга, от (возможно) удачного брака, который ему привиделся в туманном «завтра».

Он не искал ее – он знал: она дома.

Он не стучал в ее двери, не звонил по ее телефонам – он видел плотно зашторенные окна. Он знал: она прячется от него, его слов, его глаз, всего мира.

– Ты все испортил, – твердила она, беззвучно, едва шевеля губами, согреваясь липовым чаем и медом.

– Ну что ж, – отвечал он кривою улыбкой совсем не веселой, – один из нас должен был сделать это однажды. Точнее, а! не важно! К черту! Все к черту!

Он бросил кружку, все еще полную холодного чего-то, в раковину и хлопнул дверью.

Как можно быть такой наивной, как можно быть таким ребенком в Свои-То? Красивая, умная, нежная – конечно, она очаровала его с самого начала, конечно. Жаль только, с самого начала их повело не туда, а теперь уже поздно пытаться что-то исправить.

И все-таки жаль, что уже не вернуть той легкости ее смеха, искренности их болтовни и прочности дружбы, которая все же оказалась такой хрупкой.

Она сказала ему:

– Дима, заткнись, пока не поздно.

Он замолчал, но она опоздала.

– Надо было раньше, – повторяла она в тишину, – Вместо «Привет»:

– Привет, Оленька.

– Дима, заткнись!

Нет, не то. А сразу после «Знаешь, я подумал» – после этих слов никогда ничего толкового уже не происходит:

– Знаешь, я подумал…

– Заткнись, Дима.