Сказка про Ливень

Нет, не то – поздно. А когда? Когда впервые она случайно уловила его хитрый взгляд? Когда ей впервые показалось, что для него возможно нечто большее? Раньше? Сразу после: «Негоже столь прекрасному созданию хлестать в одиночестве виски с содовой», вместо улыбки – Дима, заткнись? Ты будешь отличным другом, просто заткнись! Но тогда ведь она и сама не знала, что из столь банальной сцены вырастет не скоротечный романЧИК, а глубокая чистая дружба, столь пошло испачканная теперь.

А может не поздно исправить–забыть–зачеркнуть–изменить–извиниться?

Сказать: Оленька, я идиот!

Так трудно видеть кого-то столь настоящую, когда в твоей жизни столько всего притворного? наигранного? лживого? Да все подряд.

Оля, прости! Я буду хорошим мальчиком!

Кряк – sms – тишина. Ей надо подумать.

***

Сколько времени прошло? Месяц? Уже почти два.

Я блуждал рассеянным взглядом по серой унылой улочке, спящей за окном. Мелкая колючая морось, казалось, повисла в воздухе, пропитывая вязкой сыростью все на свете. И никого. Ни единой души в узком переулочке, в начале ноября. Я вздохнул, задернул шторы и отвернулся от окна.

Я снова видел Ее. Ливень. Она стояла прямо предо мной, как всегда, таинственно невозможная, но отчего-то печальная, посреди такой же пасмурно-осенней улицы. Точнее, справа налево: улица, Ливень, улица – триптих.

Л. нетерпеливо отстукивала ножкой неровный ритм своего ожидания, поглощая мою реакцию на новый шедевр современной живописи. Я молчал. Завороженный и растерянный.

– Ну? – не выдержала художница.

– Мг.

– Это Она?

Я кивнул. Конечно, это была Она, вот только

– Почему не нее завязаны глаза?

Л. раздраженно передернула плечом и присела на подоконник рядом со мной.

– Это же твоя Ливень, почем я знаю?

– Но это ведь ты ее нарисовала.

– Но это ведь ты ее придумал.

Я. Моя Ливень. Моя.

Вдруг ужасно захотелось просить прощения, просить, молить и каяться. За то, что столько дней не ловил ее тень в толпе прохожих, не искал ее взгляд, не думал о ней, не видел ее, разве что порою во снах, и то смутно, неясно. За то, что вновь и вновь каждое утро просыпался Абсолютно Нормальным Человеком. Как будто такие бывают.

И вот теперь Она здесь, на грубом холсте – на пустой серой улочке, убегающей за горизонт. Где-то вдалеке мне мерещились стены и окна ее одинокого древнего замка и тихий огонь Ее очага, манящий и недостижимый.

Моя милая, нежная Ливень.

– Я уловила, правда, ты чувствуешь это? Я уловила ее.

Я киваю в ответ. Да, ты ее уловила.

Но отчего же Она так печальна?

Бледные тонкие руки, поднятые к лицу, словно в мольбе, черные, пропитанные осенней влагой волосы, черты, искаженные молчаливой печалью, и повязка на прекрасных глазах…

– Ты Так ее видишь, Л?

– А ты Ее видишь иначе?

Я не знал, что ответить. Да, я Ее видел иначе, но я так давно ее не видел, мою бедную Ливень.

– Хватит, не важно. Забудь.

Полный набор предписаний. Л. накрыла белым полотном улицу–улицу–Ливень, словно стерла с лица земли, словно щелкнула лампочка в кромешной тьме – я словно проснулся.

– Ты чего?

– Выметайся. Все. Уходи. Ты мне надоел. Я позвоню.

Не слишком удивляясь (с ней такое случается), я покорно выставился за дверь.

Мелкая жалящая морось, проникая повсюду, казалось, пропитывала самое мое естество, и в ее неслышном шорохе я слышал нежный голос. Без упрека, без скорби и грусти, словное далекое тихое пение…

Кажется, я соскучился.

***

Был один из тех дней, когда мелкий град мешается с первым снегом и тает, едва касаясь земли.

Полная грации, словно большая хищная кошка, она сидела, завернувшись в черный шелковый мех своего манто, и, блаженно полуприкрыв глаза, вдыхала сладкий запах вчерашних духов, все еще хранимый ее кожей, все еще блуждающий в волосах.

Она смаковала последние минуты своего тихого утра – еще чуть-чуть и безжалостная трель телефона разобьет его в клочья, и кто-то зачем-то будет что-то от нее хотеть.

–Ваш лАтте, – еле-слышно обронил официант (она шепнула ему «Спасибо» с легкой улыбкой) и исчез так же неслышно, как появился, оберегая ее молчаливый мир, зная, сколь хрупок он, когда на часах без четверти девять. Утро.

А мелкий град мешался с первым снегом, налипая на окна комками из манной каши, и таял, едва касаясь земли. Она улыбалась. У нее оставалось еще 13 минут тишины.

Она была где-то далеко. Через пару дней, должно быть, будет снег. Совсем не такой, как сегодня. И метель, завывающая по ночам в тесных улочках меж съежившихся от ужаса домов. Она будет дома, завернувшись в старый плед, пить горячий шоколад и рассеянно улыбаться, глядя на черные точки прохожих, заблудившихся в снегах и метели. Она была где-то там.

Пахло корицей и шоколадом. Латте медленно стыл в руках, наполняя ее своим теплом.

Напольные часы ударили лишь раз. Она открыла глаза: официант переворачивал табличку на двери. Девять. Оставив на столе полбокала холодного латте, деньги по счету и немного на чай, она под аккомпанемент дверного колокольчика покинула пустынное кафе, даже не глянув на того, с кем едва не столкнулась в дверях.

***

Спал я в ту ночь на редкость паршиво – словно и вовсе не спал. Всю ночь напролет бродил по темным улицам-лабиринтам, и ни конца им, ни края.

Из тяжелого сна, словно из плена, из темных сырых подвалов, я вырывался наружу, вдыхал воздух, наполненный запахом озона, и проваливался вниз. И снова бродил и блуждал по бесконечным переходам, я сбивался с пути, я терялся и, не успев найтись, я терялся вновь. Сквозь толщу воды я пробивался, прорывался наверх, чтобы сделать глоток воздуха, упоительно-сладкого, с запахом утренней росы, мокрого асфальта и свежей зеленой листвы. И снова тонул в пучинах собственной памяти, и там была Она. Я находил ее сотни раз, но Она ускользала, обжигая ладони своим ледяным прикосновением. Она уходила. Я гнался за ней, но тщетно. Я так и не видел ее глаз.