Юми

– Ошо, – удовлетворенно произнес юми.

– Ошо, – повторил мальчик.

Вкус оказался настолько сносным, а голод таким непобедимым, что Антон кинулся к коряге и принялся ковырять пальцами в сыром песке. К нему подошел Спартак, тронул за плечо и указал на кору дерева. Кивнул. Мальчик оторвал кусок коры и к превеликой радости увидел целую дюжину червей, копошившихся в разлагающейся древесине. Половину он съел сам, а половиной поделился с дикарем.

– Спагтак, – прокартавил тот, ткнув пальцем себя в могучую грудь, и тут же поправился:

– Спартак.

– Антон, – спокойно и дружелюбно ответил мальчик, указывая на себя.

– Аттон, – закивал юми, – Аттон!

– Ну, Аттон так Аттон, – кивнул мальчик. – Пусть будет по-твоему, как меня только не называли…

Юми довольно хмыкнул и распрямился во весь свой исполинский рост. Откуда-то из лесной чащи закуковала птица. Спартак напрягся, прислушиваясь. Присел. Потом резко вскочил и бросился к деревьям, подальше от берега. Убегая, он махнул рукой мальчишке, тот побежал за ним. У самой опушки на склоне холма юми остановился, снова присел, вслушиваясь в звуки. Но звуков больше не было. Антон, ровным счетом ничего не понимая, вопросительно посмотрел на гиганта, тот знакомым кивком успокоил его и поднял увесистую палку, валявшуюся под ногами. Лес впервые за все время, проведенное в пути, показался мальчику чужим и враждебным. Солнце за деревьями клонилось к закату, и ночь ничего, кроме тревоги, не предвещала. Антон посмотрел по сторонам, и ему опять показалось, что кто-то наблюдает за ними, незримо прогнозируя каждый их шаг и наперед зная дорогу.

– Куда мы идем? – снова спросил Антон, но ответа не услышал, наблюдая, как юми, играя палкой, пошел вперед.

«Странно, этот великан знает путь, значит не все так плохо. А хотел бы убить, давно бы убил, – подумал Антон, продолжая шагать следом. – Да и тропы теперь становятся какими-то ухоженными что ли, протоптанными, будто кто-то здесь все облазил. Это уже совсем другой лес, не тот, что был в самом начале пути, у окраины города. Может, скоро увидим людей… Или не людей?»

Лесная тропа резко изогнулась дугой и уперлась в разрушенный бетонный сарай, испещренный какими-то формулами и знаками, треугольниками и линиями. В правом верхнем углу строения красовался кривоватый эскиз то ли ракеты, то ли самолета, рядом были нарисованы колесо и гриб, ниже – тот же гриб, но в разрезе, внутри его устройство напоминало шахту с лифтами и площадками, лестницами и проемами. А в колесе разместились необычные часы с цифрами наоборот и стрелкой на 20.40.

Вокруг валялись обугленные сосновые головешки и грязные тряпки, медицинские пузырьки и какие-то детали, сломанные заржавевшие инструменты, даже разбитый трехколесный велосипед с надписью «Юниор». Спартак оглянулся, умиротворенно провел ладонью по бетону и попытался затереть надпись b=2, с=3. У него ничего не вышло, и он вытер руку одной из валявшихся здесь тряпок.

– Йети, – довольно произнес он.

– Йети? – не понял Антон.

– Йети! – подтвердил Спартак, весело причмокнув языком; потом поднапрягся и добавил, – дье-ети.

– Понятно… Жаль, что ты плохо выговариваешь слова. Занятное место! Если ваши дети до всего этого додумываются, то, значит, в твоем селении есть взрослые, научившие их этому. Уже неплохо!

Спартак указал вперед и радостно закричал:

– Дэд Лень, дэд Лень.

– Хорошо, идем, – ответил Антон и пошел первым туда, куда указал юми.

– Дэд Лень, – не унимался гигант.

И тут до Антона дошло, чему так радуется его большой спутник. Впереди, среди кустов и сосен, прямо из земли торчал каменный истукан. Приглядевшись, Антон увидел вздернутую ввысь руку, на которой болтались самые обычные качели. Памятник вождю былых времен Ленину (почти такой же стоял в Нововоронеже, неподалеку от дома, где прятали от «плохих людей» Антона), торчал прямо из земли, усыпанной ветками, сосновыми иглами и сухой листвой. Следы раскопок и разбросанные скребки говорили о том, что его, зарытого землей по пояс, пытались откопать, но почему-то бросили это занятие, так и оставив торчать на удивление случайным путникам, если таковые сюда захаживали.

– Дэд Лень, – с каким-то восторженным придыханием повторил Спартак.

– Это Ленин, Владимир Ильич, вождь всех времен и народов. Дедушка Ленин.

Юми понимающе закивал:

– Лень!

– К Красным Октябрям бы тебя, то-то удивился бы! Там у Кочегара много таких на площади перед заводом…

Они пошли дальше. По мере удаления от вросшего в землю памятника картина вокруг менялась: появились срубленные деревья, появились березы и осины. Вскоре сосны отступили от тропы, а кроны лиственных образовали подобие зеленого тоннеля, плотно смыкаясь густыми ветвями над головами идущих. Впереди показалась стена из бревен, мудрено сложенных одно на другое между стоящими стволами высотой метров в пять. Стена уходила далеко влево и вправо, а посередке, прямо перед тропой, разрывалась открытыми настежь металлическими воротами от какого-то старого гаража. Над воротами была надпись: «Добро пожаловать в санаторий имени Дзержинского!»

Мальчик и юми остановились метров за пятьдесят от входа. Спартак протяжно ухнул совой, из-за стены ответили таким же воем. И в ту же секунду из-за ворот один за одним стали появляться юми – сначала мужчины, вышедшие вперед, за ними – старики, женщины и дети. Они, принюхиваясь, молча заполняли открытую площадку перед воротами, пристально и недобро рассматривая мальчика с фиолетовыми губами. У многих губы были такого же цвета, у иных из-под густых бород торчали только носы, некоторые, на вид самые мощные, были то ли выбриты налысо, то ли с рождения не знали, что такое волосы. Все были усыпаны шрамами и зажившими язвами, все были в разном тряпье, кто-то в набедренных повязках, а женщины прикрывали тела разноцветными полупрозрачными накидками.

– Мне это не снится, – шепнул мальчик и ущипнул себя за мочку уха. – Становится все страньше и страньше, как говорила Алиса из страны чудес.

В толпе зашикали и неожиданно стали расступаться. На поляне послышалось: «Кинг, Кинг»… В открытом живом коридоре появился громадный, на голову выше других, белобрысый кудрявый юми лет тридцати, сильно отличающийся от своих собратьев. Хотя, с возрастом здесь можно сильно ошибаться… Альбинос. Главарь. Убийца. Просто Кинг!

В его могучей руке было зажато копье с повязанной у цевья желтой ленточкой, на груди болтался амулет-циферблат, а на ногах красовались настоящие лапти, точь-в-точь такие, в каких ходили пра-пра-прадеды Антона. «Наверное, йети придумали», – пронеслось в голове Антона. Другие юми были либо босы, либо обуты в драные кроссовки или сандалии. Антон едва сдержал неуместный смешок – Кинг был в красных атласных шортах с надписью Adidas. За вождем следовали воины – все как один с желтыми повязками на руках. Двое из них держали на цепях огромных злобных кабанов в настоящих ошейниках. Кабаны фыркали, копали землю задними лапами, тупо тянули цепи, но слушались своих не менее страшных хозяев. Антон вспомнил, как в Нововоронеже на таких же цепях охрана города держала собак. Он не знал, для каких целей, но догадывался, что встреча с этими «братьями меньшими» не сулила человеку ничего хорошего.

Кинг поднял руку, толпа стихла. Где-то вдали ухнула сова. Юми напряглись. Сова? Кинг опустил руку – видимо, это означало, мол, все в порядке, никаких сигналов, сова настоящая!

Кинг указал на Спартака и воткнул копье в землю. Спартак сделал шаг, мальчик за ним. Юми жестом остановил Антона и успокаивающе кивнул ему. Шепнул:

– Ошо.

– Ошо, – тихо ответил Антон.

Спартак двинулся к Кингу. Толпа негромко, но отчетливо и слаженно начала повторять «Кинг, Кинг, Кинг, Кинг…»

Кинг. Кинг. Кинг. Кинг. Кинг!

Когда Спартак приблизился к нему, Кинг неожиданно выхватил копье и тупым концом с размаху ударил юми по раненому плечу. Спартак охнул и осел на одно колено, покорно и вопрошающе глядя на Кинга и держась за плечо.

– Сэмэ, – спокойно сказал вождь, указав острием копья на Антона.

Спартак оглянулся. Ему не хотелось убивать мальчика, но закон есть закон. Впрочем, на любой закон всегда найдется антизакон, главное, чтобы в него поверили те, которые привыкли жить по правилам. Юми жили по правилам. Но не всегда и не все. Те, что помоложе и поумнее, старались не выбиваться из стаи, и для многих это было невыносимой пыткой. Те, что постарше и ум которых не являлся их главным достоинством, были парадоксально уважаемы теми, кто помоложе, но это не мешало им иногда вытворять такое, от чего волосы в разных местах встают дыбом. Были и те, для которых закон стал привычкой, и даже выживая из ума на склоне лет, они не переходили определенных границ. Тех нечеловеческих красных границ, что человеку показались бы сущим адом, кошмаром из кошмаров, за которыми только смерть. Сэмэ. Впадая в последний маразм, незадолго до смерти, юми снова становились людьми, почти людьми, перед кончиной говоря привычные нам слова, но непонятные сородичам.

Лишь только дети понимали, о чем они мурлыкали, приближаясь к мрачному Паромщику, стоящему на берегу донского Ахерона. Лишь только дети улыбались, провожая их в последний путь. Лишь только дети, снова и снова открывая теоремы Пифагора и приручая смерть, знали, что в жизни кроме Давления, насилия, силы и лжи, должны быть мир и семья, как раньше. И очень надеялись возродить былые правила. Но, подрастая, юми забывали теоремы; их надежды и чаяния превращались в пшик, и тупо глядя на свои же формулы на стенах, они думали только об одном – жить, чтобы жрать! И в этом стремлении к жизни очень походили на живоглотов, бедных рабов Хохочущей смерти…

Спартак тряхнул головой, отгоняя наваждение. Звуки и запахи снова стали возвращаться к нему.

– Сэмэ! – воинственно кричала толпа, а Кинг в упор смотрел в глаза того, кто уже сделал свой выбор.

Спартак резко выхватил из рук Кинга копье с желтой ленточкой и сломал его пополам. Воины заорали, но Кинг остановил их. Его глаза налились кровью, мышцы дико напряглись, он выпятил грудь вперед и страшно, протяжно завопил, перекрикивая толпу:

– Сэ-мэ!

Юми стали пятиться к стене. Женщины, пересиливая ужас, с любопытством выглядывали из-за спин мужчин, а дети старались пробраться ближе к неожиданной арене. Спартак неистово бросился на Кинга, метя острым обломком копья в живот своего вождя, но удар прошел вскользь, лишь слегка оцарапав мощный торс противника. Кинг наотмашь ударил Спартака в небритую челюсть, дробя зубы и кости. Тот рухнул под восторженный рев толпы. Вторым ударом Кинг размозжил ему череп. Затем со звериной улыбкой вытер окровавленную ладонь о свои белокурые волосы и отошел от поверженного врага.

– Сэмэ! – кричал сам лес.

Спартак с трудом поднялся и зарычал. Кровь заливала его глаза, небритые щеки, стекала по шее на плечи и грудь. Голова беспомощно повисла, но он все равно собрался с последними силами и, шатаясь, пошел на Кинга. Сэмэ…

Антона сковал страх. Присев на корточки, он мучительно перебирал в мыслях все свои возможные действия – от побега до неравной помощи Спартаку, ведь зверь вступился за него. Сквозь слезы он видел, как окровавленный Спартак приближался к Кингу. Мальчику почему-то подумалось: а что, собственно, сделают с трупом побежденного – похоронят или сожрут? Да, интересно, они едят себе подобных? Отец… Он бы точно убил этого кудрявого выродка. А мама… Проклятый бокс! Что такое бокс? Как смешно: король против короля, ведь на Стадионе в Живых шахматах его спутник выполнял роль короля, а Кинг так и переводится с английского…