Триада

Щуплый замахнулся было, чтоб шлёпнуть соседа по лысому затылку, но опустил руку.

– Я в целом говорю, тугодум ты. Не хочет столица, чтоб Гаавун торговал. Нечем, некогда и некому. Не нужен он, вот и гонят всех.

– Так и нас скоро выгонят, стало быть?

– Может, и нас тоже.

– Ну, это уже никуда не годится! – щёки толстого раздулись в два гневных пузыря. – Будем, значит, писать в столицу прошенья, от всего города, чтобы Торгован наш не прикрывали. Да что там, от города – от всей провинции!

И тут же приуныл.

– Как вот только написать так, чтобы до владыки дошло? Слог тут особый нужен.

Сосед-коротышка рассмеялся, схватившись за бока.

– А ты говоришь, проклятые просвещенцы! Вот и наведайся к ним, может, какую книжонку тебе посоветуют. Выйдешь учёным!

Гвор с трудом поднялся, опираясь на стену. И без того розовое лицо его сделалось теперь совсем красным. Он отвернулся, а щуплый захихикал.

– Хватит, Гвор. Я же пошутил. Просто пошутил. Садись, хочешь, расскажу тебе что-нибудь интересное?

Лицо его озарилось внезапно возникшей идеей.

– У меня для тебя такое есть! Гвор, послушай.

Толстый неохотно повернулся, изображая всем своим видом полное равнодушие.

– Ну, чего тебе?

– Чудолов вернулся, уже приходил чуть свет. Солнце только встало, а он уже шумихи навёл. Представляешь? Всё что-то говорил, говорил, больше с Кафизель да стариком этим, Пивси. Так бабы раскудахтались, жуть! Я прямо-таки удивился. А ты, как назло, сегодня поздно, потому всё и пропустил.

По мере того, как сосед говорил, брови толстяка плыли все выше и выше, но к последней фразе съехали совсем низко. Он нахмурился и, крякнув, ответил:

– Вот я ещё про этого кутилу не слушал! Мне-то что с него? Пускай под землю провалится, проклятый плут. Зачем рассказываешь, знаешь же, что не люблю.

Щуплый снова рассмеялся.

– Ардумы все к нему текут, потому и не любишь. Что, думаешь, я не заметил? Всегда ты на него поглядывал, да пыхтел от злобы, что так он удачлив.

– Тёмные все его ардумы. Не пожелал бы я их. – попытался успокоить себя Гвор.

– А вот и нет. Я бы сегодня наведался к нему, посмотрел, что нового. Хочешь – пойдём со мной. Не поверю никогда, что ты его вещицы занятными не считаешь.

– А если и считаю, то и тогда с места не сдвинусь.

Не успел его сосед и рта раскрыть, как в коридор ввалилась тетка Кафизель и, подбоченившись, встала прямо перед ними.

– Утра доброго, торговли хорошей, мужички.

Щуплый и его приятель заёрзали на местах, а губы у обоих растянулись в вынужденных улыбках. Промычав что-то про себя, Гвор выдавил:

– И тебе, Кафизель. Уж кому-кому, а тебе жаловаться не приходится. – и тут же поспешно добавил: – Рад, что у тебя столько народа толпится.

Кафизель посмотрела в сторону толпившихся у её места людей, старательно скрывая улыбку.

– Не подлизывайся. – вдруг торопливо заговорила она, оглядываясь по сторонам. – Сказать я вам кое-чего пришла. Места свои держите при себе, кто проситься будет – не пускайте ни в какую. Упирайтесь, как умеете. Уж я-то вас знаю, вы ни пальца места лишнего не отдадите, так не подведите в этот раз.

– Ну, а если знаешь, чего говоришь? – сказал коротышка.

– Да торговку одну прогоним сегодня.

– Это кого? – запыхтев от любопытства, спросил Гвор.

– Всё тебе знать надо! – прикрикнула та. – Делай, как велят.

Как только Кафизель ушла, Гвор поднял искажённое злобой лицо. Коротышка, взглянув на него, захохотал во всю глотку.

– Гвор! Видел бы ты сейчас свою рожу!

– Чтоб ты провалился! – голос толстого заклокотал, предупреждая о вспышке гнева. Но лицо его постепенно приняло нормальный цвет, кулаки разжались, и он лишь сказал: – Ох и ненавижу я эту бочку!

Солнце припекало всё сильнее. Каменные плиты улиц и стены домов разогрелись до того, что о них и обжечься можно было, если неприкрытым чем дотронуться. Звальцы кричали, мозоля слух всем, кто находился рядом, и торговля мало-помалу начала разгуливаться.

Тётка Кафизель надела широкополую шляпу и утёрла вспотевшие щёки. Она глядела по сторонам и щурилась. Сегодня под ней на Баник стояло по меньшей мере двести торговок, и все они, как и Кафизель, настороженно оглядывались и вели себя по меньшей мере странно, точно их всех вот-вот разгонят.

И тут Кафизель встрепенулась и подскочила.

– Ну что, латочки мои. – сказала она недовольно и хлопнула в ладоши.

Сотни глаз уставились туда, где неторопливо шла Джерисель Фенгари. Ей сегодня некуда было торопиться. Одно-единственное ожерелье лежало в кармане её шёлковой белой юбки. Джерис подошла к Кафизель и осмотрелась.

– Доброго дня. – сказала она. – Гляжу, мне сегодня совсем места не оставили.

Кафизель склонила голова и упёрлась руками в бока.

– Джерис, тебе сегодня оно не нужно.

– Вы прямо-таки угадали! – ехидно сказала Джерис. – Торговать мне сегодня нечем, но ожерелье надо отдать. Дорогое.

Торговки зашептались и заёрзали на местах. Джерис нахмурилась и оглядела толпу лати. Кафизель молчала.

– Чего уставились? – спросила Джерис и спрятала руки в карманах.

Торговки повскакали с мест, поднялся шум, и кто-то плюнул Джерис под ноги. Кафизель подняла руку, призывая их замолчать.

– Новости прилетели. – сказала она и цокнула языком. – Очень интересные новости, Джерис.

– Это ещё какие? – нагло спросила Джерис, подходя к Кафизель.