Бык и бабочка

Игорь сам не знает, зачем он задал этот вопрос, потому что как бы Ева ни ответила на него, это ничего не изменит.

– Эко тебя разморило, лапуля, – отвечает ничуть не смутившаяся Ева, – что ты аж про любовь вспомнил. – Ева всех, кто ей не очень дорог, называет лапулей, чтобы вдруг не назвать чужим именем, но сейчас ошибиться не страшно. – Ну что за люди, как напьются, так их тянет про любовь выяснять, как будто я что-то об этом знаю. Я вообще, может, только искусство люблю, а, значит, я люблю твою жену только в том случае, когда он совпадает с искусством, то есть примерно так же, как я люблю сейчас этот носок. Этот замерший в неестественной позе носок. Я чувствую в нем зашифрованное искусство, и поэтому мне на него хочется смотреть. Этот носок сейчас в этой комнате представляет из себя искусство, поэтому я его люблю, я чувствую к нему тягу. А что будет дальше, я не могу знать, – произносит Ева как всегда немного иронично, так, что трудно понять серьезно она говорит или шутит. – Я ответила твой вопрос?

Игорь отводит свой взгляд в сторону и смотрит на пол. Он выслушивает Еву с глазами, опущенными в пол. Ева изо всех пыталась изобразить из себя женщину, которой по большому счету уже все уже совершенно не важно, но не получилось. Игорю Ева не кажется загадочной или хотя даже мало-мальски привлекательной. Он сидится на кровать и думает о своем уходе, и ему невыносима мысль о том, что сейчас нужно будет вставать, прилагать усилия, чтобы одеться и убираться из ее номера. Для него это пытка, но еще большей пыткой было для него оставаться с этой полуголой полупьяной и ничего не значащей для него женщиной. В какой-то момент Игорь даже испытал к ней отвращение из-за ее способности быть над ситуацией и выходить сухой из воды. Он испытал к ней глубочайшую неприязнь, граничащую с ненавистью за то, что она чувствует себя комфортно и раскованно в то время, как он ощущает себя вывалявшимся в грязи. Игорь даже уверен, что когда Лена узнает о его измене с Евой, то ее будут беспокоить больше ее отношения с Евой, чем он и его чувства. Он уверен, что она его обвинит во всем случившемся, а Ева как всегда останется великой и непостижимой.

– Мне очень жаль, – произносит вырвавшимся из подсознания голосом Игорь, с трудом отрываясь от кровати, чтобы встать. И ему становится самому интересно, сказал ли он эти слова просто так, или они являются квинтэссенцией его жизни.

Игорь собирается и уходит, не глядя на Еву. Она не говорит ни слова и даже не смотрит вслед.

22

Поставив себе цель, если не дожить, то хотя бы дофункционировать в приподнятом состоянии духа, Ева решила выкинуть из своей головы и своей квартиры весь ненужный хлам. Поэтому, когда она вернулась домой, то сразу же принялась за уборку. Ева прекрасно отдавала себе отчет в том, что она так часто отстреливалась от жизни, что у нее в душе осталась куча стреляных гильз, от которых было невыносимо тяжело. Но Ева медлила их выкидывать, выбрасывать, эвакуировать из своего внутреннего мира, потому что тогда бы ей стало невыносимо легко. И это последняя невыносимость была мучительнее.

Ева с шумом открыла нижний ящик стола и неторопливо опустила в него свой взгляд. Еву не покидало ощущение, что выкидывая ненужный хлам, она что-то найдет в нем, что-то важное и ценное, от чего у нее заноет душа.

Ящик был очень тяжелый и еле двигался, он даже просел от тяжести находившихся в нем вещей. Ева быстро раздвинула черный полиэтиленовый пакет и стала осторожно перекладывать содержимое ящика в пакет, в основном, это были старые журналы по искусству, какие-то газетные вырезки и фотографии, на которые Еве уже не хотелось смотреть. Ева прекрасно понимала, что важные вещи имеют необыкновенную способность уворачиваться от человека, который очень хочет на них взглянуть. Но все же ей хотелось найти что-то важное, найти среди отживших свое вещей что-то вечное и прекрасное. Ей хотелось почувствовать душевную боль, потому что это бы означало, что она еще живая.

Ева быстро переложила содержимое ящика в пакет, перевязала его заранее приготовленной веревкой и отнесла к двери. Всего пакетов было пять, но Еве хотелось, чтобы их было гораздо больше. Поэтому она подумала, что и ее было бы неплохо упаковать в такой пакет и поставить возле стеночки. Мысленно представив себе такую картину, Ева улыбнулась. Но тут же улыбка на ее лице сменилась удивлением, потому что в ее дверь кто-то позвонил. Ева, затаив дыхание, на мгновение призадумалась, а не послышалось ли это ей. Но звонок раздался снова. Кто-то стоял за ее дверью, но Ева никого не ждала. Она давно уже никого и ничего не ждала. Вначале Ева вообще не хотела открывать дверь, притворившись, что ее нет. Но потом она подумала, что скоро ей не надо будет притворяться, что ее нет, потому что ее и так не будет.

– Какие люди! – вырвалось у Евы, когда она резко открыв дверь, увидела на пороге Жана, который пришел к ней с семью разноцветными шариками и цветами. – Ну ты прям уже как на праздник, а я еще, между прочим, не умерла, – пошутила она.

Ева поймала себя на мысли, что впервые за долгое время она не посмотрела в глазок. Это было уже неважно. Также Еве было безразлично, как она выглядит. Но ближе к смерти, она все же планировала привести себя в порядок, покрасить волосы. Она как будто представляла себя не покойником, а в роли покойника на собственных похоронах, и сама похоронная процессия мыслилась ею как некое театральное действо. Ева даже думала подготовить заранее приглашения на свои похороны, но потом подумала, что это будет уже слишком. А она не любила в искусстве чрезмерности. Она как великий художник любила действовать через чуть-чуть.

– Привет, – произнес как-то неловко Жан. Он чувствовал себя с цветами и шариками очень зажато, поэтому поскорее хотел пройти в квартиру к Еве. – Решил зайти в гости, – сказал он, и Ева распахнула перед ним дверь, театрально попятившись к стене, чтобы он мог пройти.

На Еве были белая растянутая и завязанная узлом на груди футболка и довольно короткие шорты, которые обнажали ее белые с вдутыми синими венами на икрах ноги. Жан заметил, как сильно осунулось лицо Евы, и от этого под глазами стали сильно видны синяки и морщины. Но, несмотря на такой внешний вид, Ева очень комфортно чувствовала себя в компании молодого человека. Ева вообще пришла к выводу, что близкая смерть раскрепощает и придает уверенности в себе, но не потому что ты начинаешь понимать что-то важное, а потому что уже ничего не хочется понимать.

Едва войдя на порог и дождавшись, пока Ева закроет за ним дверь, Жан начал говорить о том, что все еще можно исправить, что он что-то читал в интернете про чудо-исцеление. Ева слушала его молча, она взяла его шарики и стала привязывать каждый шарик к пакету с мусором, и ей это доставляло гораздо больше радости, чем болтовня Жана. Она нашла себе дело, которое ее занимала с эстетической точки зрения.

– Красиво получилось, правда? – наконец, спросила Ева, отойдя на шаг в сторону. – А ты проходи на кухню, – очень выдержано сказала Ева, не дождавшись его ответа. – Может быть, чай?

– Нет, чай не надо. Я ненадолго, – ответил Жан. – А ты что, переезжаешь?

– Готовлюсь к переезду, – ответила Ева и улыбнулась. Ей действительно понравились шарики, привязанные к черным пакетам. Как будто ее хлам хочет вместе с ее душой взлететь на небо, но не получится. Шарик его не потянет. В этом было что-то щемящее и поэтическое, буднично-заурядное и вместе с тем трогательное.

– Я слышал, ты ушла из театра? – осторожно спросил Жан.

– Да, – легко ответила Ева, проходя с ним на кухню. – А на кой я сейчас ему, и на кой он мне, – грустно улыбнулась она.

– Но это же твоя жизнь! – не выдержав ее легкой интонации, воскликнул Жан.

Ева посмотрела на него нежно и трепетно. Она не знала, как ему объяснить, как дать ему понять, что, как и раньше, театр для нее – это все, но уже отжила для него свое, отслужила и отстрадала. Ева просто смотрела на него и тихо, почти призрачно улыбалась, держа два оставшихся шарика в одной руке.

– Держи, – Ева дала Жану один из шариков, а второй оставила себе. – Ты такой же черный, как один из тех пяти пакетов. Но ты отличаешься от них тем, что я в тебе, в отличие от них, что-то нашла. Что-то важное. Поэтому я их выкину, а тебя оставлю, вот здесь оставлю, – положила Ева руку на грудь и опять улыбнулась. – Ну что, взлетаем? – посмотрела она на голубой шарик в своей руке.

23

Ева останавливается у окна и поправляет красную атласную штору. Это ее личный занавес, как в театре. Это ее маленький театр на дому, причем она сама не понимает, кто здесь зритель, а и где происходит театральное действо, по ту или по эту сторону окна. Или это обоюдный театр. Но он ей нужен, потому что без него она не может. Ева недавно пошла и заказала себе красные, почти багровые шторы. А потом к ней приехал Павел, ее старый друг, оказывающийся рядом всегда, когда ей кто-то нужен. Павел – это кто-то, возникающий как будто бы из ниоткуда, чтобы ей помочь что-нибудь сделать. Например, повесить шторки. А потом они пили чай, и Ева ему много рассказывала о том, как бы она поставила новый спектакль. Павел внимательно слушал, а потом рассказывал ей о своей семье, о работе. В глубине души Ева была очень рада, что он приезжает, потому что она боялась умереть незамеченной и быть долго не похороненной. Поэтому Ева сделала дубликат со своих ключей и отдала их Павлу якобы для того, чтобы он приезжал поливать цветочки на подоконниках, когда она ненадолго уедет. Цветочков у Евы на самом деле не было, но Павел это как будто не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Но оттого, что он взял ключи, Еве стало спокойнее.

Ева смотрит на пейзаж за окном, и он ей нравится. Уже лето. Собачки, прохожие и влюбленные парочки, иногда прогуливающиеся у нее под окнами. Ева улыбается прощальной и ничего незначащей улыбкой. Еве нравится наблюдать за ними и запоминать их голоса, телодвижения и интонации, как будто в мире ином это все ей может еще пригодиться. Как будто в следующей жизни она тоже собирается быть режиссером, потому что другая роль для нее просто немыслима.

    Занавес