Бык и бабочка

– Что значит степень? – с усмешкой переспрашивает Ева, как будто поймав на неопытности своего партнера. – Степень – это у ученых, а у нас, у больных, только стадия, – произносит она так, как будто рак – это ее личное дело. Это ее личный рак, а значит, ей можно шутить над ним так, как она хочет.

– Ну да, – поправляет себя чуть дрогнувшим голосом Жан, как будто осознав то, что происходит с Евой, – стадия.

Жан ждет, что Ева ответит ему, но его голос дрогнул, а, значит, Ева ему уже не ответит. Потому что когда его голос дрогнул, он в одно мгновение проиграл в этой игре, он потерял самообладание. Он показал и страх, и сочувствие, и жалость, он показал человеческие качества, а Ева не хочет общаться о своей болезни с человеком сочувствующим.

– Лап, – произносит негромко Ева с тихой улыбкой, не поддающейся расшифровке. – Шел бы ты отсюда. Еве нужно время, чтобы побыть одной, – говорит Ева о себе в третьем лице. – Ева хочет подумать, – добавляет Ева так незатейливо, что ее невозможно ослушаться.

17

Лена стоит подбоченившись, и в треугольнике образованном ее согнутой в локте рукой Игорь, бывший муж Евы, видит чашку с торчащей оттуда чайной ложкой. Это удачный ракурс. Игорь лежит на диване и смотрит на чашку, которая стоит на столе, обрамленная рукой Лены. Лена и Ева о чем-то разговаривают, и Лена волнуется, стараясь не выдать свое волнение. Ева само спокойствие, а Лена само волнение, а Игорь наблюдает за ними. Он понимает, что Лена испытывает к Еве что-то большее, чем просто симпатию, но его это не сильно волнует. Его больше волнует в данный момент та чашка, которая так хорошо обрамлена Лениной рукой, а самое главное – Лена сама не подозревает об этом. Игорь думает о том, а что если его жизнь, его работа, и его любовь с Евой, и его судьба в целом – это всего лишь рамка для чего-то, что также незаметно на первый взгляд и также стоит где-то в сторонке, как это чашка с торчащей из нее чайной ложкой. Он отключает слух и не слышит их слов, потому что так интереснее.

Игорю кажется, что Лена намеренно выставляет свой живот в разговоре с Евой, как будто она им собралась толкать мирозданье. Но самое главное, что когда Игорь смотрит на ее живот, он в это верит. Лене мешают руки, она не знает, куда их деть, поэтому она меняет позу, и треугольное «окно», через которое Игорь созерцает чашку, исчезает. Игорь недовольно морщится, как будто его лишили любимой игрушки, и начинает искать в своей жизни нечто подобное, что для мироздания гораздо ценнее, чем все, что он сделал и еще делает. Когда Игорь думает, он может смотреть очень пристально на людей, совершенно о них не думая. Поэтому через несколько минут размышлений раздувшееся от гормональной перестройки организма лицо Лены возникает перед его лицом, и Игорь ловит себя на мысли, что она ему машет рукой, как космонавт в теленовостях. Игорь понимает, что, вероятно, он очень пристально смотрел на нее, и она это заметила. А теперь нервничает.

– Оставь его, – говорит Ева низким голосом беременной Лене, – ты что, не видишь, он думает. Лена смущенно опускает глаза и снова не знает, куда ей деть руки. Когда ей Ева говорит что-то без иронии или улыбки, Лена начинает думать, что Ева ею недовольна. Раньше Лена могла держать свои эмоции под контролем, но сейчас в беременном состоянии любое неловкое слово Евы может вызвать у Лены приступ слезотечения, и Лена ничего не может с этим поделать. Ева уже привыкла к такой реакции, но у Игоря слезы беременной женщины, плачущей по ее мнению неизвестно отчего, вызывают недоумение. – Пойдем отсюда, – произносит Ева и берет за руку Лену, чтобы увести ее из комнаты. – И прекрати реветь, не создавай себе лишних морщин под глазами. Потому что когда ты ревешь, ты сильно морщишься. Или уже реви с каменным лицом.

– Я так не умею, – слышит Игорь всхлипывающий голос Лены, идущей за Евой.

Женщины так быстро выходят из комнаты, что Игорь не может прийти в себя от только что произошедшего в этой комнате. Ему кажется, что перед ним была разыграна нелепая сцена, совершенно ничем не мотивированная и не оправданная, а также плохо вписывающаяся в законы логики. Беременная женщина плачет, потому что ей кажется, что он задела чувства женщины-режиссера к ее мужу, которому в свою очередь абсолютно безразлично поведение беременной женщины. Понемногу Игорь возвращается в русло своей плавно текущей мысли и продолжает думать о том, чего он не замечает и для чего его судьба, сотканная из побед и ошибок, могла бы служить обыденным обрамлением. «Может быть, – думает Игорь, – это слезы беременной женщины?». Может быть, он мнил себя великим режиссером, а на самом деле он проживал свою жизнь только лишь для того, чтобы однажды какая-нибудь беременная Лена расплакалась у него на глазах, и он понял, что настоящее доступно только ей, этой простой беременной женщине. А он со своим талантом в искусстве всего лишь рамка этого настоящего.

– Дело плохо, – говорит Ева очень спокойно, через двадцать минут, входя в комнату. – Я вызвала ей скорую, возможно начались схватки. Она сейчас в медпункте гостиницы, или как это фигня называется, я забыла. Боже мой, – наигранно произносит Ева на вздохе, – какая нервная девочка. – Какая нервная девочка.

Ева выглядит очень спокойной, и Игорю очень хочется прижаться к ее спокойствию.

– Я думаю, – повернувшись к Еве, говорит Игорь, – а вдруг это я, вдруг это все из-за меня. Вдруг я родился и проделал весь этот путь, стал режиссером, поехал сюда на фестиваль, и это всего для того, чтобы принести неприятности этой беременной женщине. Ведь мы все рождаемся для чего-то, только вдруг мы рождаемся вовсе не для того, о чем мы думаем? Возможно моя судьба – это всего лишка рамка, в которую будет вставлена картина из жизни этой молодой женщины.

– Ну, во-первых, не так уж и молода, – произносит, выдержав многозначительную паузу, Ева, – а во-вторых, поменьше думай. Кто думает, то не живет, – приподнимая указательный палец кверху, многозначительно говорит Ева. – Это еще Чехов сказал, а он был далеко не дурак, хоть и старательно им прикидывался, – произносит она, делая свой голос манерным. – В этой чашке есть что-нибудь? – тут же уже другим голосом добавляет она, не желая развивать эту тему. – Я хочу пить, – приподнимает она чашку и смотрит в нее.

– Нет, – отвечает негромко Игорь, быстро встав с дивана. – Ты думаешь, с ней будет все нормально?

– С кем, с чашкой? – намеренно иронизирует Ева.

– Нет, с твоей помощницей, – отвечает Игорь, не настроенный в данный момент на то, чтобы понимать иронию.

– Думаю, да, – отвечает также просто и незатейливо Ева. – А насчет чашки я неуверенна, посуда так быстро бьется. Так быстро бьется, – задумчиво произносит Ева. – Даже еще быстрее, чем люди.

18

– Ева однажды сказала, что она не любит слово успех, потому что оно ей напоминает слово перхоть, – говорит Лена, лежа на белой больничной койке. – Но я даже, несмотря на это рада, что у нашего спектакля успех. Хотя нет, если Ева не любит это слово, то я не должна говорить это слово. Буду говорить – слава. То есть я рада, что у нашего спектакля слава. Слава и успех – это синонимы?

Игорь сидит возле постели своей беременной жены и слушает уже второй час, как она говорит о спектакле и Еве. Игорь пришел к ней с хорошими новостями, заключающими в том, что спектакль Евы был объявлен критиками одним их лучших, а спектакль мужа Евы получил приз зрительских симпатий.

– Да, – отвечает Игорь, – эти слова похожи. – Может, я тебе ее уже принесу? – произносит Игорь настойчиво, имея в виду «утку», потому что у Лены большая угроза выкидыша, и ей нельзя вставать.

– Не надо, – отвечает торопливо Лена, – потом. Ты вначале мне расскажи.

– Но я тебе уже все рассказал! – возмущается Игорь. – Не буду же я придумывать.

Лена хочет узнать все, о спектакле, о том, как реагировала Ева на то, что она одержала победу. Поэтому Лена не хочет отпускать Игоря.

– Нет, не все, – как ребенок немножко нервно произносит Лена, как будто сейчас она заплачет. – Не все, – более спокойно добавляет она. – В чем Ева была?

– А я помню? – удивляется вопросу Лены Игорь. – Я что, рассматривал ее? – говорит по инерции возмущения Игорь и задумывается. – Кажется, в каком-то синем платье.

– Это не платье, – поправляет Лена. – Это костюм, она часто его надевает, когда ей грустно. Я давно это заметила, если Ева грустит, она почему-то надевает этот синий костюм, который похож на платье. Поэтому ты подумал, что это платье, а это костюм. – Только почему она грустила? – тихо озвучивая свои мысли, говорит Лена. – Как ты думаешь, она сюда придет? – спрашивает, уставившись в глаза мужа своими глазами, Лена.

Игорю не нравится то, что он все время должен говорить о Еве вместо того, чтобы, наконец, принести своей жене судно. Он понимает, что Лена намеренно не дает ему сходить за этим судном, чтобы он еще больше чувствовал, что ей плохо, и хотя бы из чувства жалости разговаривал с ней о Еве. Лена как будто бы не позволяет ему думать о том, что у нее скоро наступит облегчение, а, стало быть, воздействует на него при помощи чувства жалости, заставляя его играть в свою игру. Лена использует свое положение, чтобы удовлетворить свое желание поговорить о Еве.

– Придет, – отвечает понуро Игорь, опуская глаза на руку Лены. Он не знает, придет она или нет, но он понимает, что ему нужно ответить именно так, чтобы дать своей жене надежду. – Придет, думаю, – говорит он еще раз более уверенно и инстинктивно берет в свою руку теплую руку своей жены.

– Нет, – быстро вынимая свою руку из руки мужа. – Она не придет, – говорит Лена и поворачивает голову в сторону окна, чтобы Игорь не видел, как ее глаза наполняются слезами в этот момент. – Ева не любит больницы.

– Если ты знаешь, то чего спрашиваешь?! – через минутную паузу, понадобившуюся Игорю для того, чтобы осознать горечь жены, спрашивает он. – Зачем ты мне задаешь эти вопросы?

Игорь скрыто ревнует свою жену к Еве, но иногда эта ревность прорывается наружу, несмотря на то, что Игорь понимает всю бесперспективность этого тиранящего его душу чувства.

– Просто спросила, – отвечает Лена. – Иди уже за судном, не мучь меня, – говорит она, желая поскорее избавиться от задающего неудобные вопросы мужа. – Не мучь меня, мне нужна «утка».

Игорь встает и выходит из палаты. Он идет по довольно темному коридору, который заканчивается большим и светлым окном. Игорь где-то читал, что больничные коридоры понимают «взлетную площадку для душ». И теперь он действительно чувствует это, потому что он чувствует, что неизлечимо болен. Болен своей женой. И, пожалуй, от этой неразделенной любви, можно отдать богу душу. Или дьяволу.

Игорь возвращает довольно быстро, он держит в руках судно для своей беременной жены, которой несколько дней нельзя вставать с постели. Ему приятно ухаживать за ней. В какой-то момент ему даже кажется, что она оценит эту заботу, и это поспособствует их душевному воссоединению. Но уже у самых дверей палаты Игорь останавливается, потому что через полупрозрачную дверь, он видит, что за время его отсутствия к жене пришла Ева. Игорь приоткрывает дверь и узнает ее со спины. Он видит, как счастлива Лена, как улыбка сияет на ее лице, когда она что-то рассказывает Еве. Лена кокетничает, она смеется. Игорь стоит и стоит возле двери, не в силах сделать еще один шаг, чтобы войти в палату к жене, потому что ему не хочется чувствовать себя лишним. Он внутренне уже проиграл этот бой и понял, что не выдержит пристального взгляда своей жены, говорящего о том, что он ей мешает.

– Извините, – оборачиваясь, говорит негромко Игорь проходящей мимо медсестре, чувствуя, что у нее в горле ком. – Передайте, пожалуйста, это моей жене, – Игорь протягивает судно медсестре и, даже не дождавшись ее ответа, быстро уходит.

Уже в лифте, Игорь явно осознает, что он не столько бежит из больницы, сколько бежит от понимания того, что угроза выкидыша в их отношениях более, чем реальна. Почти неминуема. И этот выкидыш – он. Он – лишний.

19

– Ты долго еще? – мягко произносит Игорь, бывший муж Евы, слегка обнимая сзади обнимая Еву за плечи.

Ева стоит совершенно босая и, отмахиваясь от Игоря, записывает шариковой ручкой что-то в свою записную книжку. Ева иногда встает по ночам, чтобы записать свои мысли, образы или ассоциации, пришедшие к ней ночью. Ева так привыкла работать. И даже несмотря на то, что она уже понимает, что это ей уже не пригодится, она не может не встать с постели и не записать. Потому что из этого состоит ее жизнь.

– Все, – говорит быстро Ева, еще пребывая в глубоких раздумьях, над только что оставленным на бумаге материалом. – Теперь можно и покурить.

Игорь и Ева стоят в темноте, а за окном стоит ночь. Ева уже привыкла не включать свет, когда она что-то записывает, потому что утром она и так догадается о том, что записала, а свет может спугнуть ее мысли.

– Ты же бросила? – шепотом удивляется Игорь.

– Теперь мне уже можно, – отвечает Ева. – Теперь мне уже все можно.

У Игоря есть сигареты в кармане курки, но за ними нужно сходить в его номер, потому что куртка висит именно там. Игорь не хочет спорить с Евой, поэтому он, не говоря ей ни слова, надевает штаны и рубашку и, тихо отворив дверь, выходит из номера. А у Евы появляется несколько минуть, чтобы побыть с собой наедине. Ева больше не хочет бороться за жизнь, пока она работала над спектаклем, она боролась, а теперь ей хочется расслабиться и принять все как данность. Ева испытывает облегчение. Она понимает, что даже на смертном одре мысли о постановках и спектаклях будут лезть в ее голову, и вряд ли она, как нормальный человек, перед смертью будет вспоминать свою жизнь.

– Я пришел, – говорит Игорь тихо, вот сигареты и еще зажигалка. Ты же не сможешь прикурить эту сигарету от своей божьей искры, – улыбается он, отдавая сигареты Еве.

Еве нравится, что Игорь говорит тихо. Ей сейчас не хочется громкости, она всеми фибрами души сейчас в этой темной комнате ощущает атмосферу акта творения, который уже начался. Акт творения начинает, когда в голову Еве приходят новые идеи и мысли. И Еве кажется, что этот процесс невозможно прервать ничем, ни болезнью, ни смертью.

– Ты будешь? – показывая Игорю глазами на сигареты, спрашивает Ева и закуривает.

– Нет, – отвечает Игорь, не нарушая покоя установившегося в этой комнате. – Но я сейчас еще принесу тебе пепельницу.