Бык и бабочка

– Ты никогда ничего не забываешь, – произносит очень отстраненно Игорь, уже решивший, что ему с Верой не по пути и понявший, что он хочет быть только с Евой. Игорь хочет сказать Вере об этом, но не знает, как это сделать, зная ее ранимую натуру. – Ты никогда ничего не забываешь, чтобы никому ничего не прощать.

– Возможно, – учтиво говорит Вера и слезает с колен Игоря. – Но у меня такое чувство, что я что-то забыла. Как будто мы поругались, а я забыла про эту ссору, и сейчас мне непонятно, почему ты так себя ведешь со мной.

Игорь молчит.

– Хорошо, – произносит Игорь тихо и вкрадчиво, – давай будем думать, что мы поругались и забыли об этом. Но поругались мы так сильно, что после этой ссоры восстанавливать отношенья просто бессмысленно. Потому что мы наговорили друг другу такого, после чего невозможно дальше жить вместе.

– Ты думаешь? – как будто получив удар в сердце, произносит Вера, стараясь не подать виду, что ей больно, потому что она еще не осознает эту боль до конца. Она еще не осознает эту боль до такой степени, чтобы дать ей право овладеть собой. – А что же между нами произошло? – говорит Вера очень спокойно, как будто она обсуждает с Игорем сцену спектакля. – Мы били посуду? Ты бил меня? Я тебя? Мы уничтожали друг друга отборной бранью?

Вера поворачивается к Игорю спиной и подходит к стене, потому что Вера не хочет, чтобы он видел выражение ее лица. Вера сама не знает, какое у нее выражение лица, но она не хочет, чтобы его видел Игорь. Для Веры это шоковая ситуация, которая застала ее врасплох. Эта ситуация напоминает разъяренного быка, который летит на его уклад жизни, готовясь его разбить в пух и прах, потому что ему показали бабочку.

– Я думаю да, – отвечает Игорь с решимостью идти до конца, чтобы положить конец их мучительным и усталым отношеньям. Потому что эти отношенья устали от отсутствия любви, по крайней мере, со стороны Игоря.

Вера смотрит на рисунок обоев на стене. Она очень внимательно смотрит на маленькие редкие цветочки на холодном голубом фоне, и ей хочется почему-то их разглядывать. Ей почему-то именно в этот момент, когда ее мир неудержимо рушится, хочется рассматривать в деталях эти обои, чтобы как-то отвлечь себя от мысли, что ее мир вот-вот будет окончательно разрушен.

Вера не понимает, что ей делать. Ей вдруг становится удивительно весело. Она смотрит на цветочки, изображенные на голубых обоях, и ей становится удивительно весело. Ей даже хочется расхохотаться, и она сама не знает отчего.

– Я – бык! – неожиданно кричит она, приставляя указательные пальцы к своей голове, как рожки. – Му-у-у, – протяжно завывает она. – Я – бабочка! – подскакивает она, махая руками, как крыльями, не желая смиряться с концом, который уже настал.

– Все, – прерывая ее неистовое веселье-отчаянье-сумасшествие, говорит Игорь и встает со стула. – Все между нами все кончено. Все, – повторяет он. – Все.

11

– Старая блядь, – безапелляционно говорит Ева, провожая взглядом довольно хорошо сохранившуюся даму среднего возраста. Ева сидит с Леной в кафе, и они пьют чай. Лена пугается такого громкого заявления, это видно по ее глазам. Она поднимает глаза и испуганно смотрит на лицо Евы, думая, что будет дальше, и почему Ева так назвала эту женщину, которая выглядит лучше, чем Ева, но почему то Ева себя так не называет. – Это хорошо, – продолжает в повествовательном тоне Ева, ловя недоуменный взгляд Лены. – Это правильно, ведь время давит нас, топчет нас, мнет. Поэтому старая – это плохо, и блядь – это плохо, а старая блядь – это хорошо. Минус на минус дает плюс. Время кидает нам вызов, и мы откликаемся на вызов времени, – пожимает Ева плечами, мол, ничего не поделаешь, это жизнь.

Лена опускает глаза, пытаясь осмыслить полученную информацию. На тарелке Лены два пирожных, и одна маленькая конфета, а на тарелке Евы ничего, у Евы в чашке один пустой черный чай. Ей нельзя сладкого, от сладкого растут опухоли, но Лена об этом не знает. Ева голодная и злая.

– Может быть, вы хотите мое пирожное? – робко предлагает Лена Еве пирожное.

Ева недовольно щурится, она понимает, что ей нельзя сладкого, но ей хочется. Ей вообще всего хочется, но почти ничего уже нельзя.

– Не уж, – говорит она, сама грызи свое пирожное, – говорит Ева и осматривает кафе глазами в поисках новой жертвы, желая кого-то зацепить, зацепить и до кого-то докопаться, чтобы им медом жизнь тоже не казалась. А Лена ловит каждую секунду, каждую минуту общения с Евой. Для Лены общение с Евой – это чистое счастье, и она ценит его. Ей хочется говорить с ней больше и больше, хоть Ева голодная и потому очень злая. Но как только Ева хочет к кому-нибудь прицепиться, Лена задает ей вопрос.

– А почему вы стали режиссером? – задает Лена ей вопрос, феноменальный по своей простоте и наивности, причем задает его так, как будто впервые Еву видит.

Ева поводит от недовольства глазами.

– А что, – недовольно бурчит она в ответ, – у меня что ли был выбор, – отвечает она, имея в виду, что уже родилась режиссером.

– А вот я… – пускается Лена в долгие философские рассуждения о пути и предназначении. Она полна трепета и энтузиазма рассказать Еве, как пришла к своему самому важному шагу в жизни – посвятить себя театру. Она рассказывает о том, как она родилась, росла и училась и о том, как все-таки она поняла, что театр для нее самое важное, и как он стал смыслом ее существования. Ева ее не слушает, Ева выключает звук, такие истории ее ни капли не трогают. Ева водит голодным взглядом по просторам кафе, на водит взглядом, как пчела водит жалом, чтобы кого-то найти и побольнее ужалить. Когда Ева голодная, то она всегда такая. В глубине души Ева понимает, что не надо этого делать, не надо злословить, ведь, в общем, ей недолго осталось. Но ей так хочется, потому что есть нечего и нельзя. И вот она уже нашла и парня с немодной прической, над которым можно зло пошутить, и влюбленную парочку за соседним столиком, над которой можно, опошлив их рай единения, посмеяться. В горле у Евы уже застряли злые шутки, как ком, готовый вот-вот прорваться наружу.

– … ну и вот, – продолжает Лена, и я тогда говорю родителям, раз на Земле все так обыденно и серо, то нужно искать то, что поможет ему расцвести. И, конечно, это театр! – патетически произносит она, вероятно, надеясь, что Ева, преданная театру душой, оценит сейчас ее высокую речь во славу театра.

– Ладно, – говорит Ева, смотря Лене прямо в глаза, – давай сюда свои пирожные, – произносит она, не желая больше просить у смерти отсрочку, ведь спектакль уже завершен. Теперь можно и пожить, точнее дожить.

Лена пододвигает ей тарелку со своими пирожными, и взгляд у Евы сразу добреет. И как-то потихоньку недостатки у окружающих сами собой исправляются, и уже парочка влюбленных за соседним столиком не кажется ей неуклюже-смешной, и у парня стрижка приобретает правильный цвет и форму. – Так что ты там говорила мне про театр?

12

Игорь, муж Лены, не чувствует на своих губах скорбную улыбку, потому что он не думает о своем лице и себе. Он склонился над своим сотовым телефоном и смотрит на него, как будто он таит для него спасение. «Телефон есть, – думает про себя Игорь, – а позвонить некому». Его старый друг больше чем предал его, потому что он забыл про него, а жене он оказался не нужен. А еще из близких людей у Игоря есть взрослый сын, но они уже так долго с ним не общались, что Игорю страшно ему звонить. А вдруг сын скажет ему: «А где ты был раньше, когда ты был нужен мне?», и пошлет его к черту. Игорь очень этого боится, поэтому не решается набрать в поисковом меню его имя. Но ему очень хочется позвонить сыну. Ему хочется позвонить хоть кому-нибудь, чтобы услышать человеческий голос и выбраться, наконец, из гигантской утробы под названье одиночество.

Игорь сидит на небольшой скамейке в парке, который располагается рядом с той гостиницей, где они проживают с Леной. Игорь сидит и вертит в руках телефон, который стал уже влажным от его потных ладоней. В парке мало людей, и это радует Игоря, потому что он боится, что кто-нибудь услышит, как он будет звонить сыну. Игорь боится, что у него может задрожать голос. Слова, которые он хотел бы сказать сыну, живут у него внутри, и он еще ни разу их не выпускал наружу. Он то ли боится, что их кто-нибудь услышит, то ли боится услышать их сам, а, может быть, просто хочет сохранить их в первозданной чистоте, нетронутыми произношением. Игорь как будто забыл, что он улыбается, но он чувствует, что у него от напряженной улыбки начинают болеть скулы. Игоря они не волнуют, он дал себе время до двенадцати дня, чтобы позвонить сыну. И до двенадцати осталось всего двадцать минут. Эти двадцать минут Игорь планирует потратить на то, чтобы собраться с мыслями и с духом. Но сколько он ни пытается, у него не получается этого сделать. Мысли все время разъезжаются. Впервые в жизни Игорь чувствует себя таким одиноким и забытым. Он чувствует себя так, что будто он уже родился одиноким, но его одиночество было слишком большим, чтобы осознать его сразу, поэтому ему на это понадобилось почти четыре десятка лет.

Игорь не хочет ни о чем вспоминать, но почему-то на память ему то и дело приходит разговор тридцатилетней давности с тем самым другом, который забыл про него. Они тогда кидали в озеро камушки, и друг говорил ему, что если он не будет думать о том, что может уйти под воду, то он сможет бежать по водной глади, как по земле. Нужно просто разбежаться и побежать, не думая о провале. Вначале Игорь не придал значения словам друга, но потом он стал очень часто думать о них, и ему действительно стало казаться, что он сможет побежать по водной глади, как по земле, если не будет бояться пойти ко дну. Ему даже иногда снилось, что он бежит по этому озеру, в которое они любить кидать камешки с другом. Но наяву Игорь так никогда и не осуществил свою мечту пробежать по воде к другому берегу. И сейчас был именно тот случай, чтобы позвонить сыну, то есть пробежать по глубокой воде и не провалиться под воду.

Игорь, теребя в руках телефон, решил, что он непременно сегодня позвонит сыну. Он как будто отдал себе приказ, который отменить могла только смерть. Игорь служил в армии и знал, что он не может ослушаться командира, а сейчас он сам для себя был командир. Потому что он заработал это звание в процессе жизни, он его заслужил. «Ты побежишь! – говорит сам себе Игорь. – Ты побежишь».

– Привет, – с наигранным воодушевлением произносит Игорь в трубку и тут же слышит длинный гудок.

Игорь подумал, что сын взял трубку, но ему показалось. Игорь решил ждать, пока сын не возьмет трубку, пока связь не прервется автоматически.

– Здравствуй, сын! – произносит Игорь, стараясь, чтобы его голос звучал как можно уверенней. – Как дела, чем занимаешься? Расскажи отцу все как есть. Ничего не утаивай, – с показной иронией произносит он, понимая, что у него дрожат руки.

Игорь сам не заметил, как он встал со скамейки, и ему стало внезапно наплевать на всех прохожих и на то, что они подумают, заметив его явное волненье. У Игоря возникло такое чувство, что в данный момент в мире осталось всего два человека на Земном шаре, это он и его сын. Игорь внимательно слушает, кивая головой, но он чувствует в горле ком, который постепенно отступает.

– У меня, – говорит он в телефонную трубку сыну с той же бравадой, – у меня все хорошо. Вот, с Ленуськой в Москве на фестивале, принимают хорошо. Думаю, будет успех. А ты готовься, мой золотой, скоро брата будешь нянчить. Мы уже на подходе, – говорит он, имея в виду интересное положение своей жены, и, понимая, что его запал кончается и вот-вот его голос предаст его – дрогнет. – Да, – говорит вдруг Игорь, вздыхая, и замолкает.

Заранее приготовленные слова для сына внезапно заканчиваются, и Игорю хочется крикнуть сыну, что очень важное и сокровенное, может быть, то, что он его любит. Но Игорь не может, у них это как-то не принято. Поэтому он молчит и молчит, и сам уже начинает бояться своего молчанья. Он только слышит, как сын его спрашивает, что случилось и почему он молчит.

– Помехи, – наконец, произносит уже не очень громким голосом Игорь. – Связь барахлит, все этот роуминг, мать его за ногу, – пытается отшутиться Игорь. Но больше всего ему сейчас хотелось бы не отшучиваться, а сказать сыну, как все есть на самом деле. Но как это сказать, как сформулировать это в словах он не знает. – Давай, сын, до связи! – заканчивает разговор Игорь и закрывает лицо испещренной выпирающими темно-синими венами рукой, в которых течет кровь такая же кровь, как у его сына.

А когда Игорь убирает руку с лица и выдыхает. Он, осторожно поворачивая голову, смотрит по сторонам, и ловит себя на ощущении, что он стоит как раз на том берегу озера, до которого еще мальчишкой хотел добежать по глубокой воде. И это значит, что он добежал. Он добежал до другого берега.

13

Игорь бросает зубную щетку в стакан, и она еще какое-то время бьется в замкнутом пространстве стакана. Игорь только что встал и почистил зубы. Игорь терпеть не может зубы, потому что они ему напоминают ему о том, что он всего лишь человек и живет в неидеальном мире. Поэтому каждое утро ему постоянно надо отмываться от этого мира, очищаться. Нужно постоянно что-то чистить, и зубы, и обувь, и душу.

Игорь вышел из ванной и лег на кровать, где спала Ева. Прежде чем уткнуться лицом в подушку, он задержал взгляд на ней, и она показалась ему одновременно земной и прекрасной. Игорю всегда казалось, что Ева не слишком страдает оттого, что ее душа оказалась засунута в тело, из которого не выбраться в течение жизни. Игорю казалось, что Ева научилась жить на земле, и всю жизнь он хотел научиться у нее этому искусству. Игорь уткнулся носом в подушку и закрыл глаза, уже должно быть было около пяти или шести утра, но ему не хотелось смотреть на часы. Это было ни к чему, потому что на сегодняшний день у Игоря абсолютно не было никаких планов, и он мог позволить себе поспать. Сон – это единственное, что было в этом мире идеального.

Обычно Игорь сразу проваливался в сон в это время суток, то есть вначале он просыпался, лежал немного в постели, а потом проваливался в сон. Но сейчас эта зубная щетка, которую он бросил в стакан, стояла почему-то перед его внутренним взором. Игорю казалось, что он не спит, но на самом деле он уже погрузился в состояние сна, только он не понимал этого. Поэтому когда он увидел уже во сне свою мать, он очень удивился, потому что она была достаточно молода и только вышла из душа, а в ее волосах была зубная щетка. Игорь любил мать, но она была всегда очень холодна с ним. Она любила вести светскую жизнь мало обращала внимания на своего сына.

– Ты уже сделал уроки? – спрашивает она у Игоря не очень заинтересованно, улыбаясь и явно думая о чем-то своем. – Как дела в школе?

– Мам, мне уже сорок шесть лет, – отвечает с удивлением Игорь матери. – И мне уже не до школы.

Игорь смотрит на свою мать и понимает, что она моложе, чем он сейчас. Мать умерла два года назад, перед смертью она много болела, и Игорь часто навещал ее. А во сне она была красивая и молодая. Мать всегда хотела девочку, но родила мальчика, и больше она решила не рисковать. Вдруг будет еще один мальчик, и этого она бы не вынесла, потому что мать боготворила женственность, а все остальное у нее вызывало непонимание и отвращение.

– Хорошо. Только не прогуливай, – говорит в том же тоне мать, улыбаясь каким-то своим мыслям.

Мать Игоря всегда была увлечена только своими делами. С отцом Игоря она развелась, когда ее сыну не исполнилось и года. Это была любвеобильная женщина, у нее было много ухажеров и любовников, и она жила этим.

– Хорошо, не буду прогуливать, – произносит Игорь, наблюдая за матерью, которая сидится к туалетному столику и начинает и красить глаза. Мать Игоря очень любила красить лицо, потому что без косметики она была не равна себе. Без косметики она себя не узнавала. У матери были миндалевидные очень яркие глаза, и они навсегда врезались в память Игоря. – А как у тебя дела? – спрашивает Игорь, затаив дыхание, как будто она может проигнорировать его и не ответить.

– Хорошо, – отвечает мать, нанося на веки светло-серые тени. – Только не мешай мне сейчас, а то опять попаду мимо глаза. Придется стирать и начинать все заново.

Игорю всегда казалось, что в их разговоре слишком часто звучит слово хорошо, а это верный знак того, что что-то не так. Это значит, что им не о чем поговорить Игорь. Он всегда мечтал общаться с матерью, но ей всегда было не до этого. У него была своя жизнь, а у нее своя. Фактически мать справлялась со своими родительскими обязанностями, но материнской ласки и теплоты не было. Именно поэтому Игорь с самых ранних лет тосковал по женственности. Женщина для него была звездой, по которой у него была межгалактическая тоска и меланхолическое томление. Ему хотелось припасть к ее груди, к груди своей женщины и отдохнуть душой. Слиться с ней так, как сливаются со вселенной.

– Ты знаешь, – как будто тут же забыв о своем обещании не мешать матери, продолжает Игорь, – а я вот стал режиссером. А ты, наверное, и не думала, что я хоть кем-нибудь стану. У меня много спектаклей, хвалебные отзывы критиков, со мной многие мечтают познакомиться. Я много работал и многого добился, квартира, машина, неплохой счет в банке. Только жены нет. Точнее, она как бы есть, и ее как бы нет. Но это же ничего, правда? Ведь и у тебя никогда не было постоянного мужа. А значит, мы с тобой в чем-то очень похожи, – как будто с вызовом произносит он.