Бык и бабочка

Внезапный телефонный звонок нарушает течение мыслей Веры. Вера знает, что это может быть угодно, но только не Игорь, потому что именно его звонка она очень ждет. Поэтому Вера идет к телефону очень медленными шагами, потому что не хочет слишком быстрого подтверждения в том, что это не Игорь.

– Слушаю, – немного пугаясь своего собственного голоса, произносит Вера. – Что тебе надо? – говорит она еще более грубым и беспокойным голосом.

Вере звонит Андрей. Его голос ласков и невесом, он говорит что-то невнятное, пытаясь назначить Вере свидание, но Вера его даже не слушает. Она слушает себя и свое молчание, которое на фоне его голоса в трубке кажется ей очень занятным. Ей кажется, что будет интересным, если она запишет его на диктофон, а потом послушает. Когда Игорь там, а она здесь, то приходится развлекать себя любым способом даже так. Вера сбрасывает звонок Андрея, не объясняя причины.

Вера включает диктофон и мысленно говорит себе: говори, что в ее случае означает: молчи. Время идет, а Вера молчит в диктофон своего телефона. И с каждой секундой ее молчание становится все сильнее и сильнее. Время идет, а Вера молчит целенаправленно в диктофон. Молчит в диктофон на своем телефоне.

Легонько оттолкнувшись ногой, Вера снова приводит в движение кресло-качалку. Вера закрывает глаза, надеясь уснуть. Рядом с ней на подоконнике лежит ее телефон, с включенным диктофоном, который воспроизводит ее молчание. Обычное человеческое молчание, в которое можно вместить все, что угодно, поэтому человек, который по большей части молчит, всегда выигрывает. За него его образ придумывают другие и делают его таким, каким хотят видеть. Человек молчащий – лучший материал для изготовления человека идеального. Ему можно приписать массу достоинств, и можно даже в них даже поверить, и он не сможет их опровергнуть никак, он же молчит. Вера думает о том, что Игорь часто молчал с ней и без нее. Теперь Вера, оставшись с самой собою наедине, думает: а не придумала ли она его, и тот ли он, кем она его себе сочинила.

3

– Хочется, чтобы произошло что-то хорошее, – произносит задумчиво Лена. – Взяло и произошло. Чтобы не ждать, не просить, чтобы ничего не делать для этого, чтобы оно произошло, а оно само взяло и произошло. Как снег на голову свалилось.

Ева и Лена идут по дороге, и Ева смотрит по сторонам.

– Как назовешь? – спрашивает Ева, как будто не обращая внимания на то, что говорит ее помощница.

– Не знаю, – отвечает не сразу Лена. – Наверно, никак.

– Ясно, – произносит с той же долей равнодушия Ева, какая ей бывает обычно свойственна в общении с Леной. – Вон та ветка похожа на линию твоего живота, – говорит Ева более заинтересованно, показывая на верхушку дерева. – Смотри, она так же изогнута, как твой живот.

– Наверное, ветка тоже беременна, – говорит Лена, которой нравится, что Ева, наконец, заметила ее беременность, то есть удостоила ее беременность чести быть замеченной – Хотя ветки, наверное, не бывают беременны.

– Ну почему же, – произносит оживленно Ева, – бывают. Еще как бывают. Эта видишь беременна. Все, что угодно, может быть беременно.

– Все, что угодно? – переспрашивает удивленно Лена, кидая взгляд в глаза Евы. – И облако тоже?

– И облако тоже. Я много раз видела беременные облака. Облака – это то, что беременно постоянно.

– А я видела беременную железную ограду, потому что ее кто-то продавил. И она так и стояла, и никто ее не исправлял, то ли потому что руки не доходили, то ли потому что так лучше.

– Если приглядеться, то мои башмаки тоже сейчас беременны, видишь? – Ева приподнимает ногу и показывает Лене на высокий подъем своей туфли. А сегодня я ела в столовой беременной ложкой. Наличие беременности в том или ином субъекте зависит от ракурса зрения. То есть, смотря как на него посмотреть.

– Да, это смотря как посмотреть, – улыбается Лена. – Это точно. Но, значит, и отсутствие ярко выраженной беременности тоже зависит от ракурса зрения.

– Да, – соглашается Ева, потому что ей не сложно согласиться с тем, что так хочется услышать ее помощнице. – Тоже зависит от ракурса зрения.

– Значит, если посмотреть на меня с другой стороны, то я вполне могу быть и не беременной? – спрашивает с надеждой в голосе Лена

– Да, вполне можешь быть небеременной, – отвечает ей Ева. – Но только зачем? – замечает она.

– Как зачем… произносит печально помощница Евы. – Потому что беременной быть очень грустно. Очень-очень грустно, – говорит откровенно Лена. – Вы даже не знаете, как грустно.

– Да, – отвечает Ева. – Точнее, нет, не знаю. – Бог не дал, точнее я сама не взяла.

– И я вот тоже никогда не хотела. Материнство – это не то, отчего мое сердце начинает стучать сильнее. Это не то, к чему я всегда стремилась.

– Я кто сказал, что я не хотела? – произносит задумчиво Ева и улыбается.

Лена смотрит на улыбку Евы, и ей, кажется, что ее улыбка тоже беременна. Но это очень грустная беременность, которая рождает недосказанность, похожую на загадку. Лена смотрит на улыбку Евы стараясь запомнить ее, потому что Ева улыбается редко, а в последнее время почти никогда.

– Ясно, – говорит прилежным голосом Лена. Лене ничего на самом деле не ясно, но она не стала спрашивать. У Евы такое лицо, что Лена боится своим вопросом спугнуть воцарившуюся в нем гармонию. – Так, наверное, тоже бывает, – робко произносит она, как будто готовится сказать что-то важное.

– Ну что приуныла, говори уж, – понимая интонацию Лены, произносит Ева. – Рожай, – произносит с легкой иронией Ева.

– Если будет девочка, то я ее назову так же, как вас. А если мальчик, то мне все равно, – произносит Лена и внимательно смотрит на Еву, ловя каждое ее движение.

Ева смеется.

– Да, я назову девочку вашим именем, а когда она подрастет, я буду ей говорить, что я назвала ее в честь гения. Самого величайшего гения, которого я только знала. Я буду ей говорить, что назвала ее в честь величайшей женщины, в честь богини театра, – говорит Лена все быстрее и серьезнее, не понимая, почему Ева смеется. – Я назову ее так, потому что никого я так еще не любила, как вас, – Лена поворачивается лицом к идущей рядом Еве и останавливается.

Лена всегда любила Еву, она ее обожала. Она боготворила Еву. Раньше признание в любви Еве казалось чем-то недостижимым и сверхъестественным. Лене казалось, что она никогда осмелится сказать ей это в лицо, но новый город, гостиница, фестиваль, прогулка, – все так совпало, что Лена не смогла сдержать слов.

– Я Вас люблю, я никого так не любила. Я вообще никого не любила. Я вас люблю, вас люблю, бесконечно люблю…

Ева молчит и смотрит на опущенную голову Лены. Ева не знает, что ей делать, но ведет себя так, как все в порядке вещей, как будто так и должно быть.

– У искусства, есть такое свойство детка, – говорит Ева, приподнимая нежно рукой голову Лены, чтобы она смотрела в этот момент нее, – оно всегда заставляет чувствовать в жизни то, что мешает чувствовать себя хорошо. Мешает жить хорошо. А ты ведь хочешь жить хорошо? – спрашивает ласково Ева. – Ты ведь хочешь жить хорошо?

– Нет, – смотря на Еву как будто бы только что проснувшимися глазами, произносит Лена. – Не хочу, – отвечает она, не понимая сама до конца своего ответа, но интуитивно считая его единственно правильным.

4

– На, – произносит Лена по-театральному пафосно, – жри! – и ставит перед Игорем тарелку с вареными сосисками.

Лена не может понять, зачем ее муж увязался за ней на фестиваль, и теперь ей приходится проживать с ним в одном номере. На самом деле сам Игорь не понимает, зачем он решил сопровождать свою беременную жену на фестиваль, но ему кажется, что так будет лучше. По крайней мере, так он сможет контролировать свою жену и следить за ее действиями.

– Спасибо, – говорит Игорь, уже давно привыкший к театральной грубости своей жены. – Только не понятно, почему их здесь пять, хотя я заказывал три.

– Много не мало, – скороговоркой произносит Лена и садится на диван спиной к Игорю.

– Да, – отвечает Игорь. – Много не мало, – комментирует он, накалывая сосиску вилкой, что положить ее в рот. Но есть Игорю почему-то уже не хочется. Он сидит очень сосредоточено и есть ему почему-то уже не хочется. Игорь знает, что он может так сидеть, сколько угодно, и Лена не проронит ни слова. Он понимает, что они будут молчать, потому что говорит им не о чем, несмотря на то, что они женаты, ждут ребенка, будут рожать.

– Хм, – усмехается Игорь внезапно, как будто произносит случайные мысли вслух. – У меня был друг в детстве Никитка, хороший такой паренек. Мы с ним очень дружили. Наверное, про такую дружбу говорят: не разлей вода. Потом наши пути разошлись, в общем, так бывает. Он уехал в М*, а я остался у нас К*. И вот перед тем, как поехать сюда, я нашел его в социальной сети. Думал, встретимся тут, молодость вспомним. А он меня проигнорировал. А ему: «Привет, как дела дружище?! Давно не виделись!». А он не пишет в ответ ничего, молчит. Я думаю: ну, может, не получил сообщение. Поэтому узнал его телефон через интернет и звоню. Говорю: «Привет, дружище! Это я, как дела, дорогой?!». А он мне: «Я занят, – говорит. – Я перезвоню, – говорит». И не перезвонил. Не перезвонил, – с грустной улыбкой произносит Игорь.

Игорь сам не знает, почему он стал рассказывать эту историю Лене. Просто захотелось кому-нибудь рассказать. Лена понимает, что она должна как-то реагировать на историю, которую рассказал Игорь, но ей не хочется реагировать. Ей жаль, что Игорь вообще рассказывает ей такие вещи, потому что Лена считает, что подобные истории могут нарушить формат их отношений. Ей не хочется говорить слова утешения Игорю, потому что это ничего не изменит в корне, но может дать ему надежду на то, что их отношения изменятся к лучшему. И в данном случае Лена считает надежду – слишком жестоким испытанием для психики Игоря, поэтому она молчит.

– В школе, наверное, мы проходили какое-то стихотворение, – продолжает Игорь в том же немного ироничном тоне, но внутри очень которого лежит печаль, – и там слова были: «…любить тебя, обнять и плакать над тобой». Я стихи не очень люблю и читать вообще не люблю, но эти слова я почему-то запомнил. На всю жизнь запомнил. «… Тебя любить, обнять и плакать над тобой». Ну, или как-то так. И сейчас все больше они не дают мне покоя, – произносит совершенно спокойно Игорь с грустной улыбкой, как будто бы не замечая ни спины Лены, ни ее подчеркнутого молчанья. Он смотрит только на пять розовых сосисок, которые лежат перед ним на тарелке, и отчаянно напоминают ему его отношенья с женой. – Наверное, я хотел, чтобы и у меня так было. И я верил, что будет. Но не было. И уже не будет, – вздыхая, говорит он, не понимая, зачем говорит все это.

Лена молчит.

– Нет, – произносит он после недолгой паузы, – я не злюсь ни на себя, ни на судьбу. Но просто странно, что такие слова все-таки есть, а отношений таких у меня никогда не было. Вот ты, вся занята искусством. Все искусство, искусство, искусство у тебя на уме и в душе. Ты живешь только спектаклями и театрами, и искусствами. Это, наверное, хорошо. Наверное, это облагораживает. Но только мне не нужна служительница искусства, мне нужна обычная хорошая женщина, которую не так будет сложно любить, как тебя. Чтобы я пришел однажды с работы, а дома – горячий ужин, и жена в пушистом халатике, который в цветочек, стоит и улыбается. И она вся такая домашняя душевная добрая. Да, – вздыхает печально Игорь. – «Тебя любить, обнять и плакать над тобой». Или как-то так.

– Но ты знаешь, я, наверно, смирился, – произносит Игорь более иронично, надеясь, все свои откровения свести к шутке. – Я иссяк, и мне уже ничего не надо. Я все думаю, ведь если я не сумел найти душевность и счастье в этой жизни, то будет другая. И я в ней обязательно все найду, только там главное не забыть об этом. А я всегда все забываю, – грустно констатирует он, снова тыкая вилкой сосиску и направляя ее в рот, куда идти она совершенно не хочет.

Он не хочет есть, но он знает, что если начать жевать, то душа успокоится, потому что начнет работать желудок. Желудок и душа в некотором смысле антагонисты: когда работает душа – желудок в покое, когда желудок начинает действовать – успокаивается душа.

Лена оборачивает осторожно через плечо, чтобы посмотреть на своего мужа. Она смотрит на него мельком, видя, как он сосредоточенно ест. Лицо Лены в слезах, но она не вытирает слезы, чтобы по ее движениям Игорь не догадался, что она плачет. Плачет беззвучно. Лена не хочет ему показывать свои слезы, чтобы не дать ему ненужную надежду на то, что еще все возможно. Потому что надежда в их случае, по мнению Лены, – это слишком жестоко.