Бык и бабочка

Эти руки рассказывают Игорю историю, которую он хочет дослушать до конца, вместе с тем, как Вера произносит такую речь, которая своей заурядностью оскорбляет эстетический слух Игоря.

– Какого хрена, какого черта? – переходит Вера на язык обыденности, употребляя много грязных ругательств. – Короче, трахнет меня кто-нибудь, наконец, или нет?! А у тебя все театр, все театр, ты только им и занимаешься! А насрать мне на твой театр! Мне мужик не для этого нужен, – говорит она и проникновенно смотрит на Игоря, которого не волнуют ее ругательства и который смотрит только на ее руки.

Игорь смотрит на ее в черных атласных длинных перчатках руки. Ему кажется, что эти два черных лебедя, склонили устав, свои головы. Ему кажется, что они умерли, или уснули. Вечным сном. Навсегда.

Игорь встает и протягивает Вере свою руку, безмолвно давая ей понять, что просит ее правую руку, спящую на ее левом молочно-белом плече. И рука Веры, повинуясь его желанию, осторожно опускается на прохладную ладонь Игоря. Он целует ей руку.

17

Игорь знал, что на многое в этой жизни ему придется закрывать глаза. Он родился с этим ощущением. Но закрывать глаза на что-то он не мог в силу своего бескомпромиссного характера, ему легче было избавиться от глаз. Но в последние несколько лет ему стало на все наплевать, и Игорь перестал предпринимать усилия, направленные на то, чтобы замечать в жизни только хорошее, а все плохое оставлять за кадром сознания.

– Мужчина, мужчина, – слышит тонкий голос у себя за спиной Игорь. – Стойте, вы уронили платочек.

Игорь останавливается и оборачивается.

– Бегу за Вами уже с самого перекрестка, Вы уронили платочек, – произносит с улыбкой розовощекая девочка и протягивает Игорю его носовой платок.

– Спасибо, – отвечает Игорь, довольно равнодушно глядя на девочку, которая подняла его платок, случайно выпавший из кармана его зимней куртки.

Игорь не может порадоваться тому, что он не потерял платок или тому, что девочка не осталась равнодушной к его такой незначительной потере. Игорь во всем видит и другую сторону. Ему кажется, что девочка узнала в нем известного театрального режиссера и только поэтому подняла его платок и побежала за ним. Игорь рассматривает весь мир сквозь призму театра, поэтому эта сцена ему не нравится. Игорь видит в ней недостатки. В одно мгновение Игорь понимает, что для того, чтобы это сцена, в которой девочка передает ему платочек «работала», все должно быть не так, как было. Девочка должна была быть, к примеру, уже не в подростковом возрасте, а моложе. Свет должен был быть гораздо приглушенней и тише, и не так ослеплять, чтобы создавать атмосферу повседневности. И он, как актер, должен был обернуться и совсем по-другому посмотреть на эту девочку, может быть, даже с улыбкой. Игорь уверен, что с его стороны должен был присутствовать элемент тихой радости, который не сразу бросается в глаза, но чувствуется на расстоянии.

– Пожалуйста, – протягивает она ему его платок, разглядывая его лицо своими наивными глазами, как будто ожидая от него улыбки, но, так и не дождавшись ее, удаляется восвояси.

Игорь понимает, что его выражение лица, наверняка, ее расстроило. Его выражение лица не оправдало ее ожидания. Усилия, вложенные девочкой в процесс поднятия и доставки платка, оказались напрасными, они не окупились радостью доброго дела. Потому что для Игоря не существовало понятия доброго, в обычной жизни он стал видеть подвох. Игорь не оправдал не только ожиданий этой девочки, но и своих собственных ожиданий от себя. Планка Игоря была слишком высока, поэтому он никогда особенно не радовался своим успехам, потому что каким бы ни был оглушительным его успех, он всегда ожидал от себя большего. Радость посещала душу Игоря редко, а в последнее время никогда. Очень часто, смотря на себя в зеркало, он пытался заставить себя улыбнуться, но ему всегда жаль было улыбку, которая страдала от того, что он пытался овладеть ею. Растекающаяся улыбка по лицо Игоря получалась ядовитой, как ртуть. И Игорь не видел смысла отравлять ею свое существование.

По дороге к театру мысли Игоря были о поступке этой девочке. Клетчатый платок в его руке был влажным от того, от он упал в снег, а потом снег растаял. Игорь оказался не готовым к тому, что кто-то поднимет его платок и принесет его ему. Поэтому он отреагировал на этот поступок девочки неадекватно. Ничего было вернуть, ничего нельзя было переиграть. Только сейчас после этого поступка девочки Игорь понял, что он слишком часто оказывался не готовым к событиям, происходящим в его жизни. Эти события не вписывались в его сценарий, поэтому он считал себя вправе быть к ним не готовым и даже отрицать их значение и их данность, сводя их к нулю. Но именно сейчас Игорь стал чувствовать себя виноватым в том, что он не поблагодарил девочку, что он просто не улыбнулся ей. «А может быть все еще можно вернуть? – пронеслось в голове Игоря, и ему ужасно захотелось обернуться». Игорь остановился.

Душа его хотела, чтобы он обернуться, но в то же время разум говорил, что это ни к чему не приведет. Девочка, наверняка, скрылась из поля зрения, и ничего невозможно изменить, потому что это жизнь. Жизнь, которую Игорь как раз он и не любил за то, что здесь невозможно порепетировать и переиграть, ведь если ты что-то делаешь в жизни, то ты это делаешь навсегда. Игорь застыл, его разум запретил ему оборачиваться, потому что это был принципиальный момент. Игорь знал, что если он даст слабину и обернется, то потом он слишком часто начнет оборачиваться в мыслях к своему прошлому, надеясь все изменить. «Только вперед, – мысленно произнес себе Игорь, – только вперед». До театра оставалось всего ничего, идти нужно было недолго, а там все забудется, и эта девочка, и этот поступок девочки, и его реакция на него.

Но каждый шаг Игорю давался с большим трудом, и чем больше он уговаривал себя не оборачиваться, тем больше он хотел обернуться. Для него это было почти невыносимо, потому что ничто так не выматывает, как борьба с самим собой. Чтобы как-то все свести на шутку и посмеяться над желаниями своей души, Игорь стал представлять объявление, в котором большими буквами будет написано: «Просьба откликнуться розовощекой девочке в возрасте 13–15 лет, которая на улице Садовой около полудня 31 января подняла клетчатый носовой платок и передала его некоему господину. Господин все-таки решил ответить ей добродушной улыбкой». Игорь горько усмехнулся, понимая наивность своих желаний, и разжал руку, чтобы носовой платок был для него потерян и не напоминал ему о случившемся. Платочек упал на мокрый асфальт. «Все скоро забудется, – мысленно сказал он себе. – Все обязано скоро забыться, потому что я – режиссер своей судьбы».

Но уже у подножья театра Игорь, ослабив контроль над собой, все-таки обернулся. Хоть это было уже бессмысленно.

18

Сегодня Вера чрезвычайно активна. Свою нереализованную сексуальную энергию она выплескивает в фуэте. Вера крутит фуэте у себя в гостиной. Она чувствует, что судьбы крутит ею, поэтому Вера крутит свои фуэте. У Веры черной повязкой перетянут один глаз, потому что она представляет себя не просто балериной Большого театра, а балериной-пиратом на корабле своей жизни. В детстве Вера занималась балетом, поэтому фуэте у нее выходят легко. Перед тем, как встать на пуанты, Вера порезала и поставила жариться картошку на сале. Эту картошку она жарит не себе, а отцу, который скоро должен прийти с работы.

– Свистать всех наверх! – кричит Вера, крутя фуэте. – Курс на победу! Вперед к мечте на всех парусах! Туда, где наши сердца! Всем офигеть от счастья! Потому что мы движемся к нашим сердцам и мечтам!

Вера не знаем, к каким конкретно сердцам она движется. Но это и не важно, потому что она хочет просто что-то произносить с пафосом. Вера пользуется тем, что никого нет дома. Вера пользуется свободой, когда она может делать все, что ее душе угодно. А ее душе угодно кричать. Вера упивается той свободой, которая с приходом отца должна закончиться. Вере важно что-то говорить, кричать, петь и шептать, пока она крутит фуэте. Вера произносит первое, что приходит в ее двадцатилетнюю голову. Вера совершенно не думает о картошке, точнее мысли о жарящейся картошке находятся не на первом месте.

– Клянешься отрастить себе патриотические сиськи пятого размера?! – с иронией и пафосом произносит Вера. – Клянусь! – отвечает она, присягая неизвестно кому и чему и смеется. – Клянешься всегда врать и изворачиваться? – не сбавляя темп, восторженно вопрошает Вера. – Клянусь! – Клянешься всегда наступать на горло собственной песне? – с улыбкой произносит она. – Клянусь!

Вере нравится то, что она говорит. Такие танцы для нее – это забава, где она может оторваться на полную катушку, дать выход своей негативной энергии и своим негативным мыслям. Поэтому Вера стесняется в выражениях, она не контролирует себя, и ее подсознание могучим потоком выливается наружу. Вера сама не знает, что она произнесет в следующую секунду, и сама удивляется тому, что она говорит. Поэтому слова из детской считалочки сменяются ее личным бредом, а бред перерастает в известные строчки стихов. Иногда Вера поет, а иногда произносит что-то речитативом, иногда шепчет, а иногда кричит, как будто внутри у нее все, абсолютно все перемешалось, и она сама не понимает, что верно, а что неверно.

– И не важно, чем он занят, если он худеть не станет! А ведь он худеть не станет, если конечно вовремя не подкрепится! – декламирует с пафосом Вера песенку из «Винни-Пуха». – Свистать всех наверх, я сказала!

Вера ведет себя как безумная, потому что ей кажется, что в безумном мире она должна вести себя именно так. Ей хочется безумия, она хочет кричать. Мир слишком не идеален, чтобы она могла позволить себе не кричать. Этот мир плох для нее, потому что в нем она не может получить то, что хочет. Крик – это ее форма протеста.

Раньше, еще в детстве, Вере мама подарила музыкальную шкатулку. Когда Вера ее открыла, внутри была маленькая балерина, которая крутилась вокруг своей оси под музыку. Вера так часто открывала эту шкатулку, что быстро сломала ее. Но память о ней запала глубоко ей в душу, теперь она сама та балерина из шкатулочки, и скоро себя сломает, если не закроет шкатулочку.

– Я несу пирожки своей бабушке, а ты, старый хер, отвали! – имея в виду серого волка, произносит Вера. – Отвали, – я сказала. Свистать всех наверх, ближе к небу, – произносит Вера, не стараясь понимать то, что она говорит! – Маленькой елочке холодно зимой, из лесу елочку взяли мы домой! – выливает свой поток сознания через рот Вера. Ей становится одновременно смешно и грустно, а потом наступает агрессия.

Вера понимает, что ее запал угасает, поэтому она становится агрессивной. Когда Вера начинает себя чувствовать себя беспомощной, она всегда становится агрессивной.

– Если крикнет рать святая кинь ты Русь, живи в раю, я скажу…., – произносит она строчки из стихотворения Есенина, – а что я скажу… что я скажу?

Вера сбивается с ритма, она уже выдохлась и сильно устала, ее дыхание сбилось. Из кухни уже отчетливо доносится запах подгорающей картошки. Но это ничуть не смущает Веру. Она готова принести в картошку в жертву, потому что ее безумный танец требует жертв.

Вся комната в дыму, потому что на кухне горит картошка. Запах гари отчетливо чувствуется в комнате. Но Вера не хочет так быстро идти на кухню. Ей даже доставляет удовольствие, что картошка мучится на сковородке. На самом деле Вере уверенна, что она по психотипу тоже картошка, которая жарится в аду жизни. Но только Вера не хочет быть картошкой.

Вера выключает плиту, стряхивает картошку в ведро, потом ставит сковородку с остатками пригоревшей картошки под проточную холодную воду. Она зловеще шипит, ударяя паром в лицо Вере. Картошка получилась одновременно горелая снизу и сырая сверху. Это жалкое зрелище. По шум воды, льющейся из крана на сковородку, Вера представляет балерину, которая крутилась в шкатулке. Вере тотчас же захотелось закрыть эту шкатулку. Впервые за долгое время Вера захотела, чтобы отец как можно быстрее пришел домой, потому что она не хотела оставаться наедине с этой шкатулкой.

19

Игорь может быть очарован или раздосадован одним и тем же наблюдением, потому что Игорь человек настроения. Если у него было хорошее настроение, то он все видит в радужном свете, а если нет, то внутри у него собирались тучи, готовые вот-вот вырваться в виде неприятия той или иной ситуации. Но сейчас у Игоря настроение благостное, и все ему кажется милым.

Игорь сидит в пятом ряду, заведя руки за голову, и наблюдает за репетицией. Игорь слушает только интонацию, своеобразную атмосферу спектакля, в которую входят и реплики актеров и их телодвиженья на сцене. И именно по этой атмосфере он догадывается о том, в нужном ли направлении разливается спектакль. Игорь слушает атмосферу спектакля, как аромат духов, и видимо в этот раз этот аромат ему нравится. Но думает Игорь совершенно не о спектакле.

До того, как спектакль начался, Игорь поднялся на сцену и поздоровался с актерами. Он пожал им руки, потому что всегда так делал. Рукопожатие – это была для него форма вежливости. Игорь раньше никогда не замечал своих рукопожатий. Но сейчас они привлекли его внимание. И он стал о них думать. Он вспомнил, как еще на лестнице перед входом в театр пожал руку своему коллеге, а потом еще одному своему товарищу. Подумав еще немного, Игорь констатировал, что в театре за его двадцать лет работы в нем не осталось свободного или даже живого места без его рукопожатия. За двадцать лет работы в этом театре Игорь совершил несчетное количество рукопожатий, которые как невидимые человеческому глазу метафизические сущности жили и продолжают жить в этом театре. Они как маленькие тонкие ниточки, из которых паук плетет свою паутину, опутывают теперь театр. А искусство было как муха, попавшая в эту паутину.

Игорь улыбается. Улыбается так, что даже нельзя понять, что он улыбается. Ему странно, что сердце театра еще каким-то образом умудряется биться в этой паутине рукопожатий, ведь вежливость крайне вредна для искусства. Игоря действительно увлек процесс размышления над этой темой. Он стал думать, что его жизнь, как маленький отдельно взятый театр, тоже, по всей вероятности, пребывает в паутине рукопожатий. И что будет, если однажды разорвать эту паутину бессмысленных рукопожатий?

Игорь слушал атмосферу спектакля и одновременно думал о рукопожатиях в своей жизни. Он думал о том, кому и зачем он в своей жизни пожимал руки. То, что он пожимал руки случайным знакомым, это было понятно (к знакомым приравнивались все лица мужского пола, потому что друзей у Игоря не было). Вопрос был в том, кому или чему еще Игорь пожал в своей жизни руку. Первое, что пришло на ум Игорю – это было пустота. Он намерено впустил пустоту в свою жизни и пожал ее метафизическую холодную руку, потому что пустота для Игоря была необходима. Ему необходимо было незаполненное ничем и никем пространство, чтобы иметь возможность… страдать. Да, именно страдать, потому что Игорь считал страдание неотъемлемой частью искусство. Он часто повторял себе довольно известные слова о том, что для того, чтобы творить, нужно страдать. Но пустота появилась в его жизни не просто так, он сам осознанно организовал себе пустоту, когда позволил ей Еве уйти от него. Ева ушла, и наступила долгожданная пустота. От которой он страдал и творил.

Еще Игорь пожал руку решимости не думать ни о чем, кроме театра, и решимости не поздороваться при встрече с явью. Это тоже он сделал для искусства. Он действительно был настроен жить ради искусства. Потому что у него была уверенность в том, что никто, кроме него, не справится с этой благородной миссией. Только теперь эта благородная миссия выглядела забавной задачей, на которую и не стоило тратить время. При мысли об этом Игорь опустил руки, собранные в замок за его затылком. Некоторые актеры, наблюдавшие за его реакцией, решили, что Игорю что-то не нравится в спектакле. Но это было не так. Ему что-то не нравилось в его собственных мыслях, а в спектакле все было так.

Игорь дошел до такой степени понимания свой жизни через метафору рукопожатий, что откровения посыпались на него вдруг, как из рога изобилия. Так он понял, что еще пожал руку неопределенности, потому что только тогда, когда ты не знаешь, что будет дальше, можно творить. Игорь пожал руку отсутствию любви в своей жизни, он запретил себе любить, чтобы не расходовать свою творческую энергию. Перебирая в своей голове то, чему он в своей жизни еще успел пожать руку, Игорь приходил в ужас. Игорь чувствовал пауком, который попался в сплетенную им же паутину рукопожатий. Ему становилось очевидным, что он перехитрил сам себя. Он совершенно не заметил, как актеры закончили репетировать и с удивлением смотрели на него, ожидания его вердикта.

– Все хорошо, – наконец, говорит Игорь немного отвлеченно своим актерам. – Продолжайте в том же духе, – произносит он и спешит встать с кресла, чтобы выйти на воздух.

– Что, играют все лучше и лучше? – с веселой улыбкой, как будто насмехаясь над мыслями Игоря, произносит Артур и протягивает Игоря для рукопожатия руку. Артур тоже режиссер в этом театре. Артур появился совершенно неожиданно, потому что Игорь совершенно его не замечал во время репетиции. Артур пришел посмотреть, как идет репетиция. Он пришел, чтобы понять секрет успеха Игоря, он хотел научиться у Игоря искусству быть успешным режиссером. Но, к удивлению для себя, Артур ничего необычного в работе Игоря не обнаружил, кроме того, что Игорь был чрезвычайно отрешен от всего происходящего на сцене. – Думаю, что вас опять ждет успех! – добавляет Артур с воодушевлением, скрывая свое возмущение по этому поводу.

Игорь внимательно смотрит на протянутую ему руку. Он смотрит на нее так долго, что возникает неловкая пауза, которую Игорь решает прервать, как только она достигает своего апогея.

20

Большая рука Игоря лежит на горячем животе Веры, в котором лежат два огурца, чашка кофе и семнадцать пельменей. Она сидит в одном красном кружевном лифчике, потому что она сняла корсет, сильно давивший ей на живот после еды. Живот Веры горячий, потому что там происходит пищеварение. И в голове Игоря тоже происходит пищеварение, потому что Игорь не понимает, каким образом столько еды могло поместиться в ее желудке, ведь глядя, на хрупкую фигуру Веры можно подумать, что желудка у нее либо вообще нет, либо он с горошину. Когда Игорь чего-то не понимает, то это ему даже нравится, потому что это дает пищу для размышлений. Обычно Вера действительно ест мало, практически совсем ничего не ест, перебиваясь парой кусков чего-нибудь, которые она хватает с тарелки Игоря, что, конечно же, Игорю совершенно не нравится. Себе Вера тарелку обычно не берет, чтобы ее потом не мыть. Но в этот раз на нее напал жор, и она ела, как обычный человек из тарелки, напрочь забыв о своей привычке питаться святым духом.

– Такие странные эти люди, – говорит Вера, дезориентированная обилием пищи в своем желудке. – Всем куда-то надо, все куда-то спешат, что-то придумывают. Наверное, поэтому и ноги мне оттоптали сегодня в трамвае. А куда спешат, зачем спешат, и к чему они все это придумывают, никто не понимает. Одним словом, сублимируют, как хотят, сублимируют по чем зря. Недотраханность – вот бич нашего времени. А ты пойди, потрахайся и успокойся уже, правильно я говорю, а? Пусть все потрахаются и успокоятся уже. Пусть двор пойдет на двор, сосед на соседа, страна на страну, и в результате все станут довольные, доброжелательные, прекратят придумывать что-то неудобоваримое и спешить перестанут, оттаптывая мне ноги в трамвае. Смотри, как оттоптали, – Вера вытягивает тонкую ногу вверх и шевелит пальцами. – До сих пор болят, правда, уже ничего не видно, но были красными. Один здоровенный бугай как прыгнул мне на ногу всей своей тушей! И это только потому, что этому кабану никто не дал. Это поэтому он злой такой был и никого не видел перед собой. Агрессия идет от неудовлетворенности. Он оттоптал мне все ноги, потому что ни одна курочка не дала ему себя потоптать. Нет уж, пусть лучше трахаются. Лично я за мир во все мире. Правильно я говорю, лапуль, а?

Вере часто называет Игоря лапулей, когда ей кажется, что она говорит что-то важное. Вере важно не столько услышать одобрение Игоря, сколько вообще услышать его голос, чтобы убедиться в том, что он ее слушает. Для нее очень важно, чтобы ее слушал такой человек, как Игорь, потому что это сразу придает даже самым ее незначительным речам философский статус.

– Правильно, правильно, – говорит тихо Игорь, поглаживая горячий живот своей женщины. Живот, в котором происходит пищеварение. Живот, который совсем недавно ехал в трамвае. Живот, на котором еще недавно лежал живот ее бывшего парня. Да, совсем недавно Вера стала ему изменять, и Игорь знает об этом, потому что он все знает. Видит ее насквозь.

– Ты спи, спи, отдыхай. Ты, наверно, устала, – произносит тихо и непринужденно Игорь, не понимая, как такой изящный рот, как у его женщины, может так беззастенчиво врать. Но ему не больно, ему это не досаждает, наоборот – ему это интересно больше с художественной точки зрения.

Ему нравится сочетание изящного контура ее губ и неправды. Ему нравится, как открывает рот и выпускает из него обман и неправду. Он благодарен лежащей рядом Вере за то, что он может наблюдать, как ее нежные губы шевелятся, обрамляя неправду. Иногда они становятся похожи на двух дождевых червей, выползших на асфальт жизни. Но Игорь не станет ее уличать во лжи, чтобы не наступать железной пятою наказания наступать на ее желание быть неверной.