Бык и бабочка

– Спать так спать, – уныло произносит Вера, поворачиваясь к Игорю спиной. – А мне все-таки интересно, какой у меня там рисунок будет на моем темно-синем небе памяти. Ради этого, я даже готова прожить всю жизнь. Только ради этого. Я любознательна. И все перед смертью будут вспоминать самые значимые моменты своей жизни, а я закрою глаза, и посмотрю на мои созвездия, которые я создавала всю жизнь, – Вера оборачивается и смотрит на Игоря, надеясь увидеть какие-то чувства на его лице. Но Игорь спит. Или снова делает вид, что спит.

15

– Ты видишь то, что и я? – спрашивает с недоумением первый мужчина.

– Не знаю. Это зависит от того, что видишь ты, – отвечает скептически второй мужчина.

– Женщину, – отвечает негромко первый, как будто бы не доверяя своему собственному голосу. И она ужасна. Ее глаза безумны.

– Я тоже вижу женщину, – отвечает второй. – Она не так и ужасна. Обычная огромная женщина. В ее возрасте и весе у всех такие глаза. Они лезут наружу. Ничего особенного. А то, что в лохмотьях – так это ничего. На нее, наверное, больше ничего не налезает.

– Она у тебя или в меня в душе происходит? – спрашивает первый мужчина, и все его лицо выражает скорбь.

– Не знаю, думаю, что у тебя. Моя душа не специализируется на крупных дамочках сомнительного поведения. В мою мелкую душу такая бы крупная дама точно не поместилась, – произносит первый с явной нотой цинизма и иронии.

– Почему она кричит и машет руками? – спрашивает первый мужчина. – Смотри, она кричит и машет руками.

– Она говорит, что потеряла рубль и десять копеек. Она спрашивает, не видели ли мы их здесь. Да, не слишком умная женщина, мы бы на рубль и десять копеек даже и смотреть не стали.

– Так скажи ей, что мы не брали ее денег.

Хор зевает.

– Я не могу ей сказать, она не слышит.

– Боже…

– Что боже?

– Она смотрит мне в глаза и треплет за грудки. Мэм, да не брал я Ваших денег. Если хотите я вам отдам все свои деньги, только не трясите меня, а то вытрясете из меня душу.

– Ты не сможешь дать ей денег. Она в промежуточном мире.

– Я понимаю, что я не могу ей дать денег.

– Она говорит, что недавно выписалась из психушки Земного шара и говорит, что ей нужны деньги на трудовую книжку. Она просит у каждого рубль или десять копеек. Она кричит и топает сильно ногами.

Хор зевает.

– Но я могу сделать? Мы не можем дать ей денег. Она в другом мире. Что же мы сможем сделать?! Женщина, милая женщина, все будет хорошо, Вы только так не переживайте. Вы найдете деньги на трудовую книжку. Родная вы наша, хорошая, что вы с нами делаете?!

– Она не слышит. Хватит ей говорить. Ты что, не видишь, что она ничего не слышит?

– Я вижу. Но я не могу этого не говорить. Ты видишь, она удавится сейчас за копейку. Или удавит нас.

– Говоришь из Земного шара? Там все такие.

– О, боже…

– Что?

– Она плачет. Я не могу, – вытирая слезы руками, говорит первый мужчина. – Она плачет, я не могу на это смотреть. Она уселась посреди вагона и плачет. Она безутешна. А когда кто-то плачет, я тоже плачу…

– Прекрати реветь. Она скоро найдет нужную сумму, надо всего лишь найти пару сотен добрых сердец, кому не жалко будет рубля или, на худой конец, десяти копеек. Эх, дурная женщина, право слово, дурная, совсем не разбирается в вопросах прошения милостыни. Никто за такую сумму, которую она просит, даже в карман залазить не станет. Игра не стоит свеч. Затраченные усилия не соответствуют размеру помощи. Больше просить надо.

– Я не думаю, я не могу думать. Она плачет, и я не могу думать.

– Она уже перестала. Видишь, трет рукой лицо. Она просто сидит и смотрит как будто бы в никуда. Ничего, скоро найдет денег на трудовую книжку, купить ее и работать пойдет. Скоро устроится на работу, разживется деньжищами и, может быть, даже купить себе пирожок-слойку и молочка в бутылочке. Как ты думаешь, кем она сможет работать?

– Может, бухгалтером? – перестав рыдать, говорит первый мужчина. – Или, может, уборщицей. Да скорее, уборщицей.

– Да, бухгалтером ее не возьмут, деньги теряет. – И уборщицей не возьмут, потому что она с Земного шара, а я слышал, что там очень грязно.

– Ну что ты опять ревешь. Что ты все время ревешь? Мужик ты или баба, в конце концов?

– Я, думаю, что я человек, и я не могу смотреть, как она ползает и ищет рубль или десять копеек. Я не могу, – прикрывает глаза рукою первый мужчина.

Хор зевает.

– Все, тихо. Видишь, она поднимается, поднимается… Наверное, ей нужен подъемный кран. А нет, вот все-таки поднялась и уходит.

– У тебя жестокое сердце, – произносит первый мужчина, глядя в глаза второму мужчине.

– Может быть. Кстати, она смотрит на тебя.

– Она смотрит на меня, как будто я виноват в ее несчастье. А ведь действительно виноват, раз она поселилась в моей душе. А твое сердце, похоже, создано только для бизнеса, а не для жалости.

Хор зевает.

– Не виноват. Она живет у меня, вот здесь, – второй мужчина прикасается рукою к груди. – Это мое чувство вины.

– Но ты же говорил, что у тебя в душе пустота и там ничего не происходит?

– Как видишь, происходит. Была бы душа, а чувство вины найдется.

– Истину говоришь, истину.

16

– Ну кто же этот кто-то, кто поимеет бедную меня? – вопрошает Вера, вздымая руки, затянутые в черные длинные перчатки, к небу.

Игорь сидит за столом и пьет чай. Он обычно пьет кофе, но сейчас пьет очень крепкий чай, и в последнее время он хочет, чтобы чай непременно горчил и был без сахара. Сегодня Вера решила по-театральному донести до Игоря, что ее не устраивает в их отношениях, потому что все остальные способы она уже испробовала. Но Игорю не нужен этот разговор, ему и сама Вера не очень-то нужна, поэтому он предпочитает многозначительно отмалчиваться, иногда поглядывая на Веру, а точнее на ее руки в длинных черные перчатках.

– Странно, все это странно и очень забавно, что ты как бы мужик и как бы не мужик одновременно. Потому что ты совершенно не интересуешься мной. Хотя ты не голубой. А, может, я чего-то не знаю? Нет такого мужчины, который не хотел бы меня. А кто не хочет меня, тот не мужчина. Но ты не хочешь, я совсем запуталась, и мне не выйти из этого лабиринта моих догадок и подозрений! – всплеснув руками, произносит Вера с театральной подачей в голосе. – Где мой секс, я тебя спрашиваю, чудовище, где мой секс?! – спрашивает Вера в воздух, как будто репетирует на сцене, картинно вздымая руки вверх.

Игорь немного устал от театра, потому что теперь у него театр везде: и дома, и на работе. Он совершенно не обращает внимания на то, что говорит Вера. Игоря просто не интересует секс. Ему приятны женщины, но его не интересует секс в том виде, к которому привыкли многие. Для Игоря гораздо важнее какие-то внутренние вибрации, чем разнузданные и невнятные телодвижения, от которых бывают дети. Игорь не хочет тратить свое время и силы на секс, потому что ему не нужно возбуждение физиологическое, ему нужно вдохновение, которое восходит к настоящей близости. Игорь понимает, что большинству женщин это не понять, но это не особенно его печалит, потому что время научило его быть равнодушным. Время, прошедшееся по его сердцу на шпильках, научило его больше не реагировать на внешние раздражители. Игорь даже бы прекратил этот эту речь Веры, но он смотрит и не может оторвать глаз от ее рук, которые напоминают ему два черных лебедя. Игорь старается не показывать виду, что он любуется ее руками, потому что сама Вера, узнав об этом, все испортит. Потому что она переключит свое внимание на руки, и от этого они перестанут быть так непосредственны и царственно изящны. Ей лучше об этом не знать.

– Я даже не знаю, что мне делать, чтобы ты уже понял, что с тобой живет живая настоящая женщина, – закрывая лицо руками, говорит с легкой иронией Вера. – Ну что мне сделать, что, чтобы завоевать хоть немного твоей внимания? Что мне сделать? – повышает голос Вера. – Ведь кем я только для тебя не была и наивной ромашкой, и стервой, так же многими другими. Любой мужчина об этом мог бы только мечтать, так что ты не мечтаешь?! И теперь я спрашиваю, что тебе, ослу моих грез, порождающему во мне море желания, надо? Что тебе надо? Те че надо-то, а? А?! – произносит с невыносимой иронией, губящей все живое в их отношениях, Вера. Потому что она заигралась.