Бык и бабочка

Игорь еще точно не знает, каким будет его спектакль, потому что знать заранее – это значит каким-то образом ущемлять спектакль в правах. Игорь абсолютно уверен, что спектакль живой и ему нужно позволить быть таким, каким он хочет быть. Игорь умеет чувствовать спектакль, именно поэтому Игорь уверен, что лучшие спектакли сами выбирают себе режиссера. И лучшие спектакли выбирают именно его, Игоря, потому что он не будет мешать им быть самими собой.

Идея спектакля пришла к Игорю сама собой, она так органично вписалась в его жизнь, что он вначале даже не заметил ее прихода, как будто знал ее всю жизнь. Идея спектакля будет состоять в том, что за черно-белой действительностью, которую будут символизировать газеты, люди, едущие в вагоне жизни, прячут то, что творится в их душах. И на сцене будет оживать то, что творится в их душах.

– А в моей душе сейчас дети играют в снежки, – говорит небритый больше похожий на бомжа мужчина на сцене, спрятавший лицо за газетой. – И там есть я, вон тот парень в большой шапке-ушанке.

– Какой смешной и шапка смешная. Неужели это действительно ты? – спрашивает второй ухоженный мужчина, также едущий в вагоне жизни и держащий в руках ту же унылую газету, за которой он прячется от повседневности. – А что там делаю я?

– Не знаю, что там делаешь ты, – удивленно отвечает первый мужчина. – Хотя знаю, ты у меня в душе тоже играешь со всеми ребятами в снежки. – Я тебя не узнал, этот толстый справа, это ты?

– Да, – осторожно отвечает второй мужчина. – Но не такой я тут и толстый, просто упитанный.

– Да нет, толстый, толстый, – стараясь задеть тонкие струны его души повторяет первый мужчина. – И медлительный какой, этакий растяпа-ботан, того и гляди из-за спины скрипку достанешь и заиграешь на ней. А ты похудел с тех пор, здорово похудел, отрастил себе бакенбарды, как у Пушкина. Наверное, теперь стихи язык на плечо строчишь?

– Спасибо, – отвечает респектабельный мужчина. – Только стихов я не строчу, скорее, вместо стихов я выписываю чеки, потому что я банкир. А на скрипке, не скрою, играл. Был такой грех.

– Так это ты нам спать не давал что ли, скрипач хренов? – спрашивает первый мужчина.

– Да, это был я, – с изрядной долей смущения отвечает второй мужчина.

– Выходит не зря вон ребята пару снежком тебе в глаз залепили, должна же быть справедливость в мире. – Если б я тогда знал, что это ты, я б еще догнал тебя и добавил пару снежком за шиворот.

Во время репетиции Игорь тихо входит из зала. Он часто так делает, причем он оставляет свою куртку на спинке стула. И никто не знает, вернется он сегодня в театр или нет, потому что он поступает каждый раз по-разному. Его кажущееся присутствие позволяет им лучше репетировать.

6

Игорь стоит возле окна и напряженно смотрит в окно, слыша, как Вера громко хлопает дверью. Они поссорились, потому что у них всегда были напряженные отношения с обстоятельствами, вещами, с богом и с самими собой. Это были двое людей, которое и дня не могли прожить в полной гармонии. Наверное, это их роднило, поэтому они и сошлись.

Двадцать минут назад Вера приготовила Игорю завтрак. Она приготовила ему яичницу с вишней. Игорь терпеть не мог женских рук в поварском деле. Он всегда дома готовил себе сам. Но не это разозлило его. Несчастная вишня утопала в яичнице так, что казалось, будто яичница болеет каким-то странным венерическим заболеванием. Но не поэтому расстроился Игорь. Вера принесла к ним вилку и нож. Эти вилка и нож были не теми столовыми приборами, которыми обычно пользовался Игорь.

– Где ты взяла эту вилку и нож? – смотря на Веру, нахмурившись, произнес Игорь.

– В шкафу на верней полке, – бегло ответила Вера. – Так странно, у тебя там целая куча вилок стояла, перевязанной лентой, в какой-то банке. Им, наверно, уже сто лет, ты, наверно, забыл о них. Ничего, что я там покопалась? – беспечно спросила Вера.

– Тебе не следовало это делать, – напряженно ответил Игорь и, встав, из-за стола подошел к окну.

– Что за ерунда? Ты что будешь злиться на меня из-за того, что я взяла эту чертову вилку, – Вера берет и кидает вилку на пол. – Или из-за того, что я протерла пол в гостиной.

– Я же говорил тебе, чтобы ты ничего здесь не трогала, – произнес напряженно и немного отстраненно Игорь. – Я говорил это тебе не один раз.

– Ну Игорек, ну Игоречек, – подошла к нему Вера, пытаясь разрешить создавшуюся ситуацию.

– Перестань, – произнес Игорь, потому что на него не действовало ее женские уловки. – Я хочу побыть один.

– Черт! – закричала Вера. – Это что квартира или музей, почему здесь ничего нельзя трогать. Даже эти чертовы ножи и вилки, которым уже по сто сорок лет, нельзя трогать! Ты сам скоро превратишься в музейный экспонат. И можно будет с тебя стирать только пыль тряпочкой! Хотя, что я говорю, ты уже в него превратился!

Вера не поняла, что те вилки, перевязанные лентой, которые она нашла на верхней полке, были букетиком невесты. Этот букет принадлежал Еве почти два с половиной десятка лет назад. Когда Ева выходила замуж за Игоря, у нее не было белого платья и букетика невесты тоже не было, потому что все было по студенчески просто. Они просто позвали друзей, чтобы посидеть в ресторане, и в конце вечера Ева сказала, что она не простая невеста, а железная. А железной невесте полагается железный букетик. Потом Ева пошла на кухню и вышла с кучей вилок, перевязанных белой лентой. Ева умело убеждать, поэтому, вероятно, на кухне ей не составило труда взять много вилок. «А сейчас, – сказала Ева обольстительно улыбаясь, – я буду кидать букетик невесты. И кто поймает, тот следующим выйдет замуж!». Все расступились и пригнулись, потому что никто не хотел получить удар вилкой по голове или остаться без глаза. А Ева рассмеялась, потому что это была шутка, и в этой шутке была она вся.

С тех пор прошло много лет, Ева и Игорь развелись. У Игоря не осталось ни одной их совместной фотографии, потому что Ева не любила фотографироваться. Ей казалась, что фотокамера как-то не так отражает ее, и что в жизни она гораздо красивее. Игорь давно переехал с той квартиры, где они жили вместе с Евой, но этот железный букетик из вилок, букет невесты, букетик из того ресторана он сохранил. Он взял его с собой, потому что ему казалось, что в нем есть что-то от Евы. И никто кроме него и Евы с тех пор не прикасался к нему. Он не хотел, чтобы кто-то к нему прикасался, поэтому и поставил его на самую верхнюю полку. И вот теперь его разорила новая женщина, возникшая в его жизни. Она неосознанно покусилась на самое дорогое, что было в жизни Игоря, она покусилась на память о Еве. Вера как будто бы поймала его через двадцать пять лет после того, как его кинула Ева. Она как будто его поймала из прошлого в настоящем, чтобы выйти замуж за Игоря в будущем. А Игорь этого не хотел.

7

Вера никому не позволит изучать траекторию падающих из ее глаз слезинок. Она никому не позволит сочувствовать ей, и Вера никому не позволит быть к ней равнодушным. Вера своим взглядом как танком пройдется по тем, кто посмеет нарушить ее волю. Вере уже двадцать один год, но она чувствует себя маленькой девочкой, в душе у которой водятся крокодилы, и именно поэтому Вера проливает крокодиловые слезы. Так, по крайней мере, ей сказал однажды Игорь. А она это запомнила. Вера очень злопамятна, и Игорь – это единственный человек, на которого она может себе позволить не обижаться по-настоящему. Все остальные для Веры – враги. Вера сидит в своей комнате и плачет. Сейчас для этих слез нет одной какой-нибудь ярко выраженной причины, у Веры просто есть почти биологическая потребность поплакать. И Вера плачет.

Вера знает, что рано или поздно в ее комнату постучат. Это будут родители. Кто-то из них. Им обязательно что-нибудь понадобится, и они постучат в ее комнату. Вера ненавидит своих родителей, потому что слишком привязана к ним, а они к ней. Они могут ею манипулировать. Вера сама не знает, за что она их ненавидит, поэтому она постоянно ищет повод. И она их находит, потому что в мире есть неисчерпаемый источник поводов ненавидеть друг друга.

– Верочка, это мама, открой дверь, – говорит мать Веры, которую тоже зовут Вера. – Милая, знаю, что ты там, открой дверь.

– Я не хочу ни с кем говорить, проваливай, – отвечает Вера.

Вера резко встает и идет на балкон, на котором стоит ведро с яблоками. Это «антоновка» и они немытые. Вера их ест по мере необходимости. Она просто протягивает руку у ведру и берет первое попавшееся яблоко. Ей наплевать, что они немытые. Вера открывает широко рот и откусывает кусок. Она почти не пережевывает, она почти сразу глотает. И иногда ей кажется, что души съеженных заживо яблок взлетают вверх. Вере наплевать, червивое это яблоко, с гнильцой или нет. Она сама чувствует себя червивой и с гнильцой. Вере главное – есть, потому что когда ее челюсти работают, она меньше думает. Все силы уходят на пережевывание яблока. Иногда после яблок у Веры вздувается живот, как у беременной, но Вере и на это наплевать. Ей по большей части неважно, как она выглядит, потому что Вера чувствует себя королевой. У Веры мания величия почти такая же, как и у бывшей жены Игоря Евы.

На балконе прохладно. Вера стоит на нем босиком на бетонном полу. На ней только обтягивающие бриджи и короткая футболка, которая обнажает левое плечо. Вера закрыла балкон, она уже почти не слышит, как мать стучит в ее комнату. Но Вере хочется, чтобы мать никуда не уходила, чтобы мать стучала в дверь все сильнее и сильнее, потому что она должна быть наказана.

– С тобой ничего не случилось? – говорит перепугано мать, внезапно открывшая дверь на балкон к Вере.

Вера не понимает, как матери удалось открыть дверь в ее комнату, но это ее сейчас мало интересует.

– Ничего, – отвечает Вера, продолжая, как ни в чем не бывало, есть яблоко. – Я сейчас не настроена на разговор. Оставь меня.

8

Резким движением руки Игорь открывает дверь холодильника, и свет озаряет его лицо. Уже полдвенадцатого, но Игорь не спит и не включает в квартире свет. Он всего лишь открыл дверь холодильника, чтобы достать бутылку минеральной воды. Но тут же закрыл холодильник обратно. А потом снова открыл дверь холодильника. Игорь подумал, что в мире полно дверей, и каждый его день состоит из многих дверей, но только сейчас он понял, что все эти двери – это двери от холодильника, и они ведут во все тот же холодильник, а в какое-то тайное измерение. Его жизнь – это один сплошной холодильник, где он – пища для сомнений и напрасных тревог, в любой момент времени способных достать его.

Игорь нервничает. Он всю жизнь старался быть невозмутимым, но он нервничает. Все те духовные практики, которыми он занимался, ничего не смогли дать ему. Они оказались бессильны перед обычной человеческой жизнью. Все духовные практики сжимаются для Игоря в горошину, когда его душа начинает вспоминать о любви к Еве. Игоря терзает себя памятью о ней. Он не хочет думать о ней, но запрещая себе думать о ней, он думает о ней еще больше.

Игорь включает свет в квартире и прислоняется к стене на кухне. У Игоря очень просторная кухня, в ней можно даже жить: удобный диванчик, телевизор, много воздуха. Чтобы отвлечься Игорь начинает думать о том, как он выглядит со стороны. Он думает, как он сейчас выглядит, если бы кто-то смотрел на него. Игорь, когда возвращается ночью домой, часто подходит к окну на зажженные окна, пытаясь представить жизнь их хозяев. Но сейчас Игорь думает о том, как он выглядит со стороны. Наверняка, кто-то решит, что он одинок, и этот кто-то будет прав. А одинокие люди никогда не бывают по-настоящему счастливы, равно как и семейные, но живущие без любви. Но быть одиноким – это честнее, чем быть семейным и жить без любви.

Игорь подходит к выключателю и выключает свет. Его эксперименты над самим собой еще не закончены, потому что он открывает свой холодильник. Игорь выключает свет по всей квартире, а потом снова подходит к холодильнику. Игорь несколько раз видел в фильмах, как люди разбивают свои холодильники, когда жизнь их припирает к стенке. Но он не думал, что им от этого становится легче. Поэтому Игорь закрывает холодильник. А потом снова открывает. Он уже не помнит, что хотел взять оттуда бутылку воды. Пить уже почему-то не хочется, Игорю не хочется обращать внимание на физиологию, потому что у него горит душа. Впервые за последние десять лет эмоции Игоря лезут наружу, они прорастают сквозь него как ростки сквозь оболочку зерна, посаженного в благодатную почву.

Игорь легонько толкает холодильник и прислоняется к нему лицом. Игорь не знает, что такое плакать, но он точно знает, что такое страдать. Игорь стоит возле холодильника, понимая, что у него нет даже товарища, друга, с которым можно было бы просто поговорить. Игорь с самых ранних лет осознал, что ему не нужны друзья, он понял, что ему не нужны дети и жена тоже. Но с женой оказалось все сложнее, потому что в раннем возрасте Игорь влюбился. Влюбился в Еву и женился на ней. Но он не хотел быть счастливым, он осознанно не хотел быть счастливым в семье, потому что Игорь считал, что чтобы творить – нужно страдать. А страдать он мог только без Евы, потому что жизнь с нею была вечным праздником. Именно поэтому Игорь выбрал, прожив с Евой пятнадцать лет в законном браке, театр. И они разошлись с ней. Но сейчас, после того как Вера разорила ее свадебный букетик, Игорь понял, как ему не хватает ее.

Игорь понимает, что уже темно и поздно. Он понимает, что ему нужно ложиться спать. За десять лет без Евы он привык вовремя ложиться спать, они привык у безмятежности и размеренности. Но сейчас его тошнило от всего этого, сама мысль о том, что сейчас ему придется ложиться в постель, в которой никогда не будет Евы, для него была невыносима.

«Нужно отойти от холодильника, – мысленно говорит себе Игорь. – Потом лечь на кровать и дожить до утра. Утром всегда становится легче. Нужно просто отойти от холодильника, сделать шаг». Игорь отстраняется от холодильника, он следует своему голосу разума, но что-то мучит его. Поэтому он открывает дверь холодильника и снова закрывает ее. Открывает и снова закрывает. Открывает и закрывает. Он готов разбить дверь, но пока только закрывает. Открывает и закрывает, как будто хочет разбить холодильник. Или хочет разбить себе жизнь, потому что такая она ему не нужна.

9

Игорь смотрит на сцену.

– А потом – бац! – и мне уже тридцать семь, а потом – бац! – и я уже не женат, – а потом – бац! Бац! Бац! – ни карьеры, ни любовницы, ни машины, короче, мне уже ничего не светит, и я уже еду с тобой в одном вагоне и смотрю на то, что происходит в моей душе. Лучше уж совсем не рожаться, чем так… Оказывается в нашем мире так тяжело ужаснуться, ведь для этого достаточно заглянуть себе в душу.

– Да, это так. Этот «бац» напоминает выстрел из пушечного гранатомета. А знаешь, кто из него стреляет?

– Не знаю. Судьба, наверное.

– Не угадал. Это сам ты и стреляешь в себя. Мы сами себе, так сказать, забацываем судьбу. Жаль, что здесь нельзя курить.

– А у тебя там происходит? Я пока вижу только то, что в моей. А в твоей пока ничего не вижу.