Бык и бабочка

– В том то и дело, что там ничего, тишина, точнее пустота. Теперь я хорошо понимаю, что чувствуют люди, когда говорят, что на душе у них ничего нет, пусто. У тебя хоть детишки в снежки играют, а у меня совсем ничего.

– Ну да. Только холодно. Игра в снежки – это зимний вид спорта, поэтому у меня до сих пор от этих картин мурашки по спине бегают.

– Я думаю, что они бегают не поэтому.

– Ты думаешь? Ну, может быть, может быть…

Игорь уходит из театра, позволяя своей тени идти впереди него. Игорь давным-давно усвоил из жизни мудрое правило, гласящее, то если ты не можешь запретить своей тени быть впереди тебя, то нужно ей это позволять. И Игорь это ей позволяет, потому что он ничего не может изменить. Это правило распространяется на всю жизнь целиком. Если бы по пути домой Игоря неожиданно переехал бы грузовик, то Игорь в последних двух минутах жизни полагал, что грузовик переехал его только потому, что он позволил ему себя переехать. Но сейчас на Игоря надвигался грузовик осознания того, что он был не прав. На Игоря надвигался грузовик понимания того, что последние десять лет без Евы были ненужными и пустыми.

Игорь знал, что когда он придет домой, то, вероятнее всего, Вера его уже ждет там. Она уже остыла от ссоры и ждет его там. Но Игорь не хотел, чтобы она была у него дома, потому что Игорь никого не хотел впускать в свой дом и свою душу. Игорю было обидно, что на него не только совершил наезд грузовик осознание нелепости своей жизни, но и тот факт, что он попался на крючок нужности. Он стал искренне нужен Вере, поэтому он попался на крючок нужности, как ничего не знающий о жизни карасик. Это выводило из себя Игоря, потому что он не хотел становится кому-то нужным и физически необходимым. Игорь не хотел, чтобы его кто-то любил, потому что он уже впустил в свою жизнь однажды женщины, и это ничего не принесло ему, кроме боли.

Игорь останавливается возле своей двери. Он почти убежден, что за ней в его квартире находится Вера. Когда Игорь мысленно произнес ее имя, он стал думать о нем. Он никогда не понимал, как такой женщине можно было дать такое имя. Имя и человек настолько не сочетались, что это в какой-то степени приводило Игоря в режиссерский восторг, потому что об этом можно было подумать. И сейчас Игорь думал, что в его квартире сейчас находится Вера, и именно поэтому ему не хочется идти домой, ведь это совсем не та Вера, которая ему нужна, потому его ему нужна Вера в жизнь, а его Веру в жизнь зовут Евой. Но эта Ева пропала из его поля зрения больше десяти лет назад.

Игорь достал ключи, но в последний момент сунул их обратно в карман куртки. Чтобы его визит не был неожиданным, Игорь поднес руку к звонку и нажал на него.

– Открыто, – через недолгую паузу ответил тонкий голос Веры, находившейся возле самой двери. – Входите.

Вера ждала Игоря возле двери, как собака ждет своего хозяина. А Игоря это было совсем не нужно.

10

Ее обнаженная спина напоминает ему сцену, на которой вот-вот должно начаться какое-то действие. Поэтому когда она стоит к нему спиной, он смотрит на ее спину. На Вере атласная блуза, полностью открывающая спину и очень закрытая спереди.

– Даже не знаю, как сказать, – говорит Вера. – Наверное, если можно охарактеризовать моих родителей в двух словах, то можно я, наверно, скажу, что они с дуба рухнули. К сожалению, только в переносном смысле этого слова.

Вера готовит салат из сырой моркови и огурцов, а Игорь смотрит на ее спину. Кажется, что его больше интересует ее спина, чем то, что говорит Вера. Вера любит говорить с Игорь, не видя его лица, потому что у нее возникает ощущение, что она разговаривает с богом. Вера проводит ножом для чистки овощей по моркови – и получается тонкая оранжевая пластина, то же самое она делает с огурцом. А потом она перемешивает нарезанные овощи двумя вилками. Этот зелено-оранжевый салат похож на диалог между Верой и Игорем: вроде бы внешне нормально, но чего-то не хватает.

– Ну что ж ты так о родителях, они ж не виноваты, что ты у них родилась. Ты знаешь, я даже иногда думаю, что я сам не виноват в том, какие у меня спектакли рождаются. Ты просто стоишь в стороне и позволяешь им быть, а потом наступает что-то странное. Тебя либо ругают, либо хвалят, и как объяснить всех этим людям, что ты тут практически ни при чем.

– Они, правда, не виноваты в том, что я родилась. Вот тут ты прав, – говорит Вера, а Игорь в это время смотрит на ее спину, как будто на сцену вот-вот должен выйти главный герой. И он выходит, это Страх. Игорь видит это по ее белой спине. – Я, кстати, случайно не говорила тебе, что я не их дочь? – как будто невзначай произносит Вера и ждет реакции Игоря. Ей очень хотелось это рассказать именно ему, но она не знала, как это ему рассказать. И вот она нашла выход. Она решила, что самый лучший способ рассказать Игорю об этом, это повернувшись к нему спиной. Чтобы в этот он не видел ее выражения лица и ее глаз.

– Нет, ты мне этого не говорила, – почти безучастно произносит Игорь. – По крайней мере, я этого не помню, – Игорь смотрит на ее спину, потому что ее спина выражает гораздо больше эмоций, чем способно выразить человеческое лицо. Лицо привыкло носить маски. А спина – нет, Игорь считывает с нее эмоции Веры, которая об этом и не догадывается. Игорь считает, что он должен спокойно отвечать ей, чтобы не мешать ей быть несчастной, раз уж она так этого хочет.

– Только подумать, эти двое людей совершенно непричастны к моему рождению. У них двоих ничего не вышло. Ребеночка состряпать им так и не удалось. Поэтому они взяли меня. А знаешь, как меня зовут по-настоящему? – говорит Вера и неожиданно роняет нож на пол. – Блядь.

– Что значит по-настоящему? – спрашивает очень спокойно Игорь, глядя, как Вера нагибается за ножом и у нее извивается позвоночник.

– Это так, как меня назвали меня в роддоме. Не знаю, кто назвал. Биологическая мать или врачи. Впрочем, это даже не важно. Главное, что это было мое первое имя, – говорит очень быстро и нервно Вера.

– Ну и как же? – спрашивает Игорь, как будто он спрашивает что-то обычное.

– Никак. Меня звали Никак. Так что, теперь ты если что, тоже можешь называть меня этим именем. Надо же, прожила больше двух десятков лет, чтобы сейчас подтвердилось, что я – это Никак. – Вера проводит по лицу рукой, и Игорь догадывается, что смахивает набежавшие на глаза слезы. Потом Вера берет в руки тарелку с салатом и, обернувшись, ставит ее на стол. – Прошу любить и жаловать – его величество Салат овощной, – говорит Вера с нервной улыбкой.

Вера слишком быстро надела маску непробиваемой женщины, поэтому ее лицо выглядит неестественным. Игорю жаль, что она повернулась так быстро, потому что он не досмотрел спектакль со сцены ее спины. А спектакль был очень глубоким интересным и убедительным. Он убедил Игоря в том, что Вера такой же несчастный человек, как и он сам.

11

Вера с интересом наблюдает за тем, как ее мать топчется по зародышам лжи, рискуя на них вот-вот поскользнуться. Вера с упоением наблюдает за уничтожением лжи. Вера старшая не смогла родить ребенка, но она смогла зачать множество аспектов лжи, которые вероломно вторглись в личное пространство ее приемной дочери, и теперь, так некстати для нее, умирают и лопаются, как маленькие икринки.

Вера сидит на диване и смотрит, как мать в свойственной ей эмоциональной манере, беспрестанно жестикулируя, что-то рассказывает. Вера иногда отключает слух и не слышит, что конкретно рассказывает мать. Вера только знает, что так упоительно мать рассказывать ей может про Андрея, друга детства Веры. Андрей – это сын подруги Веры старшей, ему всего девятнадцать лет, и он безнадежно влюблен в Веру младшую. Мать Веры очень хотела, чтобы дочь вышла за него замуж, потому что она считала его лучшим вариантом, чем Игорь, который был старше ее дочери на много лет.

– Ты только представь себе, ему все девятнадцать лет, а он уже выиграл этот конкурс пианистов! Ему и премию дали. Только подумай, как повезет его жене, которая будет путешествовать с ним по всему миру! Он самый лучший пианист, его скоро будут приглашать на гастроли в разные страны. Задумайся, ведь все это может стать твоим, – произносит восторженно Вера старшая. – Твоим!

Вера считает, что ее матери не стоило рассказывать про эти музыкальные конкурсы, потому что когда речь заходит о конкурсах, Вера вспоминает, как она в детстве с родителями ходила на концерт, и она в силу своего возраста не могла досидеть ни один из них до конца, не начав капризничать. «Вся в меня, – говорил отец Веры. – Я в ее возрасте тоже не мог слушать классику. Казалось скучным». Но сейчас Вера понимает, что и это было вранье, потому что она не могла быть «вся в него», поскольку их не могли объединять общие гены. Вера вспоминает об этом и еще одна ложь отбрасывает свои маленькие загадочные копытца, шарик лицемерия лопается, эмбрион лжи оказывает нежизнеспособным, и его хитрая душа, как пар из под кипящей картошки, неспешно поднимается к небу. Вере старшей действительно не стоило затрагивать эту тему.

– Написано – пианист, читай – педераст, – отвечает Вера с улыбкой, вальяжно развалившись на диване.

– Что за ерунду ты несешь? – отмахивается Вера старшая. – Ты даже не понимаешь, какое счастье тебя с ним ожидает. Ему же только девятнадцать лет, молодой здоровый, родятся здоровенькие детки. А что, ну что может быть у тебя с этим режиссером? Еще год-два и он окончательно развалится и придет в негодность, и что ты тогда будешь делать? Любовника себе искать, чтобы этот режиссер потом тебя за этого любовника и убил ненароком? – вопрошает Вера старшая. – Ты только подумай, Андрей же тебя на два года моложе!

– Андрей – тупица, – отвечает Вера матери, желая ее задеть. – Ублюдочно-несчастливое дополнение к фортепьяно.

Вера старшая знает, что у Веры с Андреем был еще недавно страстный роман. Но Вера оставила Андрея, и мать думает, что она бросила Андрея назло ей. Мать Веры понимает, что назло ей дочь способна сказать все, что угодно и сделать все, что угодно. Поэтому мать Веры старается не слишком давить на нее, чтобы не было еще хуже, чем есть. Иногда в шутку, а, может, и не в шутку, Вера старшая говорит, что если бы она хотела, что ее дочь стала преступником, то, узнав про это, Вера непременно сделалась бы монахиней, помогающей всем страждущим.

– Ну не знаю тогда, – произносит, всплеснув руками, Вера старшая, понимая, что вообще зря затеяла этот разговор.

12

Сидя в пятом ряду, Игорь смотрит, как хор, состоящий из нескольких рядов крупногабаритных мужчин, которые зевают. Они стоят на сцене, как стена, и просто синхронно зевают. На них надета парадная военная форма, но хор только открывает рты и зевают. Игорь весь в созерцании, он не просто смотрит, он созерцает, как создается спектакль. Созерцание – это форма жизни, которую не то чтоб предпочитает Игорь, это скорее форма жизни, которая не мыслит своего существование таких, как Игорь.

Игорь выглядит гораздо моложе своих лет, потому что он стройный и очень ухоженный. У него красивая кожа, опрятный вид. Он умеет одеваться как будто бы незаметно, что само по себе является признаком хорошего тона. У Игоря всегда в порядке руки, у него есть маникюр и от него приятно пахнет. Игорь не пьет и не курит, он не крутит головокружительные романы с красотками, не отдыхает под палящим солнцем на модных курортах, не употребляет запрещенные вещества, а главное, у него нет детей. Потому что последние отнимают больше всего энергии. Он не замечен не в одной из сфер жизни, как будто бы он не живет. Он выглядит хорошо сохранившимся, потому что настоящая жизнь с ее страстями и громкими взлетами и падениями прошла мимо него, обошла ее стороной. Точнее, это он сам запретил ей прикасаться к его душе и телу.

На сцене происходит ровно то, что происходит в жизни Игоря – его величество Зевок единолично заправляет этим миром. Он вначале своего пути пытался абстрагироваться от скучной и унылой обыденности, воздвигнув вокруг себя стены. Но кончилось все тем, что стены, пропитавшись повседневностью, тоже стали зевать. Игорь намерен каким-то образом совместить эти зевающие стены, созданные из людей, с сюжетом спектакля. И он обязательно совместит, просто вначале ему нужно подумать, как это сделать, и он думает. Он думает, пока хор зевает.

Все считают Игоря яркой неординарной личностью, одним из трех китов, на которых держится театральное искусство современности. Но Игорь сам себя таким не считает. Он не понимает, почему его все уважают и даже преклоняются перед ним только за то, что когда-то давным-давно он набрался духу и наглости быть самим собой. Он не понимает, почему ему рукоплещут залы. Игорю действительно не по себе оттого, что его спектакли, созданные без особых усилий, находят отклик в душе зрителя, который дает тот самый пресловутый эффект узнавания. Игорю жаль, что на него похоже так много людей, что такие же, как он, как момент узнавания все же возникает. Ему действительно жаль, но вовсе не потому, что Игорь хочет быть уникальным, а потому что он слишком хорошо знает себя, чтобы уважать и любить себя. Он – чистое порождение этого «зевотного мира» и внутри и снаружи.

– Все, все свободны, все могут спать, – произносит Игорь с легкой иронией, понимая, что вряд в ближайшее время сможет добиться от своего мозга чего-то дельного.

Откинувшись на кресло и, положив правую руку на спинку соседнего кресла, Игорь продолжает смотреть на сцену. На сцене становится оживленно, потому что люди расходятся. Игорь понимает, что он потерял вкус к жизни и вкус к событию. Ему скучно жить, скучно спать, ему скучно даже зевать и дышать, его сердцу чрезвычайно скучно биться в его груди. Сцена пустеет на глазах, чтобы смениться новым составом актеров.

– Игорь Борисович, нам можно уже начинать? – спрашивает неслышно подошедший сзади один из актеров второго состава.

– Да, начинайте репетировать, – говорит равнодушным голосом Игорь. – Я сейчас к вам подойду.

Игорь предпочитает смотреть из зала, часто он занимает центральное место в пятом ряду и со сцены, но у него есть еще одно рабочее место, откуда он наблюдает за репетицией – это стул, стоящий на сцене. Причем, сидя на стуле, он ощущает себя участником события, а сидя в зале, он как будто бы наблюдает все со стороны. Когда он хочет почувствовать происходящее на сцене изнутри, он занимает место на сцене, а когда посмотреть на него снаружи – то занимает центральное место в пятом ряду. Иногда и своей жизни Игорь проделывает то же самое.

– Не суетитесь, – говорит очень спокойно Игорь актерам, которые играют на сцене. Он не слушает, как они произносят слова своих ролей, но он видит, какое-то напряжение в лице их игры в целом. – Меньше эмоций и больше чувств, – говорит не очень громко Игорь, уставившись в одну точку на сцене.

Игорь уже давно обратил внимание на то, что он говорит, что уже что-то делает и не делает, потому что ему скучно. И он знает наперед все, что будет дальше. Он видит боковым зрением актрис, которые стараясь изо всех сил и выкладываясь на все сто, ему давным-давно неинтересны. Он знает, что многие из них хотят переспать с ним и часто он чувствует, как сползают по нему их томные взгляды. Но секс как таковой Игорю тоже не интересен. Ему раньше больше был интересен секс между понятиями, проникновение друг в друга идей, взаимодействие вещей, чувств и характеров. Но сейчас и это уже его не привлекает. Игорь сидит и думает, что сейчас ему нужно подняться с этого кресла, сделать несколько шагов до сцены под разными взглядами его актрис и актеров, потом сесть на стул и долго смотреть на свою внутреннюю жизнь, которую иногда с переменным успехом играют его актеры.

Игорю это все так надоело, что хочет уйти, он сидит, собирается с силами, но не уходит.

13

Вера уже давно поняла, что у каждого есть свой подопытный кролик, только некоторые не знают об этом. Всегда кто-то кого-то мучит. У Игоря есть она, у театра есть Игорь, у родителей есть она, а вот у нее подопытного кролика вроде как нет, поэтому она решила себе его назначить и назначила. Им стал Андрей. Ну а чего, он к ней ходит и ходит. Моральная сторона этого вопроса ее ничуть не страшила, потому что уж если у каждого есть свой подопытный кролик, то и у Андрея он тоже наверняка есть. Возможно, по ночам он мучит кого-нибудь муравья в спичечном коробке. Все друг друга мучат, так или иначе, осознанно или не осознанно, догадываясь об этом или не догадываясь. Вера решила действовать осознанно. Вера считает себя выше Андрея, а его недостойным ее, поэтому серьезных отношений, грозящих вылиться в брачные отношения, у них быть не может. Зато Вера может немного помучить его, поиграть с ним, а когда он уже поддастся ее игре, оставить его ни с чем.

Расческа, зажатая в изящной руке Веры, скользит по ее рыже-каштановым волосам. Короткие продолговатой формы ногти на руках Веры накрашены синим лаком, который начинает блестеть, когда на него падает свет. Вера стоит возле зеркала и причесывается. Когда она причесывается, в ее комнату заходит Андрей, так робко, как будто крадучись. Он всегда так заходит, когда приходит в гости. Она оживляется. Он садится на диван.

– Привет, – говорит он.