В поместье герцога. Роман

– Неужели Кохан из таких? – недоумевал Брыхта.

– Ну, масонской ереси в речах хватает, – кивнул Земан.

– А как же та книга?

– Кто постарше, высматривает и скупает всё, что связано с чешской стариной.

– Не верится, что его в то общество могли забрать, – размышлял Брыхта, – Сдыхал, туда всё больше знатных берут – баронов, графов, князей…

– Для них свято, – вставил писарь, – Мне как-то один добрый сосед поведал, что и наши хозяева, вроде местного герцога, тоже в масонах, и мне это странным показалось.

Брахачек с Брыхтой в ужасе переглянулись и трактир «Вертеп» наполнился смехом.

– Но ведь правда же! Известно, что масоны революцию делали, а эти господа сами в себя могут ножом ударить!

– Теперь всё на свете перевернулось, всё, что нельзя, позволено, – заключил писарь.

– Единственное, чем хороши масоны, тем, что помогают беднякам.

– Тогда и герцог тоже масоном может быть.

– Просто не все знают, почему он помогает, а он из чистого милосердия, потому, как и сам познал и голод, и нужду, ещё мальчишкой, когда с отцом в Сибирь был выслан. И между нами, отец его не так уж и невиновен был. Когда он служил в России, владел там собственностью, угнетал народ, даже до бунтов доходило, и всё в тех заснеженных краях.

– Сына тоже хотели туда отправить.

– Хотели, но пастыри по-другому решили, и верхи согласились. Покойный управляющий не шибко умён был, но тогда чуть не обжёгся, когда дела шумные пошли. Селяне тогда очень обсуждали всё это.

– Зато карманы не пострадали.

– Но ведь не масон! – эхом прокатился смех из трактира вдаль.

А между тем кукушка в часах прокуковала десять. Засиделись сегодня соседи. Обычно в девять-полдесятого начинали расходится. Развернувшись к своим жилищам, желали доброй ночи.

Снег всё шёл. Улицы освещали недавно вспыхнувшие фонари. Но резко каждый в своём направлении, ещё отзывались последние пожелания «доброй ночи» и при свете соседи скрывались по своим домам и углам.

Брахачек жил неподалёку. Поднявшись по улице быстрым шагом, свернул к улочке, ведущей к замку. Всюду уже было темно, только в одном из домов горело окно. Алый отсвет от окна падал на дерево за окном. Оно было завалено снегом. Хотя порядочный горожанин уже давно сидел бы дома, но любопытство оказалось сильнее. И что этой одноглазой сове не спится?

Приблизившись к дереву, Брахачек заглянул в окно. У стола прямо рядом с очагом сидел в чёрном кресле Валентин Кохан, оперев голову на правую руку, он читал какую-то старинную книгу. Подняв голову, посмотрел перед собой в глубоком раздумье. Брахачек увидел морщинистое, озарённое светом жёлтое строгое лицо, единственный глаз на котором горел углём как из ямы в тени густых бровей.

И Брахачку вспомнился рассказ о масонах, про их главного магистра, нож, булавку и чёрную каплю крови из сердца, и он тут же отошёл от окна.

IV. Патриоты

Узкая Семинарская улица в Старом Месте ограничивалась в те времена тёмным трёхэтажным домом. Весьма старинным, внешне мрачным и безлюдным. В его подъезде и на узкой еле проходимой лестнице царил сумрак, постепенно рассеивающийся от пламени красного фонарика перед Распятием, висевшим в нише перед входом. В другой части было несколько небольших квартир. В одной из них в низенькой бедной комнатушке сидел Антонин Гласивец, молодой человек приятной наружности. Единственным богатством в этом жилище был шкаф полный книг, преимущественно французских, немецких и чешских.

Одно окно было открыто. Но видно из него было немного: мрачный путь Климентинской улочки до Собора Климента да днём кусочек голубого неба. Но и эта полоска неба сегодня была так ясно освещена, что хватило бы на каждое душное жилище.

То было в мае. Тёплый ясный денёк творил свои чудеса. Улица оживлённо шумела, грохот колёс, уличные беседы и повседневная суета эхом отдавались в жилище. Воскресный день пошёл за полдень.

Антонин Гласивец не замечал ничего этого. Беды последнее время так подавили его, что тот никуда не выходил. Он был воспитателем у высокопоставленного пана в поместье. Но появились заботы и поважнее шустрого мальчишки воспитанника. Забыв про обязанности, Гласивец вернулся в Прагу, собрав свои пожитки и сбережения.

Свою матушку он застал тяжёло больной. Отца не было. Молодой человек погрузился в заботы, потратив все свои средства на лекарства и лечение любимой родительницы, ухаживая за ней дни и ночи напролёт. Но бедная страдалица и так долго терпела, так что дни её были сочтены, и конец неумолимо приближался. Благословил своего Антонина, она скончалась.

Первое время после похорон матери Гласивец был весьма подавлен. Печаль чугунной гирей давила сердце, так что белый свет не был мил. Но со временем он выбился из тяжких дум. Случилось нечто солнечным лучом пробившее оковы его духа.

Никого из родни у него больше не осталось, но появилось существо, занявшее все его помыслы, и это придало ему сил как свежий серебристый родник и зелёная трава путнику в пустыне.

Существо явилось после бури и шторма. Два года назад возвращался он в воскресенье после полудня из Градчан. Бывал там частенько, а уж по воскресеньям обязательно. Высокий город невероятно поднимал дух. Заря прошлого очаровывала, потому Гласивца так и манило туда. Проходил по разнообразным тихим подворьям королевского града, вставал на задворках храма святого Вита у гроба чешских королей.

Он был одним из тех патриотов, каких мало осталось. Он пылал любовью к своему родному языку, нынче загнанному и униженному. Он любил свою родину со всем пылом своей юной души. Изучал чешскую историю с самого детства, знал своих предков и все их заслуги. Гроза настигла его когда тот был на Малой Стране и перешёл Карлов Мост, тут и разразился сильный ливень. С тёмных туч громыхало, сверкало и лило проливным дождём. Все разворачивались и разбегались в поисках укрытия под крышами или в подъездах. Перебежав через мост, Антонин заскочил в ближайший дом, где кто-то уже успел укрыться. В проёме под крышей он обнаружил девушку с благородной осанкой и бледным лицом. Когда тучи через мгновение рассеялись и выглянуло солнце, у молодого человека будто и на душе светлее стало.

В тот миг, как Гласивец разглядел ту девушку в блеске солнечного луча, позабыл про всех Бретиславов, Карлов, гуситов и Йиржиков.

С волнением обратившись к девушке он совсем не использовал ставший обиходным немецкий язык. А барышня, хотя по одежде видно была из благородной семьи, ничуть не усмехнувшись, спокойно ответила по-чешски.

Когда же дождь перестал, Бабой Ягой из сказки явилась старая пани, в спешке укрывшаяся от дождя в соседнем доме, и позвав девушку по имени, увела её прочь. Обе ушли через мост.

Он пошёл за девушкой и познакомился с ней. Та уже несколько недель ходила до того дома, в котором он жил, он даже мельком замечал её. Встречались, столкнувшись с ней несколько раз в другом месте, и то в сумраке коридора её дома. Там в первой квартире жила вдова пани Вогнарова, наставница рукоделия. Когда-то та была доброй знакомой покойной матери Гласивца, но не более, хотя временами матушка к той пани заходила. Однажды вскоре после той встречи в дождь на Иезуитской улице, Антонин, сбившись с пути, не застав матушку дома, а нужно было срочно с ней поговорить, пошёл к пани Вогнаровой, и в окошке её дома узрел склонённую над белым полотном девушку своих грёз.

Тогда-то и познакомились они поближе. Ожидая на Карловом мосту, он не смел идти дальше из-за Элишкиной тётушки, а теперь расспросил, когда та начала учиться шить.

Это был возвышенно духовный роман, наполненный таким очарованием и счастьем, что заставил Гласивца совсем забыть про Градчаны.

Но жизнь брала своё.

Матушка Гласивца была бедной, а несчастья с годами множились. Всё, заработанное, она отдавала сыну, работала до последнего, чтобы тот мог учиться. Потом занемогла. Бедствия загнали её до того, что та уже не могла работать. Пришла пора сыну содержать мать. Он брался за всё подряд.

Устроился воспитателем в поместье. А когда вернулся, потерял мать, и Элишки уже след простыл. Как ему объяснила пани Вогнарова, они с тётушкой уехали в поместье к друзьям. Однажды в мае получил письмо, в котором Элишка сообщала, что вчера вернулась в Прагу, что дядюшка, старый холостяк пригласил к себе в город Наход. Элишка вынуждена ехать с тётушкой, так у неё никого больше не осталось.

И дальше писала, что из-за тётушки они не смогут видеться. Остальное на словах передала пани Вогнарова, что та ещё напишет позже сама.

Долго в тот полдень сидел Гласивец над тем письмом, подперев ладонью щёку. Через минуту, как прочёл, уставился на листок с готическим почерком.

«Элишка уезжает, – крутилось в голове, – Когда они ещё увидятся? Где? Сможет ли она выйти за него или достанется другому?»

Послышалось, как подъехала карета. Вскочив, он бросился к окну и увидел, что перед домом в самом деле стоит большая карета. Он разглядел пани, что вышла из неё. Это была тётя Элишки. Значит и она тут! Его одолело беспокойство.

Гласивец надел своё лучшее пальто, рассеянно натянул шляпу и выскочил из дома, не заперев дверь. Но на лестнице остановился. «Куда спешишь? – сам себя остановил он, – Чего ты ждёшь?»

К пани Вогнаровой попрощаться с Элишкой. Но тётя! Разве она позволит ему подойти к Элишке? Сам не понимая зачем, стал спускаться по лестнице, и оказался перед квартирой пани Вогнаровой, куда и решил войти. Но в этот миг отворилась дверь, и к нему навстречу выбежала Элишка. Она забыла в карете какой-то свёрток и направлялась за ним.

И тут же оказалась в объятиях Гласивца. Расстроенный, он порывисто начал объяснять, что хотел сделать. Но не договорил.

– Нет, пожалуйста, не надо! – тихо, но упорно твердила Элишка, – Тётя может заметить… Вы даже не подозреваете.. О, как мне дорог этот миг счастья! Я чувствовала, что мы свидимся, но если бы могли поговорить… – и тут же в страхе добавила, – Ах, я совсем забыла про тот свёрток!

Гласивец хотел побежать за ней, но вовремя остановился, потому что Элишка напомнила, что его может заметить кучер. Так что он не посмел проводить Элишку. Опасался.

И быстрые шаги девушки мгновенно смолкли за лестницей. Гласивец остался один в полумраке. Забыл даже про двери пани Вогнаровой. Смотрел вдаль тёмного лестничного пролёта и ждал. Ранее терпением он не отличался, но теперь жил лишь Элишкой. Спешил ей навстречу. Сверху на неё падал свет, на её гибкий стан в цветном платье, на белую шею и на её личико, обращённое к нему с улыбкой.