Больная

Вопреки принятым мерам безопасности, зверь не стал рваться из клетки при первой же возможности. Мерзкий ком давил в горле, но теперь к брезгливости примешалась жалость. Убожество убранства, скудного и для тюремной камеры. От палаты – одно название. Из удобств – кровать, раковина с голыми трубами, батарея под заколоченным окном. По факту – ничего. Предстоит принести средства личной гигиены, постельное бельё. Может, радио, чтоб не сошла с ума.

«Не сразу, – рассудил Филин. – Ещё чего? Обойдётся».

Бетонная коробка отродясь не знала ремонта. Отделение последнего этажа задумывалось в качестве склада ненужных вещей и нужных людей. Тех людей, кому не посчастливилось родиться особенными… и, как выяснилось, проблемных девочек. Принцессам в замках с драконами, если верить мультфильмам, всё же доступна роскошь. Единственная роскошь для этой – помойное ведро с крышкой. На него больная и смотрела. Задумай кто повторить успех Джоконды с её загадочной эмоцией, всё-таки преуспел бы с портретом Веры. Зрители веками бы гадали, о чём молчит натурщица?.. Да ни о чём.

Она сидела на кровати, такая же грязная, с повязкой набекрень. На голый матрац упали альбом с рисунками и коробка цветных карандашей. Художница не повернула головы, не вздрогнула, когда бесстрашный психолог опустился перед ней на корточки. Не чураясь, взял её окровавленные руки в свои. Тепло улыбался и отчего-то посмеивался. Санитар стоял поодаль. Чувствовал, как откатывает сонливость от подобного зрелища.

– Довольна? Маня плачет. Из-за тебя.

Минуту сидели молча. Филипп Филиппович ждал ответного взгляда, сверху вниз. Это должно произойти, рано или поздно. Так бы его радость не омрачилась ничем. Вера сделала лучше. Она заговорила. Невинно, без драм и яда.

– Ты сказал, что можешь убить меня, – ведро в углу не ответило. – И убил.

– Это всё твоя вина. Ты сломала свою жизнь.

Филин сказал это с самым добрым посылом. Так, как в далёком детстве мама признавалась дочери, что любит её. Ни тогда, ни сейчас, Вера не могла не поддаться. Обнажила ряд зубов без одного. Стало приятно и немножко смешно. Опять он прав. Настоящий профессионал.

Какая позорная война. Книги ведают о героях. О судьбе павших тактично умалчивают. О тлении трупа в утомительных подробностях. О муках грешника в аду с ежедневным ежегодным на тысячах страниц. Неудачники! Пусть сами принимают последствия своих слабостей. Один на один. Отныне и навсегда.

– Я здорова. Вам придётся меня выписать.

– Однажды непременно. – Он поднялся на ноги, со смешком выдохнул, – Умеешь же ты создавать проблемы на пустом месте, Вер. Оглянись! Ты хотела – ты устроила. Наслаждайся.

Вера собиралась чем-то ответить. Чем-то умным, какой-нибудь вековой мудростью или угрозой. Открыла рот и закрыла. Некомфортно. Ампутированная душа томилась где-то, но не здесь. Не с ней. Фатальность исхода теряла всякую значимость в сравнении с бытовыми аспектами. С чистотой чужих рук, со звуком шагов и загадкой содержимого ведра.

«Вот бы там лежала мина. Вот бы она взорвалась».

Щелчок дверного замка ознаменовал начало безвременья. Без Москвы. Без Лиз, Шухера и дурня Аяза. Без папы и мамы. Мир за холодными стенами сузился до миражей в больной голове. А живот… больше не болит. Это главное. Самое приятное.

День

Мало того, что урок совмещённый, так ещё и открытый. Проклятие вражды «А» и «Б» развело учеников по разным рядам. За одной партой на двух стульях теснились троицами и четвёрками. Самых послушных учитель садил на полупустой центральный ряд, и те были вынуждены делить столы с чужими. Привилегия простора – ничто по сравнению с возможностью шушукаться с друзьями.

Исключительно двоим предоставлено безоговорочное право на одиночество. Последнюю парту – завучу. Ей сегодня наблюдать за уроком, создавать иллюзию его значимости. Предпоследняя парта – главной достопримечательности девятого «А» Вере Воронок.

Перемена, весь класс в движении. Гомон, задорный смех. Шорох страниц учебников, подошв по линолеуму. Скрип мела по доске. Даже завуч шуршала за спиной – пользуясь случаем, заполняла журнал. Лишь одна, словно ожившая картина, сидела неподвижно. Уже пять минут как её немигающий взгляд зацепился за тополь по ту сторону окна. Жаркое майское солнце обрядило молодые листочки светом. Невидимый ветерок робко колыхал их, делая похожими на медные монетки. Или на ком червей, копошащихся в гнилье.

Туда-сюда шныряли одноклассники и «Б»-шки. Последние, рассредоточенные по своим компаниям, поглядывали на конопатую девчонку. Возраст и воспитание ограничили шуточки в пределах их маленьких кружков. «Белая ворона» не замечала, как всегда. Её очаровал тополь. Блестящий, статичный, как она.

Из оцепенения вырвал зубодробительный звонок. Учительница вещала вступительные формальности открытого урока. Или уже рассказывала материал? С таким успехом Вера могла сидеть на уроке китайского у французов. Благоразумно в который раз списывала трудности восприятия на полгода в больнице. Вернулась домой в январе, и пяти месяцев не хватило, чтобы отметить очевидное: вникать стало сложно во всё в принципе. Прогноз погоды по телевизору, вопрос мамы о блюде на ужин, ход времени и прочее – пустой звук. Наполнение чужих слов смыслом требовало видимых усилий. Оно смущало. От общения неоправданно быстро накатывала усталость.

В классе снова возросла динамика. Кто-то один петлял между рядами, притормаживал то там, то тут. Вера подняла голову. В солнечном сплетении неприятно засвербело, ведь этим кем-то оказалась бывшая подруга – Лиза Трушина. Почётное звание «бывшая» получила совсем недавно. Она одна до последнего пыталась достучаться до Воронок. Мама Веры не подбирала выражений, когда в минувшем сентябре директор вызвал родительницу к себе по факту пропажи её дочери. Передала учителям, как объяснил Филин. Людям свойственно упрощать, потому в октябре уже вся школа судачила о том, что девятиклассница загремела в психушку.

Ошеломлённая новостью, Лиза Трушина порывалась навестить подругу. Без спроса заявлялась к Любови Ильиничне домой, требуя адреса. Та успокаивала, отвлекала, и только. Две четверти девочка не находила себе места. Воронок и в психушку? За что? С какой стати?! Ответ пришёл внезапно, вместе с Верой в середине января. Когда она переступила порог школы, Лиза, не веря своему счастью, едва не сбила ту с ног. Было плевать на охи и смешки вокруг. Радостную минуту омрачила жестокая правда. Она обнимала не подругу, а человекоподобное существо. Оболочку. Вот таких сдают лечить голову. Но у Веры ведь были проблемы разве что с желудком. Не могла же лучшая подруга умалчивать о шаткости своего ментального здоровья?

Лиза в силу характера отличалась настойчивостью. Не давала в обиду ту, что прежде сама кого хочешь обидела бы. Тщетно. Как об стенку горох. В какой-то момент сочувствие эволюционировало в злость, а симпатия – в ненависть. Трушиной казалось, будто над её помощью издеваются. Что за мода – вставать и уходить в середине монолога? Лупить в одну точку и молчать, когда спрашивают о серьёзных вещах. Равнодушно наблюдать, как подруга льёт слёзы из-за неё. Так Вера потеряла очередную Лизу. Первую и последнюю. Без её защиты и поддержки существовать в социуме стало значительно труднее. Ещё бы знать, что ещё так гнетёт. Каждый день камнем тянет на дно.

Трушина отстала от Веры давно. А сейчас как будто в первый раз увидела. Лицом к лицом столкнулась с тупой отрешённостью. Чудовищная обида раздула ноздри и едва не вышибла слезу. Лиза с замахом швырнула на стол тетрадь подруги.

– Трушина? – обратила внимание учительница, но та пошла раздавать контрольные дальше.

Воронок таращилась на помятую тетрадку, как если бы то была очаровательная бабочка. Хотя откуда здесь бабочки? Вера на всякий случай обернулась, проверила потолок. Не заметила ни одной. Не заметила и взглядов группы мальчишек с соседнего ряда, мимо ушей пропустила их тихие беседы. Осторожно погладила обложку. На зелёном картоне красной ручкой выдавлена двойка. Пятый «лебедь», а кол, как есть, гордый в своём одиночестве.

Вере светил второй год. Мама пыталась договориться, а преподаватели настояли на своём. Мол, так действительно будет лучше. В последнее время Любовь Ильиничну стало так легко переубедить в чём угодно. Дочь моментом не пользовалась. То, что хотела от мамы, после выписки стало несущественным, пусть и по-прежнему недостижимым. Фальшивая справка, якобы Воронок полгода в больнице занималась с учителями, на первых парах давала надежду, что та закончит девятый класс. Вера далеко не отличница, зато раньше хотя бы списывала. Отныне же глотала язык у доски, сдавала пустые листочки. Русичка как-то оставила после уроков, буквально с ней на пару составляла сочинение. Воронок диктовали – Воронок выводила на бумаге бессвязную ахинею. Посреди строчки начинала рисовать или играть сама с собой в крестики-нолики.

– Скажи, что с тобой? Тебе плохо? – допытывалась русичка.

– Мне не плохо. Мне нормально. Я вас всех ненавижу.

Так и придерживая позорную тетрадку, бережно, как хрупкую бабочку, Вера напрягла память. От натуги нахмурились брови, отвисла челюсть. Наблюдающая за ней компания сцедила смех в кулаки. Один из мальчишек шёпотом дозывался до Воронок, пока перед ней разворачивались её полгода взаперти. Так и не сообразив, в каком по счёту классе учится, Вера искала какие-то намёки на учёбу в больнице. Может, что-то читала? Писала?.. Да! Да, писала! Читала даже. Доктор Рубин самолично регулярно проверял, с хрестоматией для дошколят и прописями. После череды уколов и пилюль, от которых то пропадал вкус, то отказывали ноги, оно давалось с трудом или не получалось вообще.

Вера уронила тетрадь, прикрыла глаза. Зачем только «сковырнула рану»? Тут же хлынули непрошеные образы. Как вертелась палата. Как бегали лампы по потолку, пока везли в каталке на новую операцию. Как рвало червями. Они кишели в помойном ведре и пытались выбраться наружу. Филин их, разумеется, не видел, потому требовал рисовать. Мол, это поможет избавиться от кошмаров. Подходящего карандаша не предоставил. В истерике художница расписывала, какого они цвета, а Филипп Филиппович делал пометки в записной книжке.

Маленькое и влажное отскочило от щеки. Одиночная палата рассыпалась в пепел. На её остатках вырос школьный кабинет истории. Что-то снова легонько ткнуло в лицо и упало на тетрадку. Жвачка. Кто-то плюётся. В одночасье тихие звуки обрели прежнюю глубину, в мышцы прилила кровь. В ход пошла тяжёлая артиллерия – бумажный комок прилетел в висок. Верно тумблер переключило. Спина выпрямилась, взгляд стал диким. Вскочив с места, Вера схватила стопку учебников и со всей силы швырнула. Мальчишки повставали, запоздало закрываясь. Ближайшему прилетело хорошо – книга разбила ему очки. Многочисленные вздохи прорвали чей-то окрик одобрения и свист, пока «белая ворона» нещадно забрасывала обидчиков ручками и карандашами.

– Ты больная? Эй!

Не отдавая себе отчёта, Вера кинулась с кулаками. Кто-то схватил за руки, другой толкнул в грудь. Пыльный след её ноги отпечатался на футболке «стрелка».

– А ну успокоились все!

Учительница на пару с завучем пресекли драку. Зрители замерли.

– Всё, дура, щемись!

– Вешайся!

Оскорбления и угрозы не значили для Веры ровным счётом ничего. Единственное, что важно – внимание. Пялятся, как в пятом классе. Опять всему виной она сама. Бунтарка осела на корточки, накрыла лоб ладонями и ахнула от боли. Всё тот же позор. В который раз.

«Они специально! Кинули в голову!»

Четыре года назад был волейбольный матч между пятиклашками. Зрители гудят на скамейках, лишь бы развеселиться. Им скучно. Вера Воронок, нападающая пятого «А», играет агрессивно, вырывает победу зубами. Учащённый пульс и жар тела скрывают пекущую боль в животе. Очень скоро игнорировать резь желудка становится невозможно. Резкий приступ тошноты как выстрелом вышибает мозги. Вот Вера в ступоре слепо хлопает ресницами, не слышит возгласов. Волейбольный мяч со всего маху заряжает ей по лбу. Голова запрокидывается, и вместо того, чтобы рухнуть навзничь, нападающая медленно опускается на колени. Её рвёт на пол. Одежда мокнет.

В той же позе, что и тогда, Вера сейчас стояла на коленях и держалась за живот. После выписки он работает как часы. Не исключено, переварила бы и гвозди.

«Они опять смеются надо мной! Они все меня презирают!»

– К директору, Воронок! Вставай, сейчас же!

– Не надо, Наташ. Я отведу её. Продолжай урок. Так, все угомонились! А вы трое – за мной.

– Чего мы? Это она!

– Пререкаешься с завучем, Крапаков? Быстро манатки собрал и пошёл. Вахула, Ломтёв, особое приглашение нужно?

Обещание опять куда-то отвести без её ведома заставило Веру пробежать прямо по парте и пулей выскочить из кабинета. Головокружение выбивало дух, глубинный страх подгонял. Предчувствие опасности захватило в плен. Бесом подчинило тело, из которого душа никак не находила выхода. Беглянка прихватила куртку в гардеробе и покинула стены школы до того, как в главный холл за ней явилась завуч.

Какофония большого города шарахнула по ушам. Вера накинула на голову куртку, пока круто поворачивала от автомобильной дороги у главных ворот во дворы. Школа в таком месте, где приезжий никогда не признает Московской улицы. Проехала парочка машин, женщина катила коляску. Бабушка выгуливала собаку, второгодник курил у продуктового ларька. Образцово тихо, до ужаса скучно. Лишь для Веры тихая обыденность мерещилась калейдоскопом. Верно у самой жизни большой праздник, карнавал красок и звуков. И жизнь эта давит на неё одну, как ботинок Филина давил на живот. Выдумка, разумеется. А всё для чего? Ну неужели совсем никто не может пожалеть её? Просто чтобы, наконец, прекратила жалеть себя. Хоть на день. Хоть на минуту, покоя ради!