Рассказы от первого лица

Вот история моей любви. Папа со своею поздней, нелепой любовью. Зачем она вообще нужна? «Любить нельзя» – аккуратно вывела я первые два слова на листке, который должен был послужить черновиком для моего фееричного сочинения. И я поставила точку.

И я решила пойти новым, можно сказать, революционным путем, решила писать полную отсебятину! Все-таки свое будущее я отчасти видела в писательстве, так что докажу и себе и училке на что я способна:

«Тургенев написал о первой любви, и не он один, и не он первый.», я покрутила ручку меж пальцев и продолжила: «А уж не о первой, так вообще, написаны тома – чуть ли не вся мировая литература. А писал ли кто-нибудь, о том, что любить нельзя?». Я улыбнулась и весело хмыкнула:

«Может я стану первой? Если любовь причиняет боль, нужна ли она? Ведь если непременно нужны бессонные ночи, неспокойное сердце, то есть искусство, творчество, наука! Есть масса полезных и увлекательных занятий для тела, души и ума».

И в таком духе исписала я два листа мелким почерком. Через полчаса я поставила последнюю точку после слов «оставим же недалеким, пожилым женщинам вздыхать над романами о любви, а мы, прогрессивное, новое поколение, станем жить и писать о настоящем, разумном, серьезном». Перечитала. Нашла пару ошибок. Переписала в тетрадь для сочинений.

– Катя, кушать! – позвала мама.

Когда я зашла на кухню, папа уже сидел за столом. Я села напротив него, как сидела сегодня утром в другой квартире. Мама поставила перед нами тарелки. Мое лицо медленно расплылось в улыбки:

– И тут котлеты!

Настроение мое было превосходным – сочинение мне удалось, общая с папой тайна становилась интригующе приятна. Я с удовольствием съела ужин и ушла обратно в свою комнату. Эту ночь я спала спокойно.

На следующий день такая же веселая и полная энтузиазма я пришла в школу. Но одноклассники моего веселья не разделили. Девчонки-отличницы молча косились на меня, мальчишки, те, кому оценки были важны, бурчали что-то не лестное в мой адрес, только двоечникам было как всегда все нипочем. А Митька сказал:

– Ну, Катька, из-за тебя всем плохо будет. Она же придираться начнет, никому хорошей оценки не поставит!

– Не волнуйся, друг мой – сказала я весело – придираться она будет только ко мне. И вопрос только в том честна ли она перед собой!

В начале урока Нинель Сергеевна собрала тетради с сочинениями и перешла к новой теме. И волнение одноклассников улеглось до следующего урока литературы, который приходился на среду.

В среду, на уроке, Нинель Сергеевна, молча, протянула стопку тетрадей. Выскочка с первой парты вызвалась разнести их владельцам. Оценка, поставленная за сочинения, легко угадывалась по выражению лиц ребят, и по взглядам, которыми они одаривали меня. Уничтожающими взглядами меня одаривали те, у кого отметки получились плохими, а те, кто остался своими доволен, на меня не смотрели, молча торжествовали. Я с невозмутимым видом ждала своей участи. Но тут за моей спиной раздался Васькин голос:

– Нинель Сергеевна, а остальные?

И я увидела, что в руках выскочки больше не осталось тетрадей. Их не всем вернули.

Нинель Сергеевна, которая тем временем писала на доске дату и тему урока не поворачиваясь, ответила.

– Не успела вчера все проверить, Мария Федоровна допроверяет и занесет.

Меня как громом ударило. Мария Федоровна тоже была учителем русского и литературы и вела у нас лишь несколько раз на замену нашей.

Митька наклонился ко мне через проход между рядами парт:

– Слышь, повезло тебе!

А я сидела не шелохнувшись. Почти не дыша. Я приготовилась к войне, уверенная в своей победе, приготовилась к триумфу. Он бы наступил при любом раскладе: плохая отметка – Нинель Сергеевна злится, отнеслась предвзято, хорошая – Нинель Сергеевна выше своей обиды и по достоинству оценила мое сочинение. А тут она просто позорно ретировалась. Ну и класс был, конечно, разочарован, они, злые на меня, хотели возмездия.

После урока Митька подошел ко мне:

– Угадай что у меня?

– Пять- Пять?

Митька усмехнулся:

– Почти. Три-три.

– И ты доволен?

– Стабильность, блин – и он улыбнулся во весь рот.

Ну, хоть кому-то хорошо, подумала я. Хорошее настроение было потеряно безвозвратно. Оценка меня уже не интересовала. И когда на последнем шестом уроке, Мария Федоровна зашла в наш класс, и с позволения учителя физики раздала оставшиеся тетради, я свою даже не открыв, убрала в сумку.

Дома я швырнула сумку под свой письменный стол и завалилась на кровать. Ворочалась, негодовала и не заметила, как уснула. Разбудил меня стук в дверь. Это папа стучался ко мне.

– Телефон – он стоял на пороге моей комнаты и протягивал мне мобильный. Я, помнится, оставила его на тумбочке в коридоре. Телефон звонил. Я привстала с кровати, взяла у папы телефон. Звонил Митька. Не ответив, я его отключила и убрала телефон под подушку.

– Ты ела? – спросил папа, стоя на прежнем месте.

Я долго смотрела на папу, пытаясь прийти в себя после беспокойного сна.

– Что за глупости? – слабым голосом сказала я ему.

– Ты о чем?

– У нас же никогда не было семьи. Мы живем как в общежитии, только кухня общая. А так каждый сам по себе – мой голос немного окреп, а я сама начинала раздражаться – всем друг на друга наплевать. Ты же взрослый человек! Ты берешь и приносишь жертву, ради чего? Кому нужно чтобы мы жили здесь все вместе? Кого ты боишься обидеть?

Я выдохнула, но сердце бешено колотилось. А папа лишь сказал:

– Я клубнику принес.

И вышел.

Я ринулась к письменному столу, залезла под него, нашла школьную сумку и сидя на полу, вытряхнула ее содержимое себе на колени. Нашла тетрадь с сочинениями и открыла ее. Пропущенная грамматическая ошибка и две запятые, одна запятая лишняя. Четыре-четыре. Холодные, равнодушные цифры. Двойки, пятерки, или даже тройки – говорящие, хорошие, плохие, обидные, воодушевляющие! Хоть что, только не эти глухие четверки. Мне было обидно, больно. Я разрыдалась.

Заплаканная, растрепанная, я вышла из своей спальни. Папа сидел за компьютером, смотрел видео ролики в интернете. Я подошла и присела на край стола. Папа поставил на паузу ролик и вопросительно посмотрел на меня. Я, шмыгнув носом, решительно заговорила:

– Ты не хочешь говорить со мной как со взрослым умным человеком. Не видишь во мне человека способного понять тебя, может даже посоветовать. Не видишь во мне равного собеседника, который способен, возможно, помочь тебе. Мне жаль, но я принимаю это. И хотя мне кажется лишним и глупым твоя надуманная принципиальность, которая вредит лишь тебе самому, я и ее принимаю. Тебе придется ждать еще два года.

– Два?

– Да. Десятый и одиннадцатый класс. Потом я поеду учиться в Петербург.

– Почему в Петербург? – подумав, спросил папа.

– Хочу там жить. А значит нужно там и начинать взрослую жизнь.

– Катя, – папа устало смотрел на меня глазами так похожими на мои – не надо, мне жаль, что ты все знаешь.

Я пошла на кухню и взяла чашку с клубникой. Села на диван неподалеку от папы. Сладкая и спелая, она успокоила меня, обрадовала. Боевой дух понемногу возвращался ко мне. Я оправилась от случившегося. Съев примерно половину от всей клубники, я поставила чашку на папин стол со словами.

– Копи на Питер, папуля – и спокойная, с прямой спиной, ушла обратно в свою комнату.