Рассказы от первого лица

– Так Тургенев не нужен тебе, Алехина? – настаивала она, – как и все прочие гении русской литературы? Как и правила русского языка? Да ты в слове по две ошибке делаешь, ни одного сносного сочинения за все эти годы! Двух слов связать не можешь. Ты как на экзамене собираешься сочинение писать? А я постараюсь, чтобы ты его писала по Тургеневу! Посмотрим, какой из тебя журналист выйдет!

И она продолжила уже для всего класса и убрала с меня свой призирающий взгляд.

– У вас вообще на уме кроме денег что-нибудь есть? Вам не нужен русский язык, вы английский учите, не нужна литература, потому что, то чему она учит вам не интересно, у вас только деньги! А, Алехина?

И честное слово, если бы не последнее « А, Алехина?», после которого она снова на меня уставилась, я бы промолчала. Потому что нотация для всего класса, это, по сути, нотация без адреса, слова на ветер, а здесь – все мне.

– И вам, Нинель Сергеевна, по-хорошему бы они не помешали, третий год в одних туфлях ходите.

Я думала, ее глаза вылезут из орбит. Класс не посмел смеяться. Все выглядело зло и неприлично. Воцарилась тишина. Но я выдержала ее уничтожающий взгляд.

– Записываем тему для домашнего сочинения по сегодняшней теме – «Тема любви в повести И.С. Тургенева «Первая любовь». Оценки за него пойдут в журнал – сказала она ледяным тоном и села за учительский стол. А потом в абсолютной тишине продолжила свой пересказ.

Я дошла до сквера, который тянулся на несколько кварталов вдоль дороги. Тенистый, и почти безлюдный, он был засажен каштанами и елями. На лавочку я не села, не могу сидеть. Просто шла по вымощенной брусчаткой дорожке и размышляла.

Что мне эти туфли дались? Они просто случайно соскочили с языка. На уроках Нинель Сергеевны я частенько слушала музыку, и, погрузившись в нее, я находила очень удобным пялиться на ее туфли. На одноклассников смотреть противно, на учительницу скучно и я смотрела на пол, никого не смущая. А там ее туфли – старые, из кожзаменителя, со сбитыми каблуками, обшарпанными носами. И как-то они осели у меня в голове, и так неудачно вырвались наружу.

Я бы подарила ей новые туфли, но это будет выглядеть, как еще большее издевательство, даже если я сделаю это искренне. Или я бы могла пойти к ней домой, благо я знаю, где она живет, и попросить прощения. Но что делать в таком случаи с классом? Он ведь ждет! Кровожадный, он ждет публичной расправы надо мной. А если мы обе придем спокойные и миролюбивые, то все поймут, что я просила прощения. А этого я себе позволить не могу.

Нужно искать другой выход. Например, нужно не показывать своего чувства вины и утереть всем нос. Нужно написать блистательное сочинение – без единой ошибки, прекрасное по содержанию. Чтобы Нинель Сергеевне, при всем ее желании, было не к чему прикопаться. И промашки быть не должно – никакого интернета и помощников, все сама, все по высшему классу.

И я пошла домой. До дома минут сорок пешком. А Папа тоже хорош! Как долго, интересно, это у него продолжается? И почему именно эта Маша? Мама, при всех ее недостатках, красивая, ухоженная женщина. Конечно, вся ее жизненная энергия, время и силы уходят на поддержание этой красоты. Конечно, я считаю это гиблым делом, потому что оно безнадежно. С годами ей все сложнее и сложнее оставаться на уровне, она находит новые ухищрения, да и индустрия красоты ей в том благоволит (лишь бы денежки несла). И, конечно, когда-нибудь наступит критический момент, и тогда она будет просто смешна. Но ведь не смотря на все это, приятнее же держать в объятьях ухоженную, красивую, пусть и пустую женщину, чем такую, как эта Маша. Нет, я не понимаю мужчин!

Дома, к моей величайшей радости, никого не было. Я приняла душ, выпила чашку чая с бутербродом и села за сочинение. Для начала нашла в интернете текст повести и распечатала его. Так я смогу черкать в нем без зазрения совести. Нужно ее перечитать. Общий смысл я помнила, но чтобы написать феерическое сочинение, нужно было уловить интонации, настроения, понять характеры, заиметь личное отношение к каждому персонажу, попытаться почувствовать их переживания, в общем, произвести полное погружение в сюжет. Чем я, собственно, и занялась.

Хлопнула входная дверь. Вскоре ко мне зашел папа. Он сел на мою кровать, которая стояла у самого стола. Таким образом, его взору стал доступен мой сосредоточенный профиль. Папа мне мешал.

– Почему ты ушла? – наконец спросил он.

Не отрываясь от чтения, я ответила:

– Познакомились и ладно, а есть котлеты на брудершафт я никому не обещала.

Я обязана его помучить.

Папа взял из стопки тетрадей и учебников мой дневник и начал его листать.

– Пришел сказать, чтобы я ничего не говорила маме? – спросила я, перестав читать, но, так и не повернув на него головы.

Папа кивнул.

– Так будет лучше.

– Кому лучше? – спросила я строго.

– Нам. – сказал он спокойно – Представляешь сколько наслушаемся?

Он прав, конечно. Мама женщина, склонная к драматизму. Наслушаемся мы, а потом бабушка, потом будут слушать ее подруги, коллеги, соседи…

– Хорошо, – сказала я, так и не взглянув на папу.

Но папа не уходил. Продолжал угрюмо листать мой дневник. Я отложила повесть, повернулась к нему лицом и спросила напористо:

– И давно это у вас?

– Лет пять – охотно ответил папа.

Ого! Не ожидала.

– Ты ее любишь?

Я наделась, что такой личный вопрос смутит папу. Но папа спокойно ответил, лишь немного понизив голос:

– Очень.

– Тогда почему ты не уйдешь к ней? – хмурясь, спросила я.

Тут папа закрыл дневник. Выпрямился и посмотрел мне в глаза.

– Мы уйдем отсюда с тобой вместе.

Я, признаться, растерялась.

– Да я никуда не собираюсь…

– Это пока, – уставши, вздохнул папа – но не так много времени пройдет, и ты уйдешь из этого дома, выйдешь замуж или… – он не договорил, я его перебила:

– И тогда ты уйдешь к ней?

Он кивнул.

– Ты меня, получается, ждешь? – возмущено взвизгнула я.

Он снова кивнул.

– Ну, отлично! – искренне всплеснула я руками – Знаешь, я не обижусь, если ты сделаешь это один.

Он грустно улыбнулся мне. Потом потрепал меня по плечу и вышел из комнаты.

Отлично! На мне и так сейчас тяжелый груз ответственности за свою судьбу. Я думаю о будущей профессии, о том, куда пойти учиться, как это все осуществить, а тут еще и это сочинение! А папа обременяет меня ответственностью за свою позднюю любовь и счастье.

Я попыталась заново сосредоточиться на сочинении, но папа не выходил у меня из головы. Зачем ему вообще все это? Любовь? В его-то возрасте?

И так «Первая любовь»… У одних первая, у других последняя. Тьфу! Я дочитала повесть, вздохнула и ненадолго задумалась. Чего же она хочет от нас? Ну, любовь, ну первая, ну несчастная, ну с кем не бывает? Что я должна писать – кто прав, кто виноват? Что обсуждать-то здесь? Я была в полном недоумении. Может поэтому и сама Нинель Сергеевна просто пересказывала повесть?

Конечно, читать повесть сегодня мне было больнее, чем прошлым летом. Потому что прошлым летом я еще не любила. В начале учебного года любовь случилась. Но на данный момент я ее почти пережила. Я направила свою печаль в созидательное русло. Я определилась с целью в жизни, я наметила к ней свой путь, я начала двигаться в этом направлении. Ну и любить, конечно же, впредь себе запретила. В этот раз все вроде обошлось, может даже помогло, подстегнуло. Ведь нет ничего слаще, чем представлять, как твой обидчик, по прошествии какого-то времени, станет свидетелем твоего триумфа.

Владимир, главный герой повести, уже будучи взрослым мужчиной, написал «тетрадь» о своей первой любви. А я о своей, небось, и двух строк не напишу. Все было просто: папин приятель, сослуживец, взрослый тридцатипятилетний мужчина, частенько приходил к нам в дом. Он был хорош собой и мама при нем инстинктивно расцветала. И я туда же. Я начала о нем мечтать, краснела и терялась в его присутствии. Однажды, он пришел к нам с невестой, меня это больно задело, но не убило. Маме тоже, кстати, было неприятно. Убило следующие. Он уезжал в командировку, и не было его около двух месяцев. А по возвращению, он снова заглянул к нам, и опять с невестой. Я знала, что он придет и долго прихорашивалась. А когда вышла к гостям, он сказал во всеуслышание: «Как ты, Катя, подросла, совсем красавица стала!». Я даже не плакала. С неделю я ходила словно каменная – безмолвная, бесчувственная. А через неделю приблизила к себе Митьку и начала рассказывать ему, что в этом маленьком городе нечего делать. Надо метить выше! Митька моих речей не понимал, но был рад моему расположению.