Тропами Кориолиса. Книга 2. Демон руин

Оглядевшись, старик не увидел ничего кроме золы под ногами. Горбясь без палочки, он остановил свой скромный взгляд на божестве.

– Нет, – разочарованно произнес он. Но это была лишь хитрость. Ведь он понимал, что упрямая Тенебра не успокоится, пока не узнает всей правды. И если за такое короткое время ему на старости лет удалось открыть для себя столько чарующих истин, то отчего бы на этом останавливаться?!

– Как нет? – грозно взвыла богиня.

Тукино мотнул головой и виновато опустил взгляд вниз, к хрустящей под пробковой подошвой сандалий рыхлой золе.

– Ах, так?! – нахмурившись, сурово произнесла богиня. – Ну, раз ты упрямишься, глупый муж глупой жены, и не признаешься, что же тебя сюда так сильно тянуло, то я поведу тебя по всем Лунам вселенной, пока ты не сдашься и не раскроешь своей тайны.

Затем она схватила его за руку, да так, что кости под дряблой кожей захрустели, и утянула вслед за собой, увлекая все дальше – в глубины космоса.

Они пролетели мимо ослепительно яркого, теплого, приветливого Солнца, добрались до следующей звезды, в чьей системе была живая планета, над которой сияла такая же Луна, затем достигли второй, и третьей Луны, спутником витающей над своей невероятной красавицей, виднеющейся где-то вдалеке. Желтые, красные, синие и даже зеленые Луны попадались им на пути. Но, несмотря на всю экзотичность и многообразие, везде неизменно спутники были покрыты лишь цветной, но холодной золой.

Так они облетели ровно тысячу Лун, когда Тукино, наконец, попросил богиню остановиться. Это произошло в пределах созвездия Орион.

– Стой! – сказал старик. – Остановись! Я устал.

– Остановлюсь, если скажешь, что хотел от той первой Луны! – упрямо заявила Тенебра.

– Я хотел все… – сдался старик, – знать все.

– И ты действительно полагаешь, что успел узнать «Все», глупый предок глупых внуков? – уперев руки в бока, нависнув над старцем, надменно спросила она.

– Да! – воодушевленно ответил Тукино. – Это последнее известное мне созвездие, дальше же все чужое, незнакомое. Чужие Земли, чужие Луны. А на лавочке сидит другой старец по имени Тукино и жаждет ответов на вопросы, волнующие его с самого детства.

Наконец Тенебра успокоилась и, гордясь собой, довольно улыбнулась. Она погладила Тукино по седой голове, и он вновь превратился в маленького мальчика.

– Расскажи своему миру обо всем, что узнал, хитрец! – на этот раз ласково произнесло божество и отнесло его обратно на родную Землю.

За свою жизнь Тукино придумал множество вещей, объясняющих астрономические явления, главным из которых стало открытие «Лиц (фаз) Луны». Но, несмотря ни на что, продолжал смотреть на блеклый, но завораживающий рисовый блин той самой Луны до самой смерти. А тщеславная Тенебра, удовлетворив свое любопытство, так и не смогла понять смысла самой важной, чистейшей истины, возвысившейся даже над божеством: «Не пытайся добиться истины от того, кто сам хотя бы раз в жизни не задавался тем же вопросом.

Значение монет, подобно путешествию Тукино и Тенебры, зарождалось у темных туч и взбиралось все выше, до самого созвездия «Орион». Например, серые «Тучи», отчеканенные из добротного алюминия, имели, тем не менее, низшую цену и использовались по большей части так, для затравки жадных торгашей. Тратились они на всякую мелочевку, но чаще обеспечивали лишь вес и ощутимость кошелька в кармане. Монета с изображением серповидного «Месяца» изготавливалась из желтой меди и приравнивалась к десяти «Тучам». Следом шла монета под названием «Луна». Она делалась из серебра, и на ее аверсе в виде бледной рисовой лепешки красовался спутник Земли. «Луна» оценивалась ровно в сто монет «Месяц». А вот дальше шел завидно шуршащий в карманах толстосумов золотой «Луч». Так назвали монету с изображением Солнца. Сто «Лун» давали тому глупцу, кто решился разменять прекрасный блестящий «Луч». Или же тому, кого на то вынудили обстоятельства. Впрочем, так или иначе, глупец оставался глупцом при любом раскладе. И лишь единицы, настоящие счастливчики, оказывались обладателями легендарной монеты, имеющей величественное название «Орион». Ее, как и Тукино, достигшего созвездия, могли заиметь лишь те, кто знал толк в хитрости или же являлся предметом любопытства некоего божества. Но все чаще безупречная платиновая монета оказывалась в припрятанном ларчике того, кто имел власть и умел ею правильно распорядиться. Каждая монета «Орион» изготавливалась лучшими чеканщиками империи вручную. Они в свое время становились еще и ювелирами, так как аверс драгоценной монеты являлся настоящим произведением искусства, когда на нем вырисовывался узнаваемый силуэт созвездия из драгоценных камней. На монете были изображены лишь восемь самых ярких звезд Ориона: две блистательные рубиновые звезды сверху, символизирующие саму Империю, три превосходные темно-зеленые турмалиновые звезды «Пояса Ориона» посередине, означающие неприступный Козырек, и три смольные обсидиановые звезды снизу, представляющие беспросветное имперское запределье. Монета «Орион» с течением времени превратилась, скорее, в украшение домов элиты, и перестала быть валютой, так как за всю историю торговли на рынке империи ее еще ни разу не использовали по назначению.

Но при всем многообразии символики на аверсе монет и металлов, из которых они чеканились, изображение на реверсе же оставалось неизменным и несло в себе гораздо больше смысла, чем мог понять обыватель. На реверсе изображалась «Цветущая Сакура[12 - Сакура – название нескольких деревьев подсемейства Сливовые; зачастую обозначает вишню мелкопильчатую.]». Испокон веков она являлась символом Японии, и, несмотря на то, что на этой территории теперь раскинулся Объединенный Восток, старые хозяева земель, расположив очень символичное изображение дерева на обратной стороне монеты, как бы намекали: «Не забывайте, кто произошел от этой земли. Мы, как и Сакура, которая, может, больше и не цветет в этих садах, но она так и продолжает теплой кровью распускаться в памяти истинных хозяев, добросердечно пустивших к себе в гости обнищавших соседей».

В империи были деньги, а значит, существовало и классовое многообразие, резко отличающее их представителей друг от друга. Но по большей части люди жили нормально. Все, за исключением бездельников. Так было во все времена.

Жители империи быстро привыкли к новой валюте. Она создавала ощущение системы и порядка. В городах можно было потратить заработанные деньги: развлечься, купить одежду, технику или какую-нибудь диковинку. Империя процветала.

Ланге и Скаврон словно очутились в чудесной утопии, которой, как и всему остальному на этой планете, к сожалению, скоро должен был настать неминуемый конец. И даже ослепительный «Орион» уже не в силах будет спасти кого-либо от погибели.

Не было времени любоваться воплощением красоты человеческого стремления к цивилизованной развитой жизни, нужно было быстрее встретиться с императором и поведать ему о процессах, в действительности происходящих на планете вне стен Козырька, вне искусственно созданного Рая, но все также неминуемо связанных и с ним в частности.

Ребята пообещали Тори, что когда все закончится, они отведут ее в Западную Пальмиру, чтобы она, наконец, смогла встретиться со своим братом. Девушка понимала, что этого может никогда не произойти, так как империя будет вынуждена столкнуться с серьезным врагом в лице затаившихся мировых лидеров и их мощной армии. И случись это, она пойдет воевать во что бы то ни стало. Как бы она ни ругала империю за эгоизм и упрямство, принцесса все ж любила свой народ. Более ее раздражала власть. Может, отношение Тори Бецу к власти тоже было бы толерантным, если б отец не был таким принципиальным и в свое время поддерживал стремления девушки, какими бы они ни были. Тем более, как ей казалось, она ни разу в жизни не преступила черту, которая могла бы вызвать такое негодование и презрение, каким был исполнен император.

Уже несколько дней они были в пути, останавливаясь, лишь чтобы перекусить и чтоб водитель смог немного отдохнуть. Кухня Объединенного Востока, как и колорит его разномастных поваров, пестрела разнообразием блюд, где далеко не последнее место занимала пища из морепродуктов. Окруженный с трех сторон океаном полуостров, на котором расположилась империя, во многом зависел от моря и представителей той фауны, которым, как и человеку, удалось приспособиться к новым условиям: например, таким, как треска, скумбрия и тунец. Они стали благодатью нового времени, основой рыболовецкого промысла и спасением десятков тысяч прибрежных городов.

Двигаясь к столице вдоль побережья Тихого океана, ребята притормозили в местечке под названием Хамамацу – «Городе Музыки», как звали этот город еще в былые времена, выбрав одно из попавшихся по пути кафе. Ганс заказал себе запеканку из лосося по-японски, и в качестве столовых приборов ему принесли палочки. И пока все набивали себе рты, кто чем, парень мучился, осваивая тонкую технику владения теми самыми палочками, совершенно не ведая, как правильно их держать в руках и использовать. Сначала он попытался отпилить кусочек горячей запеканки, и, с горем пополам, ему это все-таки удалось. Но когда он решил наколоть кусочек острием палочки, то рис, скрепляющий слои лосося, совсем неаппетитно расползся белой однородной массой по сторонам. Ганс начинал медленно выходить из себя. Тори заметила это и предложила рассказать ему секрет использования их традиционного столового прибора, благодаря которому они едят абсолютно все: супы, роллы, суши, европейские блюда и так далее. Но раздосадованный Ланге отказался. «Принесите мне нормальные приборы!» – раздраженно прокричал он худосочному хозяину кафешки. Плюс ко всему, после контузии, произошедшей на Козырьке, он был еще немного глуховат на левое ухо. Помещение, в которое они забрели, вмещало несколько столиков внутри деревянной лочуги, и его хозяином был человек, который являлся здесь и администратором, и поваром, и официантом одновременно. Ему помогал лишь угрюмый маленький толстый азиат с тоненькими редкими усиками под приплюснутым носом, в заляпанном фартуке и измятом грязном колпаке, делал он лишь заготовки для будущих блюд. И то ли хозяин заведения не услышал, то ли намеренно проигнорировал его просьбу, парню было не совсем ясно. Зато компания молодых японских рыбаков, сидевших неподалеку и обхохатывающихся с неуклюжей манеры чужеземца использования их традиционных столовых приборов, теперь возбудились, взбунтовались, заерзала на потертых фанерных негостеприимных стульях с расшатанными спинками и начала бросать дерзкие фразы в адрес недовольного посетителя. «А сам подойти взять не можешь, что ли?» – выкрикнул один. «Нашелся тут, аристократ!» – не удержался другой. «Может быть, мне встать и принести тебе ложечку, сынок?» – перешел черту третий.

– Да что вы разлаялись! – взорвался в ответ Ланге, искоса глядя на провокаторов. – Я к вам, что ли, обращаюсь?

Рыбаки не ожидали подобной реакции от небольшого, на первый взгляд, парня, выглядевшего вполне беззащитным тюфячком. А физическая сила в нынешние времена решала многие вопросы.

– Что ты там вякнул? – поднялся с места самый здоровый из них, сурово опершись кулаками о стол.

На минуту Ганс почувствовал, что малость перестарался.

– Вот же черт! – прикусил он губу. – Не стоило вообще на них реагировать.

Почувствовав растерянность друга, Скаврон попыталась подняться с места и вступиться за него, но ее остановила Тори Бецу, схватив за плечо.

– Пусти! Что ты делаешь? – не поняла сразу полячка.

– Не надо! – смакуя куриную ножку, ответила Тори, некультурно чавкая блестящими от жира губами. – Он мужчина, может и сам разобраться. Ты ведь мужчина, Ганс? – пыталась задеть самолюбие парня хитрая японка.

– Действительно! – поддержала ее Зоя и вернулась на место, облокотившись вальяжно о спинку стула, и в позе Наполеона деловито скрестила руки на груди. – И чего это девушкам лезть в разборки?! Ты права, принцесса, мужики сами разберутся.

Глаза у Ганса забегались по сторонам, перескакивая с Зои на Тори, затем на офицера-водителя, спокойно сидевшего рядом с ним, и обратно на Зою. Парень понимал, что выбора-то у него особенно нет, и теперь поддержки ждать неоткуда.

– Вспомни, кем ты был, когда защищал Зою от стаи голодных зверей… – намекнула ему Бецу. – Вспомнил? – увидев понимающий, но слегка напуганный взгляд парня, уточнила она. – Теперь иди и задай жару этим деревенщинам!

Словно по указке, воодушевленный Ланге встал и зашагал по направлению к молодым японцам, которые не прекращали провоцировать его, и даже перешли на оскорбления. Пока парень шел, к нему медленно вернулся рассудок, твердящий: «Какого черта! Кому ты и что пытаешься доказать, дурачок?!» В один момент он даже хотел развернуться и пойти обратно, но пересилил себя, крепко зажмурившись, чтобы заглушить голос трусливого, расчётливого, трезвого разума, портящего всю его жизнь. Он открыл глаза, уже уткнувшись бедром в стол тех ребят, и почувствовал, как гнусавый голос разума в голове, наконец, заткнулся. Стол пошатнулся и стакан, наполненный терпким наваром из шиповника, упал и намочил штаны одного из рыбаков, не успевшего своевременно отодвинуться в сторону. Тот резко вскочил и назвал Ганса «слепым растяпой». Теперь уже двое крепких ребят стояли и злобно таращились на него.

Совершенно не представляя, как нужно вести беседу с людьми, знающими толк лишь в разборках, глуме и драках, Ганс, на свой страх и риск, решил первым завязать беседу, которая в худшем случае может закончиться парой ссадин, сломанным носом, ребром или конечностью. «Не смертельно!» – неожиданно произнес его внутренний голос, и тут уже парня понесло.

– Ребята! – начал было, он. – Не знаю, как вы, а я не люблю разборки. И подошел я к вам (вы сейчас удивитесь), не для того, чтобы драться, а для того, чтобы, наоборот, драки не случилось. Разрешите угостить вас чем-нибудь. Мне не жалко! – окинул он взглядом парней. – Ну же! Соглашайтесь.

Тори и Зоя подкатили глаза. С каждым словом они все больше убеждались в том, что в случае с Ланге уже ничего не исправить. «Ну, не выйдет из зайца волка!» – окончательно убедилась принцесса.

– Где ты тут ребят увидел? – выдвинул вперед подбородок щекастый крепыш. Он, как и его друзья, слышал лишь то, за что можно было зацепиться. И, даже если таких слов не звучало, приходилось выискивать что-то обидное, цепляющее там, где этого и в помине не было. Такая вот «нетипичная» логика самопровозглашенных борцов за иллюзорную идеологию.

– Послушай, а чем тебе не нравится слово «ребята»? – уточнил Ганс, когда уже нужно было нанести дерзкий удар, может и не в челюсть, но точно в сердце, не кулаком, но, вероятно, уверенным, цепким, калечащим словцом. Ведь за бычьей рожей может запросто оказаться испуганная мордочка паршивой овечки.

– Ты что, базару учить меня вздумал? – напоказ пытаясь отодвинуть стол в сторону, взвыл здоровяк.

Ганс слегка вздрогнул, интуитивно дав понять парням, что ему страшно. А страх на таких, как они, действовал, словно красный платок на быка. И поняв, что дело плохо пахнет, когда те начали вскакивать с мест и напирать на него, Ланге резво повернулся и выхватил стеклянную бутылку у старика, сидевшего за соседним столиком, довольно наливающего себе напиток в стакан. Худощавый старик, будто не понимающий, что происходит в шаге от него, поднял жалобный взгляд к парню, только когда тот схватил бутылку и оставил его без драгоценного пойла. «Я все верну! Обещаю!» – успел крикнуть он, и, подкинув полупустую бутылку вверх, перехватил в полете у основания за горлышко и хорошенько стукнул ее о край стола. Осколки вместе со зловонной жидкостью посыпались на пол, а в руках Ганса осталась розочка, пользоваться которой он совершенно не умел.

Тори довольно ухмыльнулась, как и офицер, мгновение назад равнодушно наблюдающий этот беспредел. Наконец японка узрела в Гансе задатки бойца, которые были зарыты невероятно глубоко в вязкой трясине добродушия. Чего она, собственно, и добивалась, и во что искренне верила.

Наблюдающую эту несправедливую разборку Зою Скаврон бросило в жар, когда в ход пошло оружие. Она попыталась обратиться к принцессе и офицеру, не уделяющим должного внимания зарождающемуся конфликту, но вновь была подвержена критике Тори.

– Да не лезь ты! – сказала тихо она. – Кому-то пора понять, что значит «Постоять за себя»! Ну, что ты моргаешь, как лампочка в патроне! Будь палачом. Помоги ему убить в себе мальчика, чтобы возродиться уже мужчиной. Успокойся. Ничего с твоим драгоценным спасителем не случится, – положив свою руку на руку взволнованной полячки, посоветовала принцесса.

С Тори Бецу сложно было спорить. Но хоть и не соглашаясь с некоторыми ее доводами, Зоя все-таки вновь притихла.

– Вот увидишь, все происходит вовремя, – добавила принцесса, чувствуя смятение во взгляде Скаврон.

Парни, взъевшиеся на Ганса, опешили от такого поворота событий. Розочка в руках дурачка выглядела не менее острой, нежели в руках заядлого жулика. Уж такой прыти от этого мямли никто явно не ожидал. Теперь неуверенность поглотила их самих. Вроде, с одной стороны, как-то паскудно было убегать с таким-то численным перевесом, а с другой, никому не хотелось оказаться тем неудачником, которого порежет взвинченный, напуганный незнакомец. Да и неприятно это, когда в разорванной стеклянными челюстями ране остаются мелкие, вечно голодные до плоти скребущие по кости и жилам осколки. Некоторые из них знали об этом не понаслышке.