Антон вынырнул из-под стола, выхватил из принтера пачку распечатанных листов и сунул в рюкзак. Он уже хотел покинуть кабинет, как вдруг остановился, парой кликов создал на рабочем столе новую папку, дал ей название: Boar Hunting, и закинул в нее несколько файлов с флешки.
Когда толпа подвыпивших педагогов высыпала из кабинета ректора, Антон был уже по дороге в городскую прокуратуру.
Через полчаса уборщица вынесла из приёмной несколько пакетов с пустыми бутылками и помятыми тетрапаками из-под сока. Под мышкой у нее торчала плоская картонная коробка, на которой яркими разноцветными буквами было написано: «Сюрприз!»
Глава 6
Церковь стояла на краю города. В хорошую погоду ее купола играли яркими бликами в лучах солнца, точно елочные игрушки. Вокруг росли голубые ели, а стройную свечу колокольни можно было увидеть и услышать из любой точки города. Даже заводские трубы, выпускающие в небо клубы серого дыма, не могли испортить образовавшийся с появлением храма живописный пейзаж.
Антон услышал благовест, едва вышел из дома. В морозном воздухе пасмурного ноябрьского утра он разносился, как заводской гудок, размеченный ударами кузнечного пресса. “Опоздал”, – отметил про себя и, затянув поплотнее шарф, двинулся на остановку. Город словно вымер: редкие пешеходы никуда не спешили, а машин было так мало, что и те, казалось, скоро закончатся и дороги совершенно опустеют. Только маршрутчики не переставали охотиться за случайными пассажирами, чтобы собрать хоть какую-то копеечку для многочисленной родни из Зарафшана.
– Переводом можно? – спросил он у водителя, вскочив на подножку маршрутки. Тот кивнул в ответ, и Антон занял свободное место в конце салона.
Расплатившись за поездку, спрятал смартфон и стал смотреть на проносящиеся мимо виды. За окном мелькали серые здания, витрины еще не открытых магазинчиков, голые силуэты изуродованных коммунальщиками тополей, придорожные столбы освещения, афишные тумбы и щиты с промокшей бахромой объявлений и рекламных листовок. И всюду грязь вперемешку с островками обледенелого снега и россыпью опавших, давно потерявших цвет листьев.
На главной площади рабочие обустраивали сцену для митинга и концерта. Если бы не они, о празднике напоминали бы только редкие флаги у парадных дверей госучреждений да придорожные баннеры в центре города. На одном из них взявшись за руки улыбались друг другу толстощекий башкир в малахае и русская девушка в кокошнике.
“Хочешь испортить праздник – доверь дело профессионалам”, – усмехнулся Антон и снова погрузился в свои мысли. События минувшего дня не выходили у него из головы. Разговор с ректором, ссора с Жанной, знакомство с содержимым посылки, операция с распечаткой, поездка в прокуратуру – всего этого могло бы хватить на неделю, а то и на месяц обычной жизни. Но кто-то скомкал ленту событий и умудрился запихнуть их в двенадцатичасовой отрезок времени. “Это что, такая компенсация за вынужденное безделье в СИЗО? Ну что ж, окей!”, – согласился он с неизбежным.
Хотя, кто заставлял его гнать лошадей? Не сам ли он спровоцировал Жанну, решил не откладывать с местью Бивню, устроил стендап с пиццей и крался к ящику доверия, как заправский стукач? Нет, тут все логично. По-другому и быть не могло. “Ты не ты, когда хочется свининки”, – ехидно прищурился Антон.
За окном промелькнули последние здания городской застройки, и маршрутка притормозила у новенькой, еще не испохабленной вандалами, остановки. По свежеуложенному асфальту быстро дошел до храма и, отворив двери, вошел внутрь.
Храм встретил светом и благоговейной тишиной. Людей на службе было много, но свободного места хватало. Молодой, коротко стриженный, диакон, стоя перед аналоем с Евангелием, читал нараспев каноническую историю о Марфе и Марии. Антон знал ее чуть не наизусть – она звучала в церкви каждый богородичный праздник.
Речь шла о двух сестрах, которые постоянно ссорились, когда Христос гостил у них в доме. Мария, под предлогом беседы с Учителем, отлынивала от домашней работы, а Марфа жаловалась на нее Иисусу и просила повлиять на сестру. Но в результате Марию хвалили, а Марфа нарывалась на выговор.
“За что, спрашивается?”, – возмущался Антон. – “Если все будут только сидеть и слушать, кто будет готовить обед?”. Нет, он, конечно, знал, про то, что не хлебом единым и все такое прочее. Но все равно. Как-то обидно было за Марфу: целый день у печи пропадала, и даже спасибо никто не сказал…
Он поискал глазами мать и нашел ее на обычном месте – она любила молиться у большой старой иконы Покрова. В церкви она преображалась: морщинки на лбу исчезали, уголки губ взлетали вверх, и она снова выглядела молодой и беззаботной. Вот и сейчас издалека она напоминала стройную юную девушку, одетую не по возрасту – в длинную бежевую юбку и старую цветную кофту. Только голубой платок, скрывающий седину в длинных, по-девичьи, волосах, подходил к утонченным чертам ее бледного лица.
“Мам, тебе надо покраситься”, – приставал Антон к матери, глядя, как она даже дома прячет волосы под косынку. – “Зачем, сынок?” – улыбалась она. – “Перед кем мне красоваться?” “Ну… хотя бы ради себя”, – не отставал он. “Красятся, Антош, не ради себя, а ради других. Тот, кто по-настоящему любит, не отвернется, даже когда я стану лысой и беззубой”. Антону становилось больно от этих слов и он, надув губы, прижимался к материнскому плечу: “Не говори так. Ты всегда будешь красивая и молодая!”
“Ага! Будешь тут, с таким сыном”, – злился он на себя, вспоминая, как не раз доводил мать до слез своим упрямством и невниманием. Но тяжелее всего дались ей последние две недели. “Если бы не предатель, – пытался он найти себе оправдание, – не было бы этих пятнадцати суток. Не было бы ни слез, ни бессонных ночей, ни седых волос”…
– Сынок, а сынок, возьми свечку на здравия! – раздался сзади скрипучий старушечий голос.
Антон растерянно огляделся вокруг и только посмотрев вниз заметил у себя за спиной древнюю бабульку в сером драповом пальто и платке с поблекшими от времени цветастыми узорами. Оперевшись на клюшку и склонив голову набок, она смотрела на него мутными, но живыми, смеющимися глазами, протягивая дрожащей рукой большую восковую свечу.
– Спасибо, бабушка, не нужно. Со мной все в порядке, – стараясь быть вежливым, ответил он и отвернулся от непрошенной благодетельницы.
– Так, милок, то ж не тебе, – укорила его старушка. – Я же, вишь, до подсвешника-то не достаю уже. А ты вона какой – ба-а-альшо-о-ой!
Краска ударила ему в лицо: надо же быть таким самовлюбленным болваном!
– Простите, бабушка, – извинился Антон и с готовностью подставил локоть: – Скажите, куда, я вам помогу.
– А туды, сынок, к Юрию на лошадке, – ухватилась за него старушка, и они медленно двинулись по храму.
– Это к Георгию Победоносцу, что ли?
– К нему, родимай, к нему… Пущай мужа мово, Юрия, от беды убережет. Он у мене тож победоно-о-осец.
Антон недоверчиво улыбнулся:
– Это как?
– А так, – в голосе у старушки прозвучали строгие нотки. – В сорок пятом он с товарищами Берлин брал. Весточка от него в июне пришла, мол, жди Клава, скоро буду. А потом все…
– И что с ним случилось? – поинтересовался Антон, не дождавшись продолжения истории.
– С Юрой-то? Да кто ж знат. В справке написали: “Пропал без вести”. А коль без вести, стало быть живой. Так ведь? – вопросительно посмотрела она на помощника.
– Не знаю, бабушка, – соврал он.
– Вот и я не знаю, касатик. Потому и молюсь – о здравии раба Божия воина Юрия. Глядишь, да вернется, кормилец… Ох, годы, годы! Много вас, да нести тяжко, – вздохнула старушка и, держась за Антона, медленно опустилась на скамейку.
– Ну всё, здеся посижу. Помолюсь за Юру, за детишков наших, – на последних словах голос у нее дрогнул и слезы ручьем потекли из глаз.
Антон шмыгнул носом: старушка напомнила ему родную бабушку. Та тоже всю жизнь ждала мужа, да так и не дождалась…
Он осторожно вынул из рук старушки свечу, зажег и поставил на подсвечник у «Юрия на лошадке». Огонек разгорелся не сразу: сначала робко, потом сильнее, пока не превратился в дрожащий красный цветок. Прозрачные восковые капли покатились по изгибу свечи, застывая причудливыми ручейками на ее тонком теле.
Некоторое время он стоял и завороженно смотрел, как пламя свечей переливается в стекле киоты. Но вдруг взгляд его остановился на иконе. Сюжет был ему хорошо знаком. Вот на вздыбленном белом коне кучерявый юноша в латах. В правой руке – копье, острие пронзает голову извивающегося на земле небольшого дракона. Но сейчас его внимание привлекло лицо всадника. Оно выражало задумчивое спокойствие. И это в самый разгар битвы, в момент смерти заклятого врага, когда полагается быть победному кличу и торжествующему взгляду!
“Прекрасная иллюстрация к Хемингуэю”, – подумалось ему. – “Красиво, конечно, но… нереально”. Он даже покачал головой в знак несогласия с художником. По себе знал: борясь со злом нельзя не заразиться его энергией. “По-другому никак. Только гнев, жажда мести дают силу и волю к борьбе. Без них – в порошок сотрут, в лагерную пыль! А здесь что? Царская охота, какая-то. Шашлычка из дракончика не желаете?” Антон улыбнулся собственной шутке и, еще раз взглянув на лицо юноши, вынес вердикт: “Икону надо переписать, однозначно”.
– Правда, похож на дедушку? – прозвучал за спиной родной голос.
Глядя на отражение в стекле киоты, Антон возразил:
– Да? Я что-то не замечал.
– Потому что не теми глазами смотришь, – рука матери нежно легла на его плечо.
– Привет мам, – улыбнулся он и они расцеловались. – А что, служба уже закончилась?
– Ты разве не знаешь? Отец Петр еще не проповедовал.
– Точно… Да я что-то задумался…
– А-а. Я думала ты молишься, – мать заботливо поправила выбившийся из-под шарфа ворот его рубашки.
Антон слегка поежился, но сопротивляться не стал: она всегда так делала, когда он был маленьким. Сейчас это выглядело немного странным, по крайней мере, для него.
– Я тогда пойду?
– Куда? – вскинула мать испуганные глаза.