Спокойная ночь

Сидя в камере, Антон не раз думал об этом, но всякий раз отгонял от себя эти мысли. Жанна нравилась ему не только как девчонка, но и как друг. Несмотря на статус, она была проста и доступна в общении. Но, самое главное, она была предана идее: видя несправедливость, она была готова идти на баррикады, даже если по другую сторону окажется ее родной отец.

А еще она могла расшевелить парней, когда они вдруг начинали ссориться или тянуть резину. Тогда она придумывала им разные обидные клички: Соломон, неуклюжий очкарик с черными кудряшками волос и широкими бедрами, был у нее братцем Кроликом; двойняшки Николай и Борис, высокие светловолосые атлеты, будто сошедшие со страниц журнала «Советский спорт», – Чипом и Дейлом; а круглолицый увалень Глеб – Винни Пухом. Она не раз принимала участие в их акциях, но тогда все проходило без последствий. Сейчас же, после разговора с ректором, в душе Антона все перевернулось: все его подозрения вдруг повылазили наружу, как змеи из нор, и он готов был сказать ей в глаза все, что думает.

– Громов, привет! – радостно крикнула Жанна, увидев, как Антона, замерев у входа на лестничную площадку, уставился на нее. Попрощавшись с подругами, она быстро направилась к нему своей модельной походкой.

– Ну что, проснулся? – весело спросила она, не обращая внимания на его хмурый вид.

– Как видишь, – стараясь быть спокойным, ответил Антон.

– Классно выглядишь, – окинув взглядом костюм друга, усмехнулась Жанна. – На кафедре был? Что сказали?

– Ничего, – посмотрел Антон в сторону.

– Эй, ты чего – встревожилась Жанна. – Тебя что, правда выгнали?

– Хуже.

– В смысле?

– Они закрыли библиотеку.

– Не поняла, – пожала плечами Жанна.

– Библиотеку в институте закрыли… закрывают, сотрудников увольняют.

– Хреново, блин… А ты при чем?

Антон испытующе посмотрел на Жанну, но не заметив на лице ни тени лукавства, грустно ответил:

– Мать там работает, пятнадцать лет стажа.

– Точно, – виновато заморгала Жанна. – И кто этот кринж выдумал, ректор?

– Говорит, что мэр: будто бы тот денег ему дал на вычислительный центр. Врет, конечно! Надавили на него: закроешь библиотеку – будет тебе центр. Он и рад стараться.

Жанна глубоко вздохнула и уставилась на Антона с состраданием.

– Пойдем к Чехову, посидим, кофе попьем.

Антон не возражал, и они стали спускаться по лестнице: недалеко от входа в институт стояла небольшая кофейня "Кофе и книги", которую студенты почему-то прозвали "Чехов".

– Га…ы, б…, – жестко выругалась Жанна сквозь зубы, когда они расположились на барных стульях прямо у окна кофейни.

– Не надо. Ты же знаешь, я не люблю.

– Прости, Антон, но… я их так ненавижу.

– Знаешь, что сказал Хемингуэй о ненависти? Борясь со злом, не увлекайся, чтобы самому не стать злом.

– Ага, "не увлекайся". Легко сказать! У самого-то как, получается?

– Не очень, – признался Антон. – Я даже отца твоего стал подозревать.

– Ты че? – возмутилась Жанна. – Он бы никогда такого не сделал.

– "Какого" не сделал, Жанна? – вспыхнул Антон. – Он что, из какого-то другого теста? Да он работает в администрации, постоянно с мэром тусуется, везде у него на побегушках, и "он бы не сделал"? Такой же, как и они, – вынес Антон приговор и уставился в окно.

Жанна хоть и была с отцом не в ладах, но ее задело. Она зло посмотрела на Антона и выругалась:

– Хемингуэй хренов. Что ты знаешь о моем отце?

– Ничего, – ровно произнёс Антон, – как и о тебе.

– Ты что, и меня в чем-то подозреваешь? – резко покраснев, усмехнулась Жанна.

Антон молча смотрел пред собой, не желая продолжать разговор и чувствуя, как между ним и Жанной вырастает стена отчуждения.

– Пошел ты, – презрительно кинула она и, резко запахнув дубленку с меховым воротником, выскочила на обледеневшую улицу.

Мимо окна, где сидел Антон, она прошла с гордо поднятой головой и сложенными на груди руками. "Красивая", – вздохнул Антон с сожалением. Может он был и не прав, но ему казалось, что боль за судьбу родного человека давала ему право на жестокость. Даже по отношению к друзьям.

Антон вдруг вспомнил утренний разговор с матерью, сквозившую в ее словах недосказанность, и подумал, что ей сейчас, наверное, очень больно. Он выбежал из кофейни, застегивая на ходу пальто, и заскочил в маршрутку, ехавшую в их район.

Глава 4

Прошедшую ночь Нина практически не сомкнула глаз. Несколько раз заглядывала она в комнату сына, но видя, как крепко он спит, осторожно прикрывала дверь и уходила на цыпочках к себе. Только сейчас, проводив сына в институт, она дала себе немного отдохнуть. Открыв книгу, прочла пару строк, но поняла, что мысли заняты совсем другим, и отложила чтение в сторону.

Сердце слегка покалывало. Нина протянула руку к бутыльку с валерьянкой, но передумала. Это была уже не та боль, что мучила ее в прошедшие дни. От той боли не помогали никакие лекарства, хотя она и пила их, чтобы уснуть. Сейчас сердце не скакало, как загнанный в угол зверек, а билось ровно и тихо, согретое теплом материнского счастья.

Как она перенесла эти бесконечно долгие пятнадцать дней, ведомо только Богу. И это несмотря на то, что боль расставаний и потерь была знакома ей с детства. Когда Нине было десять лет, она лишилась отца, которого горячо и нежно любила. Кадровый военный, он редко бывал дома. Но когда приезжал из очередной командировки, то брал Ниночку с собой, и они ехали в лес или на озеро. Среди коренастых сосен и кряжистых берез они собирали грибы, а если было тепло – купались и загорали, играя в мяч на теплом прибрежном песке. Бывало отец сажал ее в свой уазик и вёз за город на дамбу, куда обычно никого не пускали: дорога, проходящая по ней, вела на секретный объект, охраняемый военными, который все в городе почему-то называли “тоннель”.

Полковник Громов души не чаял в своей шустрой дочурке, но никогда ни словом не обмолвился о работе. И Нина знала – так надо, ведь это – страшная тайна, а тайну надо хранить. И когда отцовский уазик приближался к посту, стоявшему у въезда на дамбу, и на дорогу выбегали солдаты с автоматами, чтобы открыть шлагбаум, у Ниночки дух захватывало. Ведь она переступала порог, за который не пускают никого и никогда. Но только не ее отца. Увидев полковника Громова, солдаты вытягивались в струнку и брали под козырек. В этот момент отец казался Нине самым могущественным человеком на земле, который к тому же самый красивый, самый добрый, и вообще – самый, самый, самый!

Посередине дамбы они останавливались, и отец вел Нину к парапету, настолько широкому, что по нему свободно можно было гулять, не боясь упасть с высоты в бурлящую далеко внизу воду. Положив крепкую руку на плечо дочери, отец начинал рассказывать о том, как в эти глухие заповедные места совсем недавно, каких-нибудь сорок лет назад, пришли люди. Сначала они построили дамбу, и тогда среди гор появилось озеро. Люди назвали озеро “Черное”. Почему? Так им захотелось. И когда озеро наполнилось до краев, на западном его берегу люди стали строить дома, школы, больницы, театры. Так появился Солнечногорск – самый лучший город на свете…

Эти воспоминания были очень дороги для Нины, потому что только они согревали ее сердце, когда отца не стало. Она хорошо запомнила тот день, когда к ним в дом пришли двое военных и сообщили, что полковник Громов пропал без вести в ходе секретной операции. И хотя на дворе стояла поздняя весна и светило солнце, Нине тогда показалось, что свет за окном погас и в дверь повеяло холодом из тоннеля, где вместе с другими людьми пропал ее отец.

В том же году, в конце лета, куда-то исчезла и ее страна. Нине тогда шел десятый год, и ей казалось, что эти события – смерть отца и крах СССР – как-то взаимосвязаны. Поэтому, в ее детской головке родилась странная идея: она решила, что не будет снимать октябрятскую звездочку, как это сделали все одноклассники, до тех пор, пока всё не станет по-прежнему: и портрет дедушки Ленина снова в школе повесят, и отец из тоннеля вернется живой. Целый год она мужественно терпела насмешки сверстников, дразнивших ее коммунякой, и выговоры учителей, пытавшихся объяснить ребенку, что маленький кудрявый мальчик на ее значке вовсе не такой добрый, как о нем говорили, и что вообще он для людей ничего хорошего не сделал. Нина слушала, насупившись, эти речи, а затем, хитро прищурившись, спрашивала: "А зачем тогда ему памятник на площади поставили?" Учителя в ответ только разводили руками, а Нина так и продолжала гордо носить свою звездочку.

Когда начались летние каникулы, Нина спрятала значок в коробочку, где хранились ее детские сокровища: ракушки, камушки, которые они с отцом находили на пляже, и прочие девчоночьи безделушки. В августе, собираясь в школу, Нина заглянула в свою сокровищницу, но звёздочки там уже не было. После многих слез, долгих поисков, и даже обвинений в воровстве, Нина в конце концов согласилась с матерью, что звездочка теперь там, где ей и полагается быть – на небе.

Мать сильно переживала свое неофициальное вдовство: ни справки о смерти мужа, ни могилы, на которую можно было бы пролить слезу, но видя, как страдает дочь, старалась держаться. Она понимала, какая правда обычно скрывается за словами "пропал без вести", однако слабая надежда, что муж жив и скоро вернется, жила в ее сердце. Как-то Ниночка, затосковав по отцу, спросила у матери:

– Мама, а где сейчас папа?

– Папа в Эдеме, доченька, – ответила она и, помолчав немного, добавила: – Он обязательно вернется.

На все расспросы дочери, что это за Эдем такой, и когда это будет, мать только вздыхала и тихо плакала, отвернувшись к окну.