День Петра и Февронии

Таня копирку между листами не прокладывала. Роль копирки выполнила свежая типографская краска. “Дюны” шли шестого, “Блеф” шёл восьмого. Если открыть газету на шестом июля, то страница с программой на шестое будет лежать поверх страницы с программой на восьмое. Страница с программой на седьмое окажется – где ж ей ещё быть-то? – на обороте страницы с программой на шестое.

На странице с программой на седьмое аккурат напротив “дюн” на шестой и “Блефа” на восьмой расположилась узкая – шириной в сантиметр – чёрная полоска с рекламным слоганом фирмы, что производит пластиковые окна. Полоска чёрная, текст рекламы белый. Напротив времени начала “Блефа” оказалось пустое, без букв, пространство чёрной полоски.

Типография, что печатала газету, типографской краски не пожалела. Если такую газету, только что из типографии, ещё пахнущую краской, полистать минут пять, то руки от краски придётся отмывать полдня.

Вот эта-то краска, вернее, чёрная полоска с рекламой, роль копирки и сыграла. Таня обвела тройным кружком время начала “дюн” на странице с программой на шестое, да когда обводила, карандашик-то к бумаге придавила, ведь хотела кружки оставить позаметнее: фильм-то из разряда обожаемых, пропустить было бы жалко. Когда придавливала карандаш к бумаге, то краска с рекламной полоски, что на странице с программой на седьмое, перенеслась на страницу с программой на восьмое.

В итоге тройным кружком Таня одним махом отметила две передачи: “дюны” и “Блеф”. Только “дюны” отметила грифелем карандаша, а “Блеф” – типографской краской.

По цвету отметки на “дюнах” и “Блефе” почти совпадали, – та и другая серые, – только отметка на “Блефе” была чуть бледнее отметки на “дюнах”. Потому я и принял обе метки за метки, оставленные карандашом: уж больно похожи.

Я подумал, что наверняка так же обманулась и Алёна, когда увидела в телепрограмме отметку на “Блефе”. Увидела отметку, решила, что в час дня сейф останется без присмотра, и задумала обзавестись таниным браслетиком да пачкой баксов.

Всласть наразмышляться, настроиться версий Таня мне не дала, спросила: “Загадка века решена?”. Я кивнул. Ради доказательства я поставил карандашом галочку рядом с таниным тройным кружком на “дюнах”, причём грифель карандаша прижал к бумаге чуть с большим усилием, чем прижимаю обычно. Затем я страницу перевернул, показал результат следственного эксперимента: мою галочку типографская краска со страницы с программой на седьмое июля скопировала, расположила рядом с тройным кружком на “Блефе”.

Таня улыбнулась, сказала, что отметку на “Блефе” видела и с утра, как же не видеть, ведь бросается в глаза, на то и отметка. Только про ту отметку Таня забыла. Вспомнила лишь когда я отметку Тане показал. С какой радости Тане об отметке на “Блефе” помнить? Ведь Таня “Блеф” не отмечала, и знала, что отметка случайная. Потому и выбросила отметку из головы. Когда на отметку обратил внимание я, то в том, что причину возникновения отметки знает, Таня признаваться не стала, захотела проверить, догадаюсь ли до причины возникновения отметки я.

Под конец Таня сказала: “Вы уж извините, что я устроила вам… эээ… маленький экзамен на сообразительность”. Я ответил: “Кто платит, тот и…”.

На том умные мысли меня покинули. Их и так-то насобиралось я бы не сказал что мешок, но после того, как я разгадал “тайну лишней отметки”, неглупые мысли оставили меня куковать в компании своих недоношенных сестричек – рядовых, назойливых мыслей ни о чём.

Чтобы мозги не парить понапрасну, я решил дать серому веществу передых. Что толку скрипеть извилинами, тереть несчастные друг о друга, натирать мозоли, если дельных мыслей ноль?

Потому я откланялся.

Таню мой поспешный отъезд удивил, ведь “мы только-только узнали, почему Алёна не рисковала лезть в сейф пока я в туалете и могу оттуда выйти в любую минуту, ведь она думала, что я в кинозале, и выйду аж на рекламе”. Как я могу уезжать, когда “чтобы поймать убийцу, осталось-то всего ничего”, в таниных мозгах не укладывалось. Напоследок Таня заметила, после такого-то отменного начала следствия столь скомканное окончание выглядит не очень-то и презентабельно.

На все танины причитания я только и смог, что пожать плечами, улыбнуться и сказать: “Мозги зависли”.

Когда отъехал от дома Тани и глянул в зеркало, то увидел, что Таня застыла у ворот в позе “руки в боки”. Мне показалось, что Таня думала нечто вроде: “Ну и денёк! Сначала убили Алёну, затем хитрый мент захотел навесить труп на меня, а теперь для полного счастья у Великого Сыщика зависли мозги”.

В джипчике я включил лёгкую музычку в стиле “муть ни о чём” – надёжное средство расслабления мозгов.

Помогло. Не успел я отъехать от дома Тани и пары сотен метров, как перед глазами возникло лицо Алёны. Я мотнул головой, чтобы видение отогнать. Всё же рассматривать пусть и красивое даже без единой кровинки, но лицо покойницы, я не любитель.

Несмотря на энергичное встряхивание опилок, видение не отогналось. Приклеилось к мыслям словно навязчивая мелодия, которую подцепишь в маршрутке и носишь в несчастной голове полдня.

С какой стати ко мне прицепился портрет Алёны, я поначалу не понял. Потому я прижал джипчик к обочине, рассмотрел картинку, которую навязывало воображение, повнимательнее.

Раньше подобные неотвязные видения старался отогнать любой ценой, теперь вроде как поумнел. Ведь всё равно не отвязываются, так зачем идти против ветра?

Я разглядывал портрет Алёны всего пару секунд. Затем включились мозги: до меня дошло, что Алёна, которую я видел в танином холле, была накрашенной. На снимках же, которые разглядывал в фотоальбоме Алёны, и которые были сняты в доме Тани, косметики на лице Алёны я не видел.

Чтобы освежить память, я нашёл на мобильнике те четыре страницы фотоальбома, которые я сфотографировал, чтобы иметь снимки Алёны не только мёртвой.

На тех снимках, где Алёна проходила фотосессию в доме и во дворе Тани, на лице Алёны я не разглядел не то что косметики, а и о косметике упоминания. Мало того, Алёна на снимках в доме Тани красовалась только в спецовке служанки. На полу таниного холла, мёртвая, Алёна была одета словно собиралась пройтись по набережной под ручку с кавалером, и одежда Алёны спецовку служанки не напоминала ни единой строчкой.

Напросился вопрос: почему – вопреки обычаю в доме Тани быть в спецовке и ненакрашенной – Алёна перед смертью заявилась в танин холл в парадно-выходном наряде и с пусть и малозаметным, но макияжем?

Я захотел поскорее пролистать фотоальбом Алёны, чтобы узнать, ошибся ли я, когда решил, что в дом Тани Алёна входила всегда без макияжа.

Я оглобли развернул, покатил назад, к Тане. Педальку газа я прижал к полу так, что джипчик доставил меня к таниным воротам в семь секунд.

*

*

Таня как стояла “руки в боки”, когда я отъезжал, так меня и встретила. Я подумал, что за те пару минут, что я катался туда-сюда, Таня так с места и не сдвинулась. Только на лице Тани появилось выражение: “Похоже, сюрпризы я выгребла ещё далеко не все”. Хорошо ещё, что у Тани не вырвалось: “Ну мне попался и уникум! То у него мозги зависают и он уезжает, то возвращается, летит на всех парах…”

Я вышел из машины, спросил, как долго Таня собиралась так стоять. Таня сказала, что увидела, как я остановился, и подумала, что зависание моих мозгов на танино счастье таки прошло, вот и решила подождать, в дом не входить.

Я попросил показать мне фотоальбом Алёны ещё разок. Во взгляде Тани мелькнуло удивление, но как ни странно, спрашивать, зачем мне фотоальбом, Таня не стала, а без единого слова провела меня в домик Алёны и подвела к фотоальбому.

Страницу за страницей я пролистал половину альбома. Листать дальше я счёл напрасной тратой времени, потому как моя догадка подтвердилась. На снимках, что сделаны в доме Тани, Алёна была всегда без косметики: губы не накрашены, ресницы и брови как только после умывания, даже лёгких румян на щеках – и тех не наблюдалось. Зато на всех без исключения снимках, что сделаны вне таниных владений, Алёна с макияжем.

Я сказал Тане, что как по мне, то перед смертью Алёна вела себя странно: появилась в доме Тани накрашенной.

Таня улыбнулась, сказала:

– Ничего странного. Алёна с домашними делами управилась, и я отпустила её отдохнуть. После трёх у Алёны планировался выходной. Вот она и намарафетилась. Наверняка собиралась пойти прогуляться. Потому накрасилась и ждала трёх часов. А потом решила заглянуть в мой сейф.

– Почему ждала, и почему именно трёх?

– В три должен был приехать Влад. Выходить из дому раньше, чем приедет Влад, я Алёне обычно не разрешала. Ведь они могли встретиться на улице, а чем их встречи заканчивались, я знала. Так я лишний раз держала их на расстоянии.

– Не глупо. Значит, если бы не выходной, то Алёна ходила бы не накрашенная. Почему?

– Алёна на работе не красилась. В мой дом накрашенной не заходила. Это моё условие. Ко мне приходит Влад. Я не хочу, чтобы кроме меня, он смотрел ещё и на Алёну.

– Вы откровенны.

– Что скрывать? Алёна была красивой и без косметики. А уж накрашенная просто бросалась в глаза.

– Приказ в ваш дом накрашенной не входить Алёна нарушала?

– Ни разу.

– Почему нарушила сегодня? Почему вошла в дом накрашенной?

– Теперь не узнаем.

Я пригрузил мозги задачкой: почему Алёна, невзирая на приказ Тани, таки вошла в холл Тани накрашенной? Притом для первого и последнего акта непослушания выбрала день своей смерти.

Пока мозги обрабатывали задачку, память подкинула мне картинку, на которой крупным планом изображалась затяжка на блузке Алёны. Я немедля вспомнил, что когда я ту затяжку увидел впервые, – когда осматривал труп, – то подумал, что Алёна зацепилась блузкой за гвоздь, да нитка из ткани блузки осталась на гвозде.

Тут до меня дошла очередная мегаверсия: “Алёну убили в домике для прислуги, и в танин холл перенесли”.

Затяжка на алёниной блузке получила от меня почётный титул гвоздя мегаверсии. Я решил, что когда Алёну стукнули по затылку, Алёна упала и зацепилась блузкой за какой-нибудь гвоздь.