Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века

Расширяя это понятие, можно говорить не только о техническом инкубаторе, но и социальном, создаваемом телесностью мужчин и женщин, детей и матерей. Пребывание в инкубаторе изменило физиологию человека. Это единственно возможное объяснение того, почему у нас нет шерстяного покрова, а также указание на то, что человек изначально живет в мире протезов и протетической ситуации. Они создаются с помощью материальных инструментов: оружия и орудий труда, – продолжений человеческой руки, и социальных техник. Дома и одежда, системы отопления и охлаждения являются продолжениями или расширениями человеческой кожи и относятся к климатическим манипуляциям. К расширениям ноги относятся все транспортные техники. Самые современные технологии могут быть поняты только как внешние проявления человеческого мозга: центральной вычислительной машины, которая подключает дополнительные мощности внешних электронно–вычислительных машин (ЭВМ) для решения задач повышенной сложности. Таким образом, человек получает не только усиление своих возможностей с помощью «протезов» или протетических систем, но и облегчение, с помощью которого он может позволить себе пользоваться плодами цивилизации и культуры. Это означает ничто иное, как укрепление и стабилизацию границ человеческой инкубационной системы.

Слотердайк утверждает – мы живем в своего рода тотальном протезе, что заставляет нас принять на себя «атмосферную» или глобальную ответственность за все свои действия. Но, кому же не заняться производством этого тотального протеза – защитной оболочки человечества, как не мастеру своего дела, творящему в парадигме эко–технологий или, выражаясь языком Слотердайка, эко–протезов. И это не столько призыв моральный, сколько осознанная или не осознанная насущная потребность каждого человека: если мы почувствуем, что нам не хватает чистого воздуха, это сигнал нарушения нашей глобальной иммунной системы[234 - Sloterdijk P. Der Mensch als homo technologicus. URL: https://www.youtube.com/watch?reload=9&v=–mVZbx0y6DA (обращение: 03.03.2019).].

Обращение к текстам Петера Слотердайка оказывается в отношении ремесла крайне продуктивным. В своей книге с характерным названием: «Ты должен изменить свою жизнь», философ тематизирует тему упражнения в образе человека–акробата, синонимом которого является понятие Homo artista. Под упражнением понимается любая операция, ведущая к сохранению или повышению квалификации актора при производстве повторной операции независимо от того, заявлена последняя как упражнение или нет. Попытка замены философом понятия Homo faber понятием Homo artista в нашем случае не является принципиальной, так как качества последнего приписываются нами понятию Homo faber в его более широкой трактовке, как мастера своего дела, будь то ремесло, наука или искусство. Попытка у–становить некую универсальную глобальную систему «ко–иммунизма» может быть помыслена лишь условно, как категорический императив упражнения в положительных привычках для нашего всеобщего выживания на основах солидарности, чему учит философия антропотехники[235 - См: Sloterdijk P. Du mu?t Dein Leben ?ndern: ?ber Anthropotechnik. Frankfurt a.M., 2009.].

Такие термины как поликультурность, трансграничность, социокультурный подход, социальные страты, горизонтальная и вертикальная мобильность определяют вектор данного исследования. Говоря о терминологии ремесла в имперский период, нельзя не сказать о важной роли Петербурга, как о месте, где трансфер знаний и технологий происходил наиболее интенсивно. По аналогии с трилогией Фернана Броделя, посвященной Средиземному морю и средиземноморскому миру[236 - Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II : [в 3 ч.]; [пер. с фр. М. А. Юсима; послесл. А. Я. Гуревича, М. А. Юсима]. М., 2002.], уместна параллель с Балтийским морем. На протяжении многих столетий mare balticum представляло из себя трансграничное пространство, через которое проходило огромное количество связей между Центральной, Восточной, Северной и Западной Европой: экономических, культурных, семейных. Пограничное положение Петербурга как города–порта с его маритимной экономикой (см. International Maritime Economic History Association), в отличие от материковой экономики Москвы, являющейся средоточием центрального экономического района России, определяло в значительной степени его экономические связи и особое место как внутри Российской империи, так и за ее пределами. Петербург был не менее тесно, во всяком случае до строительства железных дорог, связан с европейскими портами, в том числе с Любеком на северном побережье Германии, чем с центральной Россией. Для примера, доставка груза морем из Любека в Петербург (ок. 1400 км) длилась примерно неделю. Столько же, сколько по Московско–Петербургскому тракту в 1746 г., протяженность которого составляла на тот момент 778 км[237 - История железнодорожного транспорта России: [В 2 т. / Под общ. ред. Е. Я. Красковского, М. М. Уздина; Предисл. Г. М. Фадеева] Т. 1: 1836–1917 / [С. В. Амелин, Ф. К. Бернгард, Г. И. Богданов и др.]. 1994. С. 12.]. Не забудем, что главные торговые центры Северо–Западной Руси – Новгород и Псков – на протяжении долгого времени были втянуты в сферу экономической активности одной из крупнейших торговых корпораций Средневековья и Раннего Нового времени – Ганзейского союза (нем. die Hanse, Deutsche Hanse). В него входили торговые города северной Германии, побережья Балтийского моря и прилегающих к нему территорий[238 - Симонян Р., Кочегарова Т. Новый Ганзейский союз – оптимальный формат сотрудничества России и Евросоюза // Власть. № 12. 2009. С. 22–23.].

Трансграничная история позволяет сравнивать схожие социально–экономические феномены в различных культурах и обществах, в данном случае российской и западноевропейской. Трансграничность предполагает иной горизонт событий, помогающий видеть в культуре не герметично закрытый сосуд, а как нечто постоянно меняющееся, относительно открытое и динамичное (особенно с конца XVII в.), но имеющее в своей основе «статичную» традицию. Эта система, содержащая мобильные и статичные элементы, сочетала в себе интенсификацию соревновательного принципа, способствовала сравнению своего с чужим, что является одним из древнейших механизмов развития культур, культурной практикой, присущей в той или иной степени любой культуре. Поэтому понятие «оригинала», на который надо равняться, есть всего лишь иллюзия. На самом деле, существуют бесконечные ряды модификаций.

Мы не считаем целесообразным доказывать «единство основных закономерностей развития городов России и Запада» ввиду тенденциозности европоцентристской модели развития, так же, как и не станем доказывать принципиальное отличие генезиса русского и западноевропейского города[239 - См.: Рындзюнский П. Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958. С. 12.]. А потому не будем утверждать, что в русском городе XIX в. складывается гражданское общество и, что русский город становится колыбелью капитализма. Предположим, ничего этого не было. Но остается вопрос: если ремесленники русского города не соответствовали характеристике, данной В. В. Стоклицкой–Терешкович западноевропейским ремесленникам – «творцам города», то какую роль они играли тогда в формировании российского городского пространства в XVIII – XIX веках[240 - Стоклицкая–Терешкович В. В. Немецкий подмастерье XIV–XV веков. М., 1933; Она же. Основные проблемы истории средневекового города X–XV веков. М., 1960.]? Рындзюнский справедливо полагал, что русский дореформенный город не отвечал новым общественно–экономическим потребностям, т. е. мобилизации денежных средств и кредитованию промышленников, а также не обеспечивал «предоставление убежища и первоначального обзаведения освободившимся от деревенских связей крестьянам, переходившим на положение мелких промышленников или рабочих, а также способствование им в получении гражданских прав»[241 - Рындзюнский П. Г. Городское гражданство… С. 458.]. И все же, как писал сам ученый, «мелкое товарное производство по количеству заведений (но не по объему производства) преобладало повсюду, даже в больших городах, что было обычным явлением в эпоху развитого капитализма во всех странах»[242 - Рындзюнский П. Г. Утверждение капитализма в России, 1850–1880 гг. М., 1978. С. 46.].

Действительно, если измерять долю ремесленной продукции в валовом продукте, то с индустриализацией объемы ремесленного производства по отношению к продукции крупной промышленности стремительно сокращались. Тем не менее, Рындзюнский приводит в пример страны с развитой капиталистической индустрией, чтобы показать схожую типологию развития капитализма, а значит и ремесленного производства, в Западной Европе и в России. На самом деле, применяя более дифференцированный и тонкий социальный анализ, можно прийти к выводу о возможности сосуществования, а не замене одного способа производства другим, так как они выполняют разные функции. Преодоление историографической традиции и изменение фокусировки на природу ремесла, помогает преодолеть эффект «растворения» и «растаскивания» ремесленников по классам и сословиям, в результате чего ремесло как объект исследования не исчезает, а сохраняется. Фокусируя внимание на цеховом ремесле как профессиональном ядре ремесленничества и важном институте городского ремесла, с одной стороны, не теряются из виду и «периферийные» области ремесла в городе и на селе, с другой.

Исходя из этого, сложность объекта заключается не в наличии причинно–следственных связей, а в темпоральности системы, распределенной во времени. В данном контексте цехи фигурируют не как «средневековый институт», а как российская нововременная новация, заключавшая в себе возможность и потенцию для институционального развития ремесла как профессии. Авторы статьи о механизмах адаптации западных нововведений в России имперского периода Е. В. Алексеева, Д. А. Редин и М.–П. Рей написали о своей солидарности «с теми исследователями, которые считают традицию неотъемлемым элементом любой социальной структуры, отмечают способность традиций и новаций к сосуществованию и находят в традиционном инновационный потенциал»[243 - Алексеева Е. В., Редин Д. А., Рей М.–П. «Европеизация», «вестернизация»… С. 14.]. Говоря о предпосылках адаптации западный нововведений, авторы справедливо полагают, что «к началу XVIII в. объективные (Северная война) и субъективные (пристрастия монарха и наличие вестернизированного элемента в рядах высшей интеллектуальной и политической элиты, появившегося в предыдущий период) обстоятельства интенсифицировали, радикализировали и сделали целенаправленной потребность в широком спектре западных инноваций. Постепенно стал проявлять себя процесс восприятия политических, управленческих, экономических, культурных и бытовых инноваций. Именно инноваций, хотя некоторые новшества […] обладали отложенным эффектом и не приводили, на первых порах, к качественному изменению жизни даже на узких направлениях»[244 - Там же, с. 13.].

Цехи как инновационный институт являлись составной частью «модернизационн[ого] процесс[а] в его конкретно–историческом проявлении» как «процесс[а] исторического перехода (транзита), общую динамику которого задает сложная система взаимоотношений между традициями и инновациями, реализуемая через механизмы социокультурной диффузии»[245 - Алексеева Е. В., Редин Д. А., Рей М.–П. «Европеизация», «вестернизация»… С. 13–14.]. Цеховые мастера являлись представителями «элиты низших порядков», служащими «медиаторами, проводниками, инструментами адаптации новшеств в неэлитных слоях общества. […] Постепенно, в течение XVIII столетия, вестернизация охватывала все более широкие круги элит разного иерархического статуса»[246 - Там же, с. 15.].

Появившись в своей упрощенной форме, цеховая система со временем усложняется, как любая жизненная система или институт, развивающийся по траектории усложнения. Введение цехов как значимое событие фиксирует момент осознания дефицита определенных профессиональных техник и понимания того, что необходимо сделать для преодоления этого дефицита. Акту у–становления следуют десятилетия становления, т. е. вырабатывания соответствующих жизненных, социальных и производственных практик. Причем, заложенная в институте цехов некая сложность, может проявиться только в темпоральной последовательности, т. е. распределённой во времени сложности. В данном случае темпоральная сложность реализовалась в пространственную. Первоначальная темпоральная сложность цехов не могла быть реализована сразу, но с течением времени появляется новый институт. Формально, моментом трансформации цехов в институт, можно назвать 1785 г., ставший катализатором произошедшего качественного изменения в сознании цеховых мастеров. В этом году, вместе с реформой цехов, происходит исключение временноцеховых мастеров из цехов, что позволяет интерпретировать положение вечноцеховых мастеров как осознавших себя одним корпорацией–сословием.

Согласно выводу, сделанному уральским философом С. А. Азаренко, «в современной философии наблюдается сдвиг в области социальной онтологии», когда «человек стал представляться в качестве телесного, социального и коммуникативного агента социального действия, порождающего пространство и время своего бытия»[247 - Азаренко С. А. Топологии сообщества… С. 99.]. Такие понятия в рамках социальной феноменологии и фундаментальной онтологии как «телесность», «местность» и «совместность» определяют сегодня топологическую направленность в гуманитарных науках о человеке и обществе. Соответственно, задача историка может заключаться в выработке процессуального понимания исторической личности в социально–онтологическом контексте как «социально–телесного существа, которое имеет место в производимом им пространстве–времени»[248 - Там же.].

Теоретическая модель топологической антропологии С. А. Азаренко представляется нам подходящей по интенции для разработки истории ремесла, обозначающей модус существования человека в некоей топологеме, являющейся теоретическим расширением понятия темпоральности. Основополагающими понятиями топологической антропологии являются понятия множественных телесностей, практик и коммуникаций. Телесности разворачиваются в местности и сов–местности, практики реализуются на производстве, в семье и в политике, коммуникации – в со–общении и при–общении: «Понимая "сущее" в качестве осмысленного мира, мы способны открыть его действительное пространство–время как процесс совмещения и размещения, складывания и раскладывания различных элементов социальности, где окажется важным вклад каждого человека в отдельности. Заключая, мы хотели бы заметить, что результаты хода истории свидетельствуют о том, что история имеет место и что это место заключено в поле антропологического измерения, в точке нахождения самого человека»[249 - Азаренко С. А. Топологии сообщества… С. 71, 109.].

Названный подход выходит за рамки объективистского и натуралистического толкования социально–экономических процессов. «Пространственно шевелящееся бытие» организует все не только вокруг нас, но и вокруг исторических персонажей: «Вещи, которые окружают нас, это не просто объекты с какими–то свойствами, а подручные средства. Под–ручность предполагает то, что находится под рукой нашего тела, то, что мы можем проективно использовать. Это значит распоряжаться будущими состояниями вещи. Быть для человека – это значит времениться. Человек, по М. Хайдеггеру, "сам простирает и длит время, сам себя временит". Происходит этот процесс посредством события (Ereignis) и совместности (Mitsein). Со–бытие необходимо понимать как непременное стремление человека к с–бытию, с–быванию, о–существлению во времени»[250 - Там же, с. 101.].

В таком случае, время становится открытым и вариабельным, а поле социальности означает процесс опространствливания и овременения. Аналогично М. Фуко, Азаренко трактует «тело» человека как перманентно находящееся «на переходе от одного "места" социальности к другому. […] Различие мест осуществляется через сов–мещение и раз–мещение тел благодаря социальным практикам и техникам, являя собой процесс становления времени пространством. Последний зависит от социально–исторических условий бытия совместности, где время может принимать то циклический, то направленный линейный или нелинейный характер. Таким образом, говоря о социально–исторической действительности, необходимо видеть в ней пространство и время совмещения и размещения определенных тел и производство определенных мест при этом. Именно набор социальных практик и техник опосредует порождение социального пространства и времени и предопределяет поведение и рефлексию агентов социальности»[251 - Азаренко С. А. Топологии сообщества… С. 103.]. Согласно данному подходу, история понимается как открытый событийный поток, а смысл истории постоянно воспроизводится во взаимодействии людей: «Люди определяемы смыслом совместных действий, не сводимых к следованию правилам. Взаимодействие понимается не по конечным состояниям, а из него самого, то есть из того "между", которое воплощено в телесностях. Это "между" и конституирует со–смысл, порождая область досознательного. Люди действуют в предзаданном осмысленном поле социальности. Общество, говоря языком Хайдеггера, действительно об–речено на смысл, оно всегда уже оказывается охваченным "речью" своей культурной традиции, или, другими словами, совокупностью социальных практик и техник, которые определяют поведение людей»[252 - Там же, с. 108.].

Компаративный подход является в данном исследовании важным методом для лучшего понимания механизмов взаимодействия ремесленной управы и цехов с цеховыми ремесленниками, с одной стороны, и с правительственными органами и городскими властями, с другой, в более широком контексте – позиционирование цехового ремесла Петербурга в европейском и мировом контексте[253 - См., напр.: Prak M., Lis C., Lucassen J., Soly H. (ed.). Craft guilds in the early modern Low Countries…; Немецкий историк ремесла Гейнц–Герхард Гаупт пишет про цеховое ремесло в различных регионах Европы: «Конец "старого режима" в городе совпадает с концом цехового порядка. Монополия производства и сбыта товаров была заменена на промышленную свободу, привилегированное положение городских мастеров – на права для всех его жителей, а регулируемые цеховым правом отношения мастера с подмастерьями – на право заключения свободного договора. Эти изменения в европейских обществах произошли в разные моменты XVIII – XIX вв. На пути к гражданскому обществу цехи воспринимались как препятствия для капиталистического развития, как неподвижная, закрытая система. […] Если посмотреть с иной точки зрения, то придется признать факт продолжающегося в XIX в. влияния идеи цехов и цеховых институтов. Все это принуждает нас видеть в цехах институт со многими модификациями, отличительной особенностью которого является статика, а не динамика, институт, который способен приспосабливаться к изменяющимся условиям, а не застывшее реликтовое образование прошлого. […] Сегодня внимание акцентируется прежде всего на значении цехов для тех или иных возникающих или изменяющихся профессиональных групп. Исходной точкой для исследований является не институт и его место среди других [государственных. – А. К.] институтов, но отдельные мастера и их интересы, для которых цех являлся инструментом в рамках определенной стратегии. Ревизионизм Стива Каплана, Симоны Черутти, Йозефа Эмера и Филилппа Минара заключается именно в том, что они предложили рассматривать цехи, исходя из стратегий их членов, с помощью которых они достигают свои экономические и политические цели. Но гораздо больше методический вызов заключается для новых исследований цехов в том, чтобы найти доказательства того, как и почему при меняющихся правовых, экономических и политических аспектах отдельные мастера, подмастерья или купцы продолжали держаться за цеховую организацию, как выглядела внутренняя жизнь цехов и как они представляли интересы мастеров (Haupt H.–G. Neue Wege zur Geschichte der Z?nfte in Europa… S. 9–13).]. Имеющийся опыт в европейской историографии может помочь в этом. Сегодня установлены не только разделяющие, но и общие признаки цехового ремесла в Европе, включая Россию, вплоть до Османской империи, в которой цехи существовали с XIV по XVIII в. после проникновения Порты на Балканы[254 - Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси… С. 740–741; Kluge A. Die Z?nfte… S. 460–464; См. также: Lucassen J., Moor T. d., and Zanden J. L. v. The Return of the Guilds… 2008; Faroqhi S. Migrationen in staatlicher Regie: Osmanische Handwerker des 16. und 17. Jahrhunderts beim Ortswechsel nach Istanbul // Handwerk in Europa. Vom Sp?tmittelalter bis zur Fr?hen Neuzeit… С. 277–296.]. Причем, для петербургского ремесла общими с ремеслом в Германии являются некоторые черты развития во время индустриализации. В. Фишер отметил, что рост ремесла первоначально обеспечивают такие массовые ремесла, не имеющие узкой специализации, как ткачи, обувщики, портные, булочники, мясники и каменщики, в то время как с развитием индустриализации наряду с последними рост обеспечивают и специализированные ремесла[255 - Fischer W. Wirtschaft und Gesellschaft im Zeitalter der Industrialisierung. Aufs?tze – Studien – Vortr?ge. G?ttingen, 1972. S. 334.].

Продуктивным является также сравнение динамики числа ремесленников, и цеховых, в отдельности, в Петербурге с динамикой промышленной революции не только в России, но и в Германии 1840–х гг. Если посмотреть число занятых среди ремесленников Петербурга, то заметим, что их кривая роста примерно совпадает с началом промышленной революции в Германии[256 - Hahn H.–W. Die Industrielle Revolution in Deutschland. M?nchen, 2005; Он же. Zwischen Fortschritt und Krisen: die vierziger Jahre des 19. Jahrhunderts als Durchbruchsphase der deutschen Industrialisierung. M?nchen, 1995. C. 28–30; Pierenkemper T. Gewerbe und Industrie… S. 60, 64–66.]. Анализируя частотность употребления слова мастерская, мануфактура и фабрика в немецком языке, можно увидеть корреляцию развития ремесла и крупной промышленности в Германии. Если на эти данные наложить рост численности ремесленников Санкт–Петербурга на протяжении двух веков, получим примерное совпадение кривых роста, что говорит о глубокой интегрированности российской столицы в общеевропейский рынок и чутком реагировании ремесленной промышленности на взлеты и падения его экономической конъюнктуры (см. диагр. 1). Если сравнить диаграммы 1, 2 и 3, отображающие рост численности цеховых ремесленников Петербурга и среднестатистическую частотность употребления слов «ремесленная мастерская» и «ремесло» в немецком языке, то прослеживается схожая кривая, что позволяет позиционировать язык в качестве маркера или, выражаясь более образно, камертона бытия, помогающего преодолевать культурные и государственные границы, языковые барьеры для обозначения тенденций развития ремесла в Западной Европе и Петербурге.

Диаграмма 1: Рост российских цехов Петербурга, 1722–1919 гг.[257 - Кeller A. Die Handwerker in St. Petersburg… S. 479–480, 482–484. Werkstatt. URL: https://www.dwds.de/r/plot?q=Werkstatt (дата обращения: 10.02.2017)).]

Линии роста числа ремесленников в российских цехах с 1722 по 1919 гг. и среднестатистической частотности употребления словосочетания «ремесленная мастерская» в немецком языке на 1 млн. токенов за указанный период времени совпадают в основной своей тенденции динамики и роста.

Диаграмма 2: Среднестатистическая частотность употребления слова «Werkstatt» (ремесленная мастерская) в немецком языке на 1 млн. токенов, 1600–2000 гг.[258 - Die Werkstatt – das Werk продукт, завод; die Statt (die St?tte) – место (работы) (DWDS.]

Если «Капитал» К. Маркса, а вслед за ним и работа В. И. Ленина «О развитии капитализма в России» (1899) закрыли тему ремесла для истории развития промышленности[259 - См. критику позиции К. Маркса Луи Альтюссером: Althusser L., Balibar E. Das Kapital lesen. Bd. 1. Reinbek, 1972. S. 31–32 (Berger M. Arbeit, Selbstbewusstsein und Selbstbestimmung bei Hegel. Zum Wechselverh?ltnis von Theorie und Praxis. Sonderband. Berlin, 2012. S. 31–32); Альтюссер меняет перспективу и говорит не об экономических категориях в Капитале, а рассматривает его с точки зрения методики и способа презентации проблем. Маркс сосредотачивает основное свое внимание на средствах производства, капитале и логике исторического процесса, выключая человека как действующего и рефлексирующего субъекта из него. Следовательно, намерения, взгляды и поступки субъекта, которые последний полагает вырабатывать и производить самостоятельно, на самом деле не играют роли, но являются результатом, продиктованным механизмами процесса. Человек становится заложником предполагаемых исторического процесса и закономерностей в концепции Маркса. Тот же методологический ход в своей критике народников–экономистов совершает и В. И. Ленин. В. П. Воронцов и Н. Ф. Даниельсон были противниками такого концептуального подхода, стараясь вернуть человека в экономику как главного экономического субъекта, гуманизировать экономическую теорию Маркса. В том числе и методом масштабирования, аргументируя в «человеческих» масштабах. В этом смысле Г.–Г. Гаупт говорит о гармонизации отношений между личностью и институтами (Haupt H.–G. Neue Wege zur Geschichte der Z?nfte in Europa…; Воронцов В. П. Очерки кустарной промышленности в России…; Он же. Судьбы капитализма в России…; Он же. Судьба капиталистической России…; Даниельсон Н. Ф. (Николай–он). Апология власти денег как признак времени…; Он же. Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства…).], то статья Г. А. Белковского о ремесле 1899 года дает новое понимание места ремесла в экономике страны, иной горизонт событий, а значит, и новые перспективы его развития и изучения[260 - См., напр.: Водянова И. Н. Новая ремесленная экономика / New Artisan Economy // Общество и экономика. 2009 (11–12). С. 210–217; Она же. Новая ремесленная экономика как вид малого предпринимательства // Проблемы современной экономики. 2010. № 2. С. 206–209.].

Согласно Белковскому, «ремеслом называется такая система производства в области обрабатывающей промышленности, когда производитель создает меновые ценности обыкновенно по заказу и на ограниченный местный рынок, при участии лиц, принадлежащих к одинаковому с ним общественному классу»[261 - Белковский Г. А. Ремесло // Энциклопедический словарь. 1899 Т. 26А. Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб., 1899. С. 557–558.]. Автор различает в ремесле две «системы производства»: «домашнюю или кустарную» и «фабричную», и признает, что «в действительной жизни» существует «ряд промежуточных систем производства, не укладывающихся в определенную схему. Производство может сохранять свой ремесленный характер при работе на чужой стороне или на дому не по заказу, а на запас, с применением машин (моторов разного рода)». И далее автор приходит к выводу, что невозможно «точно разграничить существующие системы производства» из–за чисто механического приема определения «в зависимости от числа занимаемых ими рабочих»[262 - Там же; В России эта граница определялась 16 рабочими, что было взято за стандарт и в советской историографической традиции. Данная техничность определения ремесленной мастерской и крупного промышленного предприятия таит в себе опасность телеологичности, т. е. желания показать неизбежность укрупнения и вытеснения ремесленных мастерских. На самом деле здесь нет никакой закономерности, оформляющейся в сценарии грядущего будущего.].

Согласно экономическим представлениям XIX – XX вв., ремесло должно было остаться, выражаясь фигурально, «на обочине научно–технического прогресса» и уйти в прошлое. Ремесленнику, ассоциировавшемуся с примитивными орудиями труда, малой производительностью и ориентацией на традицию, не было места в промышленной революции, а значит, и в будущем. Но это была лишь проекция европейских правительств, руководствовавшихся идеей «промышленной свободы» и отменивших цехи посредством декрета[263 - Epstein S. R. Craft Guilds, Apprenticeship, and Technological Change…]. В опровержение такого негативного отношения к ремеслу приведем цитату известного немецкого историка античности Германа Дильса: «Кто знаком с историей техники, знает, что без предыдущей фантастической умственной работы и интуитивных опытов древних художников и ремесленников мы не достигли бы тех высот в индустриальной и технической культуре, которыми так гордится современный мир»[264 - Diels H. Antike Technik. 2. Aufl. Leipzig, 1920. S. VI; Zit.: Schneider H. Von Hugo Bl?mner bis Franz Maria Feldhaus: Die Forschung der antiken Technik zwischen 1874 und 1938 // K?nig W. Schneider H. (Hrsg.). Die technikhistorische Forschung in Deutschland… S. 89–90.]. Эту же мысль повторила М. Э. Гизе: «Становление такой могущественной отрасли человеческого творчества, как техника, многим обязано не только науке, но и развитию непосредственно самих ремесленных инструментов […] и навыков работы с ними»[265 - Гизе М. Э. Очерки истории художественного конструирования… С. 45.].

На самом деле: цеховое ремесло, как и ремесленная промышленность в целом, не проигрывало во всех отраслях производства крупной промышленности, но где–то даже успешно выдерживало конкуренцию[266 - Вольфрам Фишер привел в 1972 г. убедительный факт, свидетельствующий о витальности ремесла в Германии. Все основные ремесла не только сохранились, но в большинстве своем в абсолютных и относительных числах выросли (по отношению к населению, а иногда даже и к крупной промышленности). К примеру, плотность ремесленников по отношению к населению с начала XIX в. до начала 1970–х гг. удвоилась. В то время как в 1800 г. четыре ремесленника приходятся на 100 человек, в 1972 г. их уже восемь (Fischer W. Wirtschaft und Gesellschaft… S. 396).]. Более того, именно ввиду понимания важности профессионального образования в ремесленной мастерской, а не только фундаментальной консервативности русского правительства, цехи как сословно–профессиональная организация просуществовали до 1917 года, а в Петрограде неформально уже как профессиональная организация до 1919 года[267 - Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов… C. 173.].

Развитие ремесла не прекращалось с промышленной революцией, но претерпевало значительную модернизацию, с сохранением базисных основ ремесленного производства: мастер как производитель, руководитель и владелец в одном лице, малые формы производства с уникальной штучной продукцией и небольшими сериями, высокая специализация[268 - Краткий пример того, к каким последствиям вело улучшение орудий труда среди обувщиков Каталании в XV в.: «If a shoemaker comes along with new tools and makes 70 shoes in a day where others make 20 . . . that would be the ruin of 100 or 200 shoemakers» (Cochrane J. H. Guilds // The Grumpy Economist. John Cochrane’s blog. 17.11.2014. URL: http://johnhcochrane. blogspot.ru/2014/11/guilds.html? m=1 (дата обращения: 25.05.2017)).]. Переосмысливая традицию ремесленного труда в прошлом и настоящем, ученые всего мира подчеркивают его важность особенно сегодня. Монотонной работе в рабочем цеху на заводе противопоставляется творческий ремесленный труд, предлагающий оптимальную трудовую социализацию подрастающего поколения. Еще Г. В. Ф. Гегель писал о сущности такой работы как инструментальной обработке материала, дающей ей характер основательного, осмысленного и целеполагаемого труда. В данном смысле это может соответствовать ремесленному идеалу и полному удовлетворению сделанным, способном предотвратить опасность отчуждения человека[269 - Krempl S.–T. Paradoxien der Arbeit oder: Sinn und Zweck des Subjekts im Kapitalismus. Bielefeld, 2011. 339 S. S. 88; See: Berger M. Arbeit, Selbstbewusstsein… S. 15, 31.].

Ремесло и модернизация – не взаимоисключающие понятия, но суть стороны одного процесса бесконечных изменений и попыток их гармонизации. На помощь идее о необходимости развития ремесла приходит концепция побочных последствий, существующая внутри теории модернизации. Загрязнение окружающей среды, границы роста, конечность ресурсов, общество потребления, рассматриваемые ранее как побочные последствия модернизации и индустриализации, выходят на первый план и становятся центральными, от разрешения которых во многом зависит успех будущего развития[270 - Об опасностях для общества, которое живет в режиме непрекращающейся интенсивной модернизации, напоминает Э. Шумахер в главе «Техника с человеческим лицом»: «Как ни странно, техника, хотя и является произведением человека, развивается, как правило, согласно своим собственным законам и принципам, которые очень сильно отличаются от законов и принципов человеческой природы или живой природы в целом. Природа, скажем так, всегда знает, где и когда остановиться. […] Техника не знает самоограничивающего принципа, например, когда дело касается размера, скорости или насилия» (Шумахер Э. Малое прекрасно. Экономика, в которой люди имеют значение. Перевод с англ. Даниила Аронсона. М., 2012. С. 183–184).].

Таким образом, во второй модернизации происходит актуализация исторического опыта городского ремесла. Наряду с ремесленным мастером и ремесленной мастерской, появились малые и средние предприятия и новые профессии, имеющие генетическую связь с ремесленным мастером. Они являются, как правило, более ресурсосберегающими, экологичными и социально нейтральными, т. е. наиболее близкими к масштабам и принципам модернизированной ремесленной мастерской, еще недавно сданной в утиль истории как переживший себя архаизм. Рассматривая историю городского ремесла в данной перспективе, получаем принципиально новое видение и понимание того, что у ремесла есть не только история, нуждающаяся в новом прочтении, но и большое будущее, в контексте парадигмы устойчивого развития и «зеленой экономики»[271 - См.: Ostrom E. A general framework for analyzing sustainability of social–ecological systems // Science 325 (5939), pp. 419–422.].

Если история мыслится как процесс, который имеет логическое начало и конец, то в этом случае она не является одним и тем же навсегда заданным и предопределенным процессом. Это путь или тропинка со множеством развилок, свернуть на которые зависит от выбора агентов социальности или их сообществ, а также от многих «внешних» причин. Цеховое ремесло и кустарно–промышленные кластеры в России имели по своей форме и содержанию отличия от западноевропейских и носили в этом смысле гибридный характер, шли гибридными путями развития[272 - См. о «гибридности» путей развития России и Китая в контексте теории модернизации: Терборн Й. Мир: Руководство для начинающих / пер. с англ. Е. М. Горбуновой, Л. Г. Титаренко; под науч. Ред. С. М. Гавриленко; Нац. исслед. Ун–т «Высшая школа экономики». М., 2015. С. 98–105.]. Именно российские ремесленники нуждались в институте цехов, крайне актуальном для российских условий, дающем ремесленно–промышленному производству четкую организацию и стандарты качества. Цеховое ремесло как исторический феномен предлагает возможность концептуального поворота от негативного модернизационного дискурса к позитивному прагматичному.

Необходимо сказать, что в данной работе речь идет не только о городском ремесле как таковом в его классическом понимании со строгим отделением от «сельского» или «кустарного». Поэтому экскурсы в иные области ремесленной деятельности как в географическом, так и в социальном ракурсах считаем допустимыми. Множество разновидностей ремесленников мы классифицируем, прежде всего, с точки зрения уровня ремесленного труда в зависимости от их квалификации, места, времени и социального положения, которые могли быть очень разными как на селе, так и в городе. В связи с этим, классификация И. М. Кулишера, разделявшего ремесленников на две категории: городских ремесленников и крестьянских кустарей[273 - За образец можно взять понятие «кустарных крестьянских неземледельческих промыслов», являющихся отдельным предметом исследования у Е. М. Дориной (Дорина Е. М. Трансформация хозяйственного строя кустарей Московской губернии в контексте модернизации экономики России второй половины XIX – начала XX столетий // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. Выпуск 2 (82). 2010. С. 224–229).], видится нам излишне схематичной. Часто области их хозяйственной деятельности пересекались и дополняли друг друга[274 - Кулишер И. М. Очерк истории… С. 135, 141, 156.]. Кустари могли уходить на заработки в город, цеховые мастера могли нанимать их на работу в зависимости от получения крупного подряда и сезона, бывшие кустари могли становиться городскими мастерами.

Еще один вопрос касается не только различий городского и сельского или кустарного ремесла, но и того, какие предприятия относятся к ремесленным мастерским, а какие к заводам и фабрикам. В XIX в. за основу была принята формальная граница с числом в 16 занятых рабочих, включая мастера, подмастерьев и учеников. Это не мешало существованию заводов и фабрик с еще меньшим числом занятых, как и ремесленных мастерских с несколькими десятками сотрудников, что затрудняет определение количественной границы, отличающей ремесленную мастерскую от крупного предприятия. Поэтому в каждом отдельном случае необходимо рассматривать конкретное предприятие по нескольким параметрам социальной и профессиональной принадлежности владельца ремесленной мастерской, объему ремесленных практик, занимался ли мастер сам ремеслом или его функции переместились в область управления и менеджмента. К последним могли относиться купцы, также открывавшие ремесленные мастерские, нанимая при этом ремесленных мастеров для организации на них ремесленного производства. В таком случае, купец не играл и не мог играть роль ремесленного мастера, а само предприятие не числилось среди ремесленных, так как подчинялось не ремесленной управе, а Департаменту мануфактур и внутренней торговли, позже переименованному в Департамент торговли и мануфактур министерства финансов.

Объединяющим принципом для всех этих мастерских: в городе или на селе, были ремесленные практики, т. е. ручной труд, как основополагающий принцип, с применением инструментов, незначительной механизации, а позднее и небольших двигателей. Поэтому понятия «ремесла» и «кустарной промышленности» можно включить в общее понятие «мелкой промышленности». В более широком значении, понятие ремесла включает в себя ремесленников, технологии и институты, причем, граница между ремесленным продуктом и высокохудожественным произведением: художественное литье, ковка, изделия из дерева, ткани, кожи, и т. д., зачастую трудно различима. Кроме того, ремесла могли сильно отличаться по части необходимой технической подготовки ремесленника. Изготовление сложных механических и научных инструментов, часов или машин требовало гораздо больше вложений средств, времени и сил в образование специалистов, нежели, к примеру, в ложечном ремесле или при плетении корзин.

Ввиду своей высокой социальной гетерогенности, слой городских ремесленников объединял в себе самых разных представителей городского ремесла. С одной стороны, это состояние вечно–и временноцеховых мастеров, являвшееся после 1785 года частью сословия мещан, позже – сословие цеховых ремесленников. С другой, множество промежуточных состояний ремесленников из иностранцев, мещан, солдат, дворовых, помещичьих, государственных и монастырских крестьян, не состоявших в цехах. Было тому причиной российское ремесленное законодательство, чрезвычайно гетерогенное по своей топологии, или сам российский социум, но существовала на взгляд рационально мыслящего человека парадоксальная ситуация, когда наряду с видимой размытостью социальных границ возникала устойчивая идентификация себя как социального актора именно цехового сословия. Будучи формально мещанами, крестьянами, купцами, почетными гражданами, поселянами – все эти социальные группы не только смогли объединиться, но и недвусмысленно прописали в уставе клуба Одесских Цеховых ремесленников, что фактически «клуб состоит из членов: почетных, действительных и учредителей, принадлежащих по своей специальности к цеховым ремесленникам», хотя формально все они являлись представителями других социальных групп. Социальная принадлежность членов клуба, среди которых имелось 16 мещан, 5 крестьян, 3 купца, 1 почетный гражданин и 1 поселянин, накладывалась на профессию, которая идентифицировалась со «специальностью цехового ремесленника»[275 - Устав клуба Одесских Цеховых ремесленников. Одесса, [1910]. С. 5, 19; В Одессе, как и в Киеве, имелось особое ремесленное управление. Одесская ремесленная управа была учреждена 6 июля 1797 г. (Орлов А. Исторический очерк Одессы с 1794 по 1803 год. Одесса, 1885. С. 68–69).]. Аналогичная ситуация сложилась и в Петербурге, и в других городах Российской империи.

На этом примере хорошо видно, что ремесленный труд и ремесленные практики (система обучения, профессиональные иерархия, навыки, технологии), имея универсальный антропологический характер и высокий интегративный потенциал, могли переноситься и применяться не только в ремесленной мастерской или кустарной избе, но и на предприятиях мануфактурного типа, а также на заводах и фабриках в виде «микровкраплений» отдельных ремесленных практик в заводских цехах или мастерских. В связи с этим, ремесло Петербурга мыслится как трансграничный феномен, открытая система взаимодействия различных форм не только ремесленного труда, но и труда вообще, как креативного вида деятельности. Поэтому, большое значение в исследовании уделяется связям петербургского ремесла с регионами кустарной промышленности, «городского» и «сельского», цехового, нецехового и кустарного ремесла, что обусловливало его чрезвычайную гибкость в реагировании на кризисные ситуации.

Надо отметить, что в большинстве работ советских авторов рассматривалось в основном средневековое ремесло, так как для более позднего времени его исследование считалось не столь «актуальным», что было связано с господствующей моделью стадиального развития общества[276 - Арциховский A. В. Новгородские ремесла в XVI веке // Новгородский исторический сборник. 1939. № 6. С. 3–15; Бахрушин С. В. Москва как ремесленный и торговый центр в XVI веке // Очерки по истории ремесла, торговли и городов русского централизованного государства XVI – начала XVII веков, научные труды, т. 1. M., 1952. С. 107–142; Бахрушин С. В. Очерки по истории ремесла, торговли и городов русского централизованного государства XVI – начала XVII веков. Т. 2. M., 1954; Данилова Л. В. Мелкая промышленность…; Орехов А. М. Товарное производство и наемный труд в промышленности по переработке животного сырья в Нижнем Новгороде XVII в. // Русское государство в XVII в. М.: 1961. С. 75–109; Пронштейн A. П. Великий Новгород в XVI веке. Харьков, 1957; Сербина K. Н. Очерки из социально–экономической истории русского города. Тихвинский посад в XVI – XVIII веках. M.–Л., 1951; Сербина K. Н. Ремесло и мануфактура в России в XVI–XVII веках… С. 20–31; Шунков В. И. Ремесло в Пскове и Новгороде… С. 102–117; Устюгов Н. В. Ремесло и мелкое товарное производство…]. Согласно ей, ремесленники как социально–экономический феномен относились к феодальной стадии развития. Со всё большим вступлением в права капитализма, ремесло, согласно приведенной выше схеме, теряло свое значение и позиционировалось как исключительно архаичная переходная форма, обреченная на вытеснение[277 - Их описание даже в научной литературе нередко уподобляется описанию купечества в пьесах А. Н. Островского. Альфред Рибер отметил в 1982 г., что в то время во многих исторических исследованиях московские купцы в основном представлены бесчестными и отсталыми деспотами, какими изображал их в своих пьесах писатель. См.: Rieber A. Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill (N. C.), 1982. P. 133–178; Ruckmann J. The Moscow Business Elite: A Social History of the Moscow Merchants, 1855–1905. De Kalb, 1984; Вульгаризация истории ремесла историками–марксистами не оставляет в стороне и цехи. П. И. Маслов, говоря о развитии ремесла в Западной Европе в XIV веке, производит ремесленных подмастерьев учеников в «рабочий класс»: «Из подмастерьев и учеников создается городской рабочий класс…». Здесь присутствуют такие новые обороты как «масса рабочих ремесленников», «ведется классовая борьба мастеров против подмастерьев» (Маслов П. П. История хозяйственнаго быта Западной Европы и России. 2–е изд. Омск, 1920. С. 106); То же самое можно сказать про работу И. М. Кулишера, которая так и называется «Промышленность и рабочий класс в западной Европе в ХVI–ХVIII столетии», а в главе второй обсуждается «Образование в средние века постоянного рабочего класса подмастерьев». Погоня за поиском все новых «доказательств» о возникновении «рабочего класса» в раннем Новом времени привела к подмене понятий, когда вместо объекта исследования остается лишь идеологическая, а потому тенденциозная, подоплека (Кулишер И. М. Промышленность и рабочий класс в западной Европе в ХVI–ХVIII столетии. 2–е изд., пересм. и доп. Петроград, 1922. С. 13–22).].

Соответственно, в рамках проблемы индустриализации России XIX – XX вв., занимавшей внимание многих историков, ремесло имело маргинальный характер. Авторы пытались выяснить, с какого времени можно говорить об индустриализации в России и какие особенности она имела. Можно полностью согласиться с выводами, сделанными в этих исследованиях, опуская при этом их классовый подход и фокусирование на проблемах генезиса капитализма, для которого ремесло, согласно теоретико–идеологическим установкам, не имело большого значения.

Прежде всего, указывалось на тот факт, что подавляющее большинство рабочих на крупных предприятиях рекрутировалось из среды крепостных крестьян. Отмечалось, что во второй половине XIX в. российская экономика в большой степени зависела от политики государства, получая от последнего как заказы, так и значительные субсидии для их выполнения. Многообразные ограничения российским правительством частного предпринимательства и высокое налогообложение оказывали сдерживающее влияние на рост частной инициативы в экономике и промышленности. Это проявлялось в постоянной нехватке капитала, вследствие чего было тяжело конкурировать с промышленно развитыми странами Западной Европы.

Ввиду такой исследовательской перспективы на развитие (крупной) промышленности, высокоразвитое и узкоспециализированное цеховое ремесло Петербурга в эпоху индустриализации имело мало шансов привлечь к себе внимание специалистов. О каком ремесле могла идти речь, если даже крупные российские предприятия с трудом выдерживали конкуренцию их западных коллег, поставлявших более дешевую и более качественную продукцию? На самом деле, ремесленники Петербурга оказались, с началом индустриализации во второй половине XIX в., в схожем с европейскими ремесленниками положении. Крупные предприятия в некоторых отраслях промышленности полностью вытеснили ремесленников и ремесленные мастерские из их традиционных ниш производства. Благодаря этому, создавалось впечатление, что у ремесла нет развития, а значит, и будущего, отсутствует инновационный потенциал. Со временем стало ясно, что это далеко не так, и что ремесленники, в отдельных отраслях, не только смогли устоять в конкуренции с крупной промышленностью, но и освоить новые области производства.

Именно в данном контексте выводы П. Г. Рындзюнского помогают по–иному взглянуть на неоднородность и отсутствие шаблонности в экономическом развитии ремесла: «Работа промышленников по заказу купца в большинстве случаев не означала, что их заведения становились частью рассредоточенной мануфактуры. […] данная экономическая система не выходила за пределы стадии мелкого товарного производства. […] Переходные формы продолжали существовать в течение многих десятилетий и сделались как бы нормальным состоянием для большей части городской промышленности» (конца XVIII – начала XIX вв. – А. К.)[278 - Рындзюнский П. Г. Городское гражданство… С. 28–29.]. Ремесленные занятия, имевшие наибольшее распространение в области удовлетворения повседневных нужд горожан и окрестного населения, «в большей части прочно сохраняли свою неизменную экономическую форму»[279 - Там же, с. 29.]. Для большей убедительности Рындзюнский подытожил, что «достаточно убедительными данными, говорящими о такой эволюции цехового ремесла (в сторону «работы на дому в системе складывающейся мануфактуры, либо превращения ремесла в мелкотоварное производство». – А. К.), мы не располагаем ни по одному городу»[280 - Там же.].

Современные исследования позволяют дать более дифференцированный ответ на вопрос, как развивалось и в каких условиях существовало ремесло в период индустриализации и все более доминирующего крупного промышленного производства[281 - Егоров В. Г. Социальная структура городского ремесла второй половины XIX начала XX вв. в отечественном обществоведении // Вопросы истории и культурологии: Научные труды. М., 2008. Вып. 343. С. 3–18; Он же. Социальный состав ремесленного населения России во второй половине XIX в. // ВИ. 2011. № 1. С. 28–39.], в том числе горнозаводского хозяйства Урала. Уральские историки С. В. Голикова, Н. А. Миненко и И. В. Побережников предварили свою коллективную монографию выводом о том, «[…] что в отечественной историографии промышленность и аграрная среда рассматривались преимущественно как две обособленные друг от друга сферы», хотя, по их мнению, горнозаводская промышленность непосредственно влияла на хозяйственный уклад деревни и изменение в хозяйственной ориентации аграрного окружения[282 - Голикова С. В., Миненко Н. А., Побережников И. В. Горнозаводские центры и аграрная среда в России. Взаимодействия и противоречия. XVIII – первая половина XIX века. М.: 2000. С. 5.]. Это способствовало появлению многих (художественных) промыслов, ставших неотъемлемой частью традиционной русской культуры[283 - См.: Павловский Б. В. Касли. Свердловск, 1957; Он же. Крепостные художники Худояровы. Свердловск, 1963; Он же. Художественный металл Урала XVIII–XIX веков. Свердловск, 1982.]. В свете работы названных авторов задача данного исследования по рассмотрению обозначенных областей ремесленного труда – от городской мастерской цехового мастера до мастерской в избе кустаря – в их динамичной и органичной связи с другими формами промышленности значительно облегчается[284 - Голикова С. В., Миненко Н. А., Побережников И. В. Горнозаводские центры и аграрная среда… С. 84–103; См.: Гуськова Т. К. Эволюция горнозаводского хозяйства Урала во второй половине XIX – начале XX вв. // Вопросы истории капиталистической России. Проблема многоукладности. Сб. статей / Отв. ред. В. В. Адамов. Свердловск, 1972. С. 257–267.].

До сих пор довлеет еще зачастую максималистский ригоризм В. И. Ленина, видевшего лишь «романтические предрассудки» в попытках народнических теоретиков осмыслить потенциал ремесла и «народных промыслов»[285 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 3. Развитие капитализма в России… 1979. С. 26.]. Данная совершенно «естественная» логика в рамках неумолимого капиталистического развития становится более уязвимой, если поставить ее в сегодняшний пост–капиталистический дискурс, когда активно обсуждается движение кооперации и новые формы организации производства, вне механизмов крупного капитала и финансовых рынков[286 - См.: Егоров В. Г. Отечественная кооперация…]. В этом свете не только желательно, но и необходимо учитывать теоретическое наследие российской экономической мысли, выработанное такими экономистами–народниками или близкими к ним по убеждениям общественными деятелями, как В. В. Берви–Флеровский, В. П. Воронцов, Н. Ф. Даниельсон, П. А. Кропоткин, В. С. Пругавин, а также легальный марксист М. И. Туган–Барановский, взгляды которого эволюционировали в сторону социальной экономики[287 - Берви–Флеровский В. В. Избранные экономические произведения в 2–х томах. Т. 1. M., 1958; Флеровский В. (В. В. Берви–Флеровский). Положение рабочего класса…; Воронцов В. П. Артельные начинания русского общества. СПб., 1895; Он же. Артель в кустарном промысле. СПб., 1895; Он же. Очерки кустарной промышленности в России…; Он же. Судьба капиталистической России. Экономические очерки России // Экономика и капитализм. М., 2008. С. 725–916; Он же. Судьбы капитализма в России… С. 417–481; Даниельсон Н. Ф. (Николай–он). Апология власти денег как признак времени // Русское богатство. 1895. № 1. Отд. 2. С. 155–185; Он же. Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства. [Санкт–Петербург], 1880; Кропоткин П. А. Поля, фабрики и мастерские. Промышленность, соединенная с земледелием, и умственный труд с ручным. Петербург–Москва, 1921; Он же. Взаимопомощь как фактор эволюции… 2007; Он же. Этика: Избранные труды. М., 1991; Пругавин В. С. Промыслы Владимирской губернии…; Он же. Сельская община, кустарные промыслы и земледельческое хозяйство Юрьевского уезда Владимирской губернии. М., 1884; Туган–Барановский М. И. К лучшему будущему. Сборник социально–философских произведений. М., 1996; Он же. Социальная теория распределения // Социальная теория распределения / С. И. Солнцев, М. И. Туган–Барановский, А. Д. Билимович: под ред. М. Г. Покидченко, Е. Н. Калмычковой. М., 2009. С. 297–374; Он же. Социальные основы кооперации…; См. также: Очерк деятельности министерства государственных имуществ по развитию и улучшению кустарной промышленности в 1888–1890 гг. СПб., 1890.]. В такой ретроспективе можно говорить о нереализованных социально–экономических потенциалах несбывшейся России[288 - Артель и артельный человек / Сост., введение В. В. Аверьянова… С. 9; см.: Русская артель. Сост., авт. предисловия, отв. ред. О. А. Платонов. М., 2013.].

Современные историки В. Г. Егоров и О. С. Зозуля, адаптировавшие в своем научном творчестве часть данного наследия, говорят уже в совсем ином ключе о ремесленной промышленности: «Творческая составляющая содержания труда мелкого промышленного производителя докапиталистической эпохи, являющаяся его первозданным природным качеством, обусловила высокий адаптивный потенциал средневековой формы хозяйственной организации в современной реальности. Универсальные навыки рукоделия оказались востребованы в развитых экономиках. Например, труд костромского портного, работавшего непосредственно на потребителя, в 1880–х гг. приносил доход в 2,5 раза больше, чем мелкому товаропроизводителю, "работающе[му] деревянную посуду"; в 2,3 раза больше производителей валенок, работающих на рынок, в 2,5 раза больше мастеров, изготавливающих для продажи телеги, колеса, сани и т. д.»[289 - Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. XIII. СПб. 1885. С. 1–432; Вып. XIV. СПб. 1885. С. 4367–4598; Вып. XV. СПб. 1886. С. 4759–4875. Цит. по: Егоров В. Г., Зозуля О. А. Трансформация кустарных промыслов России во второй половине XIX в.// ВИ. № 6. Июнь 2015. С. 89.]. При этом, политизированную «средневековую форму», характерную для стадиальной схемы развития, можно без всякого вреда для смысла высказывания опустить.

Егоров и Зозуля отходят от традиционной историографической линии и говорят о кустарных промыслах как о перспективной отрасли народного хозяйства: «Однако в смысле социального потенциала и трансформации в рыночную организацию, ремесленное производство обладало значительно большими возможностями. Так, 61 из 88 товарных отраслей кустарной промышленности Нижегородской губернии, функционировавших в 1870–1880 – е гг., уходили корнями в традиционное ремесло»[290 - Труды Комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Bып.VL. СПб. 1880. С. 1–432; Нижегородский сборник Т.VII. Н. Новгород, 1890; То же. Т. X. Н. Новгород, 1890; Цит. по: Егоров В. Г., Зозуля О. А. Трансформация кустарных промыслов… С. 88–89.]. Симплификация В. И. Лениным и марксистскими историками исторической ситуации и интерпретация ее с исключительных позиций марксизма приводила к искажению специфики многоукладности российской экономики и альтернативных перспектив ее развития, упрощению более сложной и противоречивой реальности. Ведь взгляды народников по оценке Ленина всего лишь «затушёвыва[ли] полное преобладание низших и худших форм капитализма в пресловутой "кустарной промышленности"»[291 - Егоров В. Г., Зозуля О. А. Трансформация кустарных промыслов… С. 90.].

Сошлемся еще раз на статью Егорова и Зозули, указывающих на неоднородность промышленного развития и архаичность уже не самих ремесленников, а тех теоретиков, которые повторяли раз и навсегда заученную догму об отмирании ремесла: «Ремесленники, работавшие на заказ потребителя, испытывали влияние новых условий только в части необходимости адаптировать свое предприятие к влияниям "моды" и запросам сельских обывателей. При этом, докапиталистический "рудимент" традиционного хозяйства не подавал явных признаков деградации и не воспроизводил, согласно теоретической схеме Булгакова, домашнюю организацию крупной промышленности. Товарный сегмент промысла, в свою очередь, структурировался на две группы, объединявших кустарные хозяйства, отличающиеся направлением социальной перспективы»[292 - Там же, с. 91.]. Именно движение кооперации и самоорганизация на локальном и региональном уровне давало им такую перспективу. Так, в Нижегородской губернии «в различные формы кооперации в 1870–1880–е гг. в модернизирующихся отраслях было вовлечено 90,4% кустарей»[293 - Егоров В. Г., Зозуля О. А. Трансформация кустарных промыслов… С. 28–29.]. Авторы справедливо замечают, что «результаты развития кустарной промышленности к началу XX в. показали в основном правильность выбранных направлений государственной политики содействия неземледельческим занятиям крестьян», в чем неоценимую помощь оказывали «земства, хорошо ориентирующиеся в нуждах крестьянского хозяйства». Они «верно определяли свою стратегию в развитии крестьянской промышленности»[294 - Там же, с. 96; см.: Орлов А. Содействие земства кустарной промышленности // Известия Московской губернской земской управы. Вып 1–2. М., 1912.].

Понятие многоукладности используется здесь как историографический термин, применявшийся в рамках теории социально–экономических формаций, разработанной К. Марксом и Ф. Энгельсом, и в связи с абсолютизацией формационного подхода при попытке объяснить сосуществование в российской экономике «феодальных» и «капиталистических» форм производства, предполагавшим, согласно российской историографической традиции, первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую формации[295 - См.: Егоров В. Г. Отечественная кооперация… С. 5.]. С целью избегания нежелательных с марксистским учением коннотаций, предлагаем заменить понятие «многоукладности» нейтральным понятием полиморфизма[296 - IIолиморфизм – наличие в пределах одного и того же вида животных или растений сильно отличающихся друг от друга особей (биол.) (Егорова Т. В. Словарь иностранных слов… С. 519). В данном случае имеется ввиду существование множества разновидностей и форм организации ремесленного труда, позволявшего ему приспосабливаться к различным социально–экономическим условиям; см.: Побережников И. В. Проблема полиморфизма в современных теориях социального развития // Социально–экономическое и политическое развитие Урала в XIX–XX вв.: К 90–летию со дня рождения В. В. Адамова: Сб. науч. ст. Екатеринбург, 2004. (Вопр. истории Урала. Вып. 18). С. 126–136.], т. е. многообразия производственных форм. В этой связи, необходимо сказать о работах советских историков так называемого «нового направления» на рубеже 1960

1970–х гг., которое не смогло лечь в основу анализа ремесла в рамках новой историографической традиции по ряду причин[297 - Прежде всего потому, что при более глубоком исследовании феномена «многоукладности» неизбежен был вывод о том, что при данном экономическом развитии «социалистическая революция» не была необходимой, а значит ставились под вопрос «закономерность и неотвратимость» Октябрьской революции как таковой; см.: Поликарпов В. В. Цусима советской историографии // В. В. Поликарпов. От Цусимы к февралю… С. 19, 21, 34, 106, 110. См.: Адамов В. В. Об оригинальном строе и некоторых особенностях развития горнозаводской промышленности Урала // Вопросы истории капиталистической России: Проблема многоукладности. Свердловск, 1972. С. 225–256; Голикова С. В., Миненко Н. А., Побережников И. В. Интеграция аграрного окружения в заводское производство (Урал, Западная Сибирь XVIII – первой половины XIX в.). Екатеринбург, 1995; Голикова С. В., Миненко Н. А., Побережников И. В. Горнозаводские центры и аграрная среда в России…; Социально–экономическое и политическое развитие Урала в XIX–XX вв.: К 90–летию со дня рождения В. В. Адамова: Сб. науч. ст. Екатеринбург, 2004. (Вопр. истории Урала. Вып. 18).].

Поводом для «закрытия» данного исследовательского направления послужил «рецидив» народнических взглядов с новым толкованием понятия «многоукладности», от которого напрямую зависело исследование истории ремесла[298 - Поликарпов В. В. От Цусимы к февралю… С. 22.]. Ведь «примитивные формы и остатки докапиталистических укладов, […] на основе старокапиталистических и докапиталистических отношений» могли рассматриваться не иначе как изживший себя архаизм[299 - Там же, с. 84. См.: Келлер А. В. «Средневековый институт» или инновация в духе Петровских реформ? Цехи в России и корпоративное самоуправление ремесленников на примере Санкт–Петербурга с начала XVIII до начала XX века // Россия XXI. 2014. № 5. C. 74–95.]. К примеру, Ю. Н. Нетесин и В. И. Бовыкин критиковали приверженцев так называемого нового направления или «новонаправленцев», как их тогда называли[300 - См.: Андреев И. Л. Мастер цеха историков: Николай Иванович Павленко // Преподавание истории и обществознания в школе, 2002. № 3. С. 48–51; «Дело» «новонаправленцев», отодвинувших период генезиса капитализма в России на конец XVIII в., что делало возможным поставить под вопрос «закономерность» социалистической революции в России в 1917 г., имело далеко идущие последствия для многих видных историков. Среди самых громких отставок были: снятие с должности директора Института истории СССР АН СССР в 1974 г. П. В. Волобуева и заведующего сектором источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин в том же институте Н. И. Павленко в 1975 г.]: «Историки в последнее время (т. е. ок. 1969 г. – А. К.) чрезмерно увлеклись изучением отсталых, неразвитых или пережиточных укладов в ущерб истории монополистического капитализма». В. В. Адамов заверил их, что их опасения напрасны, т. к. «изучение отсталых и переходных структур на настоящей стадии развития науки является ключом к познанию высших форм капитализма», изучение которого происходило «в полном отрыве от тех процессов, которые шли в основной толще экономики страны»[301 - Поликарпов В. В. От Цусимы к февралю… С. 88–89, 112.]. Важность «нового направления» для изучения истории ремесла становится понятной, поскольку оно сближалось с дореволюционной историографией и «денационализаторской» школой» 1920–х гг. Диспут 1928 – 1929 гг. на конференции Общества историков–марксистов по вопросу о «наслоении хозяйственно–различных, исторически–преемственных типов», соответствующих понятию полиморфизма, наглядно показал это[302 - Там же, с. 85–86.].

Предполагаемое изменение фокусировки, направленной на изучение ремесла в рамках капитализма, но вне его парадигмы, позволяет посмотреть на ремесло не как на «пережиток» «традиционализма, инерции и отсталости» по выражению Дэвида Сондерса, а как на альтернативную экономическую форму организации производства[303 - Там же, с. 90, 112–113; Saunders D. Russia in the age of reaction and reform, 1801–1881. London/New York 1992. P. 127, 136–137.]. Поэтому приходится говорить не о вытеснении фабрикой и заводом ремесла, а об их сосуществовании, что и является полиморфизмом, роль которого в экономике страны нуждается в дальнейшем переосмыслении: «[…] никаких других теоретических открытий [многоукладности. – А. К.], столь же широко раздвигающих горизонт, позволяющих логически упорядочить, систематизировать столь сложную историческую реальность, как общественное развитие России начала XX в., – никаких других столь же тонких и эффективных инструментов историки не получали и на Западе»[304 - Поликарпов В. В. От Цусимы к февралю… C. 113; см.: Haumann H. Kapitalismus im zaristischen Staat 1906–1917: Organizationsformen, Machtverh?ltnisse und Leistungsbilanz im Industrialisierungsproze?. Hain, 1980. S. 65–69, 143–144; Ders., Unternehmer in der Industrialisierung Ru?lands und Deutschlands. Zum Problem des Zusammenhangs von Herkunft und politischer Orientierung // Scripta Mercaturae. 20. 1986. S. 157, 159; Hildermeier M. B?rgertum und Stadt… S. 17, 47–51, 234–246; Keller A. Die Handwerker… S. 66–68.]. Именно научные школы по истории экономики М. И. Туган–Барановского и И. М. Кулишера, а спустя примерно три десятка лет – В. В. Адамова на Урале, позволили творчески переосмыслить народнические взгляды на ремесленную и кустарную промышленность в рамках полиморфизма, как на важный ресурс российской экономики[305 - См.: Бугаева С. Я. Вклад В. В. Адамова в концепцию «нового направления» в исторической науке // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2, Гуманитарные науки. 2010. N 3 (79). С. 263–265; Побережников И. В. Проблема полиморфизма…; Дальнейшее развитие концепции многоукладности в рамках теории модернизации привело к появлению новых терминов. И. В. Побережников предлагает использовать понятие анклавно–конгломеративного типа развития, введенное А. Д. Богатуровым и А. В. Виноградовым (Побережников И. В. Протоиндустриализация как субпроцесс… С. 16–17; см.: Богатуров А. Д., Виноградов А. В. Модель равноположенного развития: варианты «сберегающего» обновления // Полис. 1999. № 4. С. 60–69; Они же. Анклавно–конгломератный тип развития. Опыт транссистемной теории // Восток–Запад–Россия. М., 2002. С. 109–128).]. Не случайно, один из учеников Туган–Барановского, видный экономист Н. Д. Кондратьев, автор Новой экономической политики в СССР, репрессированный в 1930 г., был уроженцем города Вичуга, образованного в 1925 г. на месте 19 рабочих посёлков, пяти промышленных зон, одного села и пяти деревень, т. е. традиционного кустарно–промышленного района, основное население которого составляли ремесленники, промышленники, кустари и торговцы. До революции Вичугская волость была частью более крупной традиционной кустарно–промышленной кластерной структуры с текстильным, дерево–и металлообрабатывающими производствами, изготовлением одежды, находившейся в Кинешемском уезде Костромской губернии[306 - См.: Балашов Л. М. Кинешма прежде и теперь. Историко–краеведческий очерк. Кинешма, 1999. С. 24–29, 39–50.].

О том, что роль кустарных крестьянских неземледельческих промыслов и городского ремесла во время индустриализации конца XIX в. нельзя недооценивать, говорит тот факт, что «в ряде отраслей мелкая промышленность в начале XX в. по сумме производства превосходила крупную»[307 - Кашаева Ю. А. Основные направления изучения кустарных промыслов Пермской губернии конца XIX – начала XX вв. в дореволюционной и советской историографии // Урал индустриальный. Бакунинские чтения: материалы VI Всерос. науч. конф., 7 апр. 2004 г.: [в 2 т.]. Т. 2 / Урал. гос. техн. ун–т [и др.]; [редкол.: В. В. Запарий (гл. ред.) и др.]. Екатеринбург, 2004. Т. 1. С. 79; Опыт российских модернизаций XVIII–XX века / Ред. В. В Алексеев. М., 2000. С. 60.]. Выяснить степень интегрированности ремесла в процесс индустриализации, значит понять, какие производственные, технические и профессиональные качества и навыки существовали до этого и как они повлияли на успех или неуспех развития той или иной отрасли крупной промышленности. Важно увидеть, каким был механизм заимствований и трансформаций в ремесле и как ремесленные мастерские становились основой для появления крупных производств, как это можно видеть на примере портновского ремесла и ремесел в металлообрабатывающей, кондитерской, хлебобулочной, других отраслях производства.

Для дальнейшего изучения полиморфной социальной реальности при переходе от традиционного к современному обществу И. В. Побережников предлагает модель парциальной (или частичной) модернизации[308 - Побережников И. В. Проблема полиморфизма… С. 128, 131; См. также: Побережников И. В. Теория модернизации: основные этапы эволюции // ПИР. Вып. 4: Европейское пограничье. Екатеринбург, 2001. С. 217–245; Он же. Переход от традиционного к индустриальному обществу: теоретико–методологические проблемы модернизации. М. 2006; Он же. Акторы российской имперской модернизации: проблемы и перспективы исследования // Уральский исторический вестник. 2015. 4 (49). С. 16–25; Он же. Протоиндустриализация как субпроцесс… С. 15–16; Цивилизации / Институт всеобщей истории РАН. М., 1992. Вып. 10: Модернизация и цивилизационные вызовы XXI века / отв. ред. А. О. Чубарьян; [сост. О. В. Воробьева]. 2015.]. В связи с этим возникает ряд вопросов: должно ли сохранение таких «патриархальных» институтов как ремесло говорить о том, что этот переход от традиционного к современному обществу еще не состоялся? Значит ли это, что история ремесла должна рассматриваться лишь в контексте понятий «разложения», «дифференциации», «укрупнения», «поглощения» и «разорения»[309 - См.: Побережников И. В. Модернизация: теоретические и методологические проблемы // Экономическая история. Обозрение / Под ред. Л. И. Бородкина. Вып. 7. М., 2001. С. 163–169; Он же. Парадигма модернизации в историческом исследовании // Урал в модернизационной динамике России ХХ века. Екатеринбург, 2015. С. 197–214; Рындзюнский П. Г. Мелкая промышленность… С. 66.]?

Проблема социально–экономической полиморфности ремесла рассматривается как один из видов жизненного многообразия и как специфическая форма экономического взаимодействия, отличная от гомогенизированной и унифицированной экономики любого вида[310 - Сычев Н. В. Диалектика многоукладной экономики. М., 1999; Он же. Многоукладная экономика: (Полит.–экон. исслед.). М., 1999; Многоукладная аграрная экономика и российская деревня (середина 80–х – 90–е годы XX столетия) / Е. С. Строев, С. А. Никольский, В. И. Кирюшин и др.; Под ред. Е. С. Строева. М., 2001; Курцев И. В. Основные положения системы ведения хозяйств при малых формах предпринимательства // Достижения науки и техники АПК. №10. 2007. С. 15–20; Коновалова М. Е. Технологическая многоукладность и ее роль в структурной сбалансированности экономики России // Вестник Саратовского государственного социально–экономического университета. 2008. № 5 (24). С. 9–11; Калугина З. И., Фадеева О. П. Новая парадигма сельского развития // Мир России. Социология. Этнология. 2009. Т. XVIII, № 2. С. 34–49; Фадеева О. П. Сельские сообщества и хозяйственные уклады: от выживания к развитию / под ред. З. И. Калугиной. Новосибирск, 2015.]. В ходе реконцептуализации понятия «многоукладность» оно наполняется новым значением. Его «старые» смыслы «отсталости» и «несвоевременности» заменяются новыми: экономико– культурного многообразия, социальной справедливости, нового качества жизни, «зеленой экономики»[311 - См.: Green Economy Policies, Practices and Initiatives. Green economy in the context of sustainable development and poverty eradication. URL: https://sustainabledevelopment.un.org/ partnerships/greeneconomy; См.: Grober U. Die Entdeckung der Nachhaltigkeit. M?nchen, 2010; Klemisch H., Rauhut I. Wissenslandkarte – Berufsbildung f?r nachhaltiges Wirtschaften im Handwerk. Schrift zur nachhaltigen Unternehmensentwicklung. M?nchen und Mehring, 2009. Nachhaltiges Wirtschaften – Stand der Transformation zu einer Green Economy / Walz R., Gotsch M., Gandenberger C., Peters A., Bodenhiemer M., G?nther E. Karlsruhe: Fraunhofer ISI, 2017. 28 S.]. Все они являются составными частями концепции устойчивого развития[312 - См.: Вайсман Я. И., Рудакова Л. В. Стратегия устойчивого развития: учеб. пособие. Пермь: Изд–во Перм. гос. техн. ун–та, 2008; J?rissen J., Kopfm?ller J., Brandl V., Paetau M. Ein integratives Konzept nachhaltiger Entwicklung. Forschungszentrum Karlsruhe GmbH. Karlsruhe, 1999.].

Новый взгляд на историю ремесла помогает лучше понять возможности и потенциалы принципов ремесленного труда сегодня и его применения в будущем. Концепция полиморфности рассматривается нами как в социально–экономической, так и в культурной плоскости, которой придается не менее важная роль, «а значение экономики, напротив, сильнее релятивируется, благодаря чему и "предпосылки" действий, и механизм действий предстают в более дифференцированном виде. Исторические соотношения сил выглядят в такой перспективе более сложными и одновременно более хрупкими, нежели при системном подходе»[313 - Дингес М. Историческая антропология и социальная история: через теорию «стиля жизни» к «культурной истории повседневности» // Одиссей. Человек в истории. История в сослагательном наклонении? М., 2000. С. 99–100.].