Оценить:
 Рейтинг: 0

Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века

<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

По форме и содержанию организации ремесленников и купцов в торговых рядах более позднего времени можно отметить ее по преимуществу фискальные функции. Так, именным указом, объявленным из ратуши 25 января 1708 г., мастеровые люди «площенаго серебра и канители» обязывались обращаться к «старостам серебряного ряда для записки платежа с клеймения пошлин»[608 - Предметом «канительного дела» было производство плющеного, белого и позолоченного серебра и канители (ПСЗ–1. № 2186. Т. 4. С. 401–402).]. Эта процедура предполагала также контроль качества со стороны старост[609 - См.: Кулишер И. М. Очерк истории… С. 49.]. Но приводимый часто в пример московский Серебряный ряд при ближайшем рассмотрении не может быть назван самоуправляющейся корпорацией. Выборные старосты, обязанности которых ограничивались контрольными функциями, «получали из Приказа серебряного дела (позднее из Серебряной палаты) наказ, в котором подробно перечисля[лись] их обязанности». Провинившихся и уличенных в злоупотреблениях ремесленников отправляли в приказ Серебряного дела. При таком положении дел нельзя было говорить о мастерах как о свободных ремесленниках, наделенных определенными правами и уставами. Наличие, с одной стороны, сильной автократической царский власти, с другой, векового обычая на уровне прото–демократий, который мастера не видели нужды изменять, не создавало условий для появления городских структур с сильным корпоративным самоуправлением и автономными правами. Правила, не воспринимаемые мастерами как нечто непреложное, могли быть нарушены при каждом удобном случае. Таких случаев было множество, так как «несмотря на все строгости, указы соблюдались плохо, и не только мастерами и торговцами, но и самими старостами. Постоянные уклонения от правил, предписанных законом, нашли отражение во многих документах»[610 - Постникова–Лосева М. М., Платонова Н. Г., Ульянова Б. Л. Золотое и серебряное дело XV – XX вв. [Территория СССР]. М., 1995. С. 119.].

Приближаясь к петровскому времени, посмотрим, в какую сторону менялось положение ремесла в русском городе, которое Петр попытался преобразовать в регулярное. Как видно из экскурса в историю Новгорода – одного из самых развитых центров городского ремесла, до середины XIII в., «почти нельзя было встретить дома, который не был бы в то же время и мастерской ремесленника»[611 - Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города… С. 40–41; Колчин Б. А. Становление ремесла древнего Новгорода // Тезисы докладов советской делегации на III Международном конгрессе славянской археологии. Братислава, сентябрь 1975 г. / АН СССР. Ин–т археологии. М., 1975. C. 56, 57.]. Посадский ремесленник работал возле своего дома, а подмастерья и ученики жили в его доме. По мере расширения деловых связей, потребности мастеров менялись, а с ними и планировка городской усадьбы: «Мастерская и дом ремесленника размещаются ближе к воротам, иногда даже выходят на улицу. К XV—XVI вв. этот процесс далеко зашел во многих крупных городах. Можно думать, что именно дома ремесленников положили начало тому типу застройки улиц, которая стала характерна для города […] как в России, так и на Западе, улиц, как бы составленных из фасадов стоящих рядом домов»[612 - Гольденберг П. И., Гольденберг Б. И. Планировка жилого квартала Москвы XVII, XVIII и XIX вв. М.; Л., 1935. С. 49–50; Цит.: Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города… С. 41.]. Данные структурные изменения в планировке отвечали тенденции, быть к ближе к покупателю, а также в большей открытости городского коммуникативного пространства и его со–общаемости.

До 1721 года в России отсутствовала какая–либо юридически закрепленная форма организации городских ремесленников, за исключением сотен или торговых рядов, игравших преимущественно фискальное значение, а также привилегированных объединений ремесленников, выполнявших государственные заказы, вроде кадашевских ткачей или тульских оружейников, что побудило многих историков по аналогии увидеть те же функции в петровских цехах[613 - Название Кадашевской слободы произошло от бочкарей и кадочников, находившихся здесь ранее. Там же был построен в 1658–1661 гг. Хамовный двор; см.: Луппов С. П. История строительства Петербурга первой четверти XVIII века. M., 1957. С. 58.]. Кадашевские ткачи были подведомственны в XVII в. дворцовым приказам Царской и Царицыной мастерских палат, в ведении которых находилось ткацкое дело и снабжение среди прочего двора царскими одеяниями и постельным бельем[614 - Словарь русского языка XI – XVII вв… Вып. 9 (М). С. 38; см.: Русова Ю. С. Проблема производства царской одежды в структуре дворцового ремесленного комплекса в России XVII века в отечественной историографии // Преподаватель XXI век. 1 (2017). С. 253–265.]. Тульские оружейники подчинялись Пушкарскому приказу, «которому подведомственны все, кому приходится заниматься орудийным и колокольным литьем и вообще военными вооружениями. Таковы литейщики, кузнецы, точильщики сабель, пушкари, мушкетёры, мастера ружейные и пистолетные»[615 - Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию. СПб., 1905. С. 281.].

Существовавшая в XVII в. разветвленная сеть приказов, непосредственно или косвенно ведала различными категориями ремесленников, живущих, помимо иных, государственными заказами. К ним относились, кроме названных выше, приказы: Денежный двор, Золотая палата (Приказ золотого дела. Золотой приказ), Каменных дел, Мушкетного дела, Оружейная палата (Палата оружейного дела, Оружейный приказ), Пушкарский, Серебряный (Серебряная палата), Ствольный[616 - Богоявленский С. К. Московский приказный аппарат и делопроизводство XVI – XVII веков / Отв. ред. и авт. предисл. С. О. Шмидт. С. 61, 69, 99, 106, 135, 155, 160.]. Оружейная палата ведала ремесленниками, занятыми изготовлением холодного и ручного огнестрельного оружия. Также в ее ведении находились мастера токарного дела, «иконная и парсунная (портретная) живопись, чеканка по золоту и серебру, эмалевое и финифтевое производства, швейное, экипажное, плотничное, резное искусства»[617 - Гизе М. Э. Очерки истории художественного конструирования… С. 48; См.: Вельтман А. Ф. Московская Оружейная палата. М., 1860; Савваитов П. И. Описание старинных русских утварей, одежд, оружия, ратных доспехов и конского прибора. СПб., 1896; Оружейная палата Московского Кремля. М., 1958.]. Записные ремесленники имелись в Приказе каменных дел, организующим казенное каменное строительство[618 - История России с древнейших времен до конца XVII века / [Милов Л. В. …]. С. 583–584.].

Но все это «многоотраслевое промысловое хозяйство царя, которое при Алексее Михайловиче включало многочисленные винные заводы, пивоварни и медоварни, солодовни и маслобойни, мукомольные мельницы, кирпичные сараи, солеварни, а также железоделательные, стекольные, поташные, кожевенные заводы, вовсе не было связано с рынком, а обслуживало потребности царского двора, […] мастера Денежного, Пушкарского двора, Оружейной палаты и многих других ведомств и отраслей, фактически обладали статусом служилого населения»[619 - Там же, с. 554.]. Нахождение под управлением приказов давало существенные преимущества ремесленникам: они освобождались от посадского тягла, получали хлебное и кормовое жалованье, но не могли добровольно оставить службу, а соответственно и быть самостоятельными хозяевами, свободно распоряжающимися собой и своими ресурсами[620 - Там же, с. 554–555.].

С экономикой царского двора и государственными потребностями было связано и появление первых мануфактур и заводов, что далеко не означало начало мануфактурного периода, так как в России XVII в. «продолжал сохраняться натуральный характер экономики»[621 - Там же.]. Иными словами, появление «крупного производства» не было связано с общим уровнем экономики страны и с логикой развития ее производительных сил. Да и сами мануфактуры пользовались трудом ремесленников, с частичным применением машин, и располагались в светлицах и избах. Первые шелковые и суконные предприятия в Москве были основаны казной или иноземными купцами в условиях, не предполагавших создания крупных промышленных капиталов и дальнейшего развития ремесел для широкого рынка. Изделия таких производств как Бархатный двор, шелковая фабрика Паульсена, суконное заведение И. Тауберта, как и все изделия мануфактурного производства, составляли лишь незначительную часть обращавшихся на российском рынке товаров, оставаясь маргинальным явлением в экономической жизни, полностью зависящим от заказов казны и монополий, призванных укрепить эти производства, что было совершенно недостаточно. Как только монополии отменялись, мануфактуры в большинстве своем приходили в упадок[622 - См., об аналогичных процессах в Германии: Kocka J. Unternehmer in der deutschen Industrialisierung. G?ttingen, 1975. S. 29–30.]. Ремесло и мелкотоварное производство оставалось вне конкуренции, удовлетворяя по–прежнему потребности населения в товарах широкого потребления[623 - История России с древнейших времен до конца XVII века / [Милов Л. В. …]. С. 561.].

Схожая с текстильным производством ситуация существовала в металлургической отрасли, ориентированной на удовлетворение военных нужд государства. Для этих целей, начиная с 1630–х годов, с помощью иностранного капитала, с привлечением иностранных предпринимателей и около 600 иностранных мастеров, были построены первые металлургические заводы[624 - Там же, с. 558. «Из 28 металлургических мануфактур, действовавших в разные десятилетия XVII в., на средства казны было основано 3, русских торговых людей – 3, феодальной знати – 2 и иностранным капиталом – 20» (Там же, с. 559).]. Что же касается общего развития товарно–денежных отношений, то социально–экономический уклад России, особенно в условиях укрепления абсолютизма в XVIII в., не способствовал появлению сильного предпринимательского слоя и образованию значительных капиталов. Это означало, что на протяжении длительного периода протоиндустриализации в России, вплоть до середины XIX в., существовали относительно благоприятные условия для существования «нерегулярного» ремесленного производства на низшей ступени его институционального развития, без высокого уровня профессионализации и регламентации стандартов качества среди ремесленников. Эти формы ремесленного производства существовали вплоть до появления массового производства товаров народного потребления.

Видимая дилемма существования «средневекового института» цехового ремесла лишь с 1722 г. в России Нового времени решается с помощью различия универсальных принципов развития ремесел и технологий (технологический аспект), с одной стороны, и институтов ремесла (социальный аспект) в разных странах, с другой. К этому добавляется диахронное развитие ремесла в России и Западной Европе, создававшее дополнительную сложность для анализа в рамках концепции «догоняющей/отстающей экономики» теории модернизации, что заставило многих авторов пересмотреть в целом историю цехов и ремесла в контексте глобальной истории. Иными словами, история российских цехов предстает в ином свете, при условии, если она рассматриваются с позиций понятия темпоральности и российской цеховой топологемы[625 - Lucassen J., De Moor T., and Zanden J. L. van. The Return of the Guilds: Towards… P. 7: «We have the Great Divergence debate that recently stimulated new research into the comparative institutional and economic development of the different parts of Eurasia»; Термин «Великого расхождения» или «Великой дивергенции» введен политологом Самюэлем Хантингтоном. Он известен также под названием «Европейского чуда», который ввел в 1981 году австралийский экономист и историк Эрик Джонс (Jones E. The European Miracle: Environments, Economies and Geopolitics in the History of Europe and Asia (2rd ed.), Cambridge University Press, 2002. P. 6); Этот термин подвергся критике излишнего евроцентризма (Mokyr J. The Enduring Riddle of the European Miracle. 2002. URL: https://pdfs.semanticscholar.org/cd8f/1e78fb87473b8325987a30aa575592fa06f5.pdf (дата обращения: 10.11.2017); Blaut J. M. The colonizer’s model of the world: geographical diffusionism and Eurocentric history, New York, 1993, p. 64; Mokyr J. The Gifts of Athena: Historical Origins of the Knowledge Economy. Princeton, 2002; Mokyr J. The Enlightened Economy: an Economic history of Britain, 1700–1850. Harmondsworth, 2004.].

Если учесть, что территориальные сообщества ремесленников не являлись ни юридическим, ни фиктивным правовым лицом (persona fci ta), права которого были закреплены юридическим актом, введение цехов в 1722 году предполагало установление института организации городских ремесленников на принципиально новых началах[626 - См.: Пажитнов К. А. Ремесленное устройство в Московской Руси и реформа Петра… С. 163–166.]. Особо нужно отметить аргументацию И. М. Кулишера, признанного специалиста по экономической истории Западной Европы, о подготовленной почве для цехов в России, считавшего, что «различные виды наших промыслов уже рано организовались на союзном начале и последнее, следовательно, вовсе не являлось для них чем–то чуждым, искусственно им привитым». По его справедливому мнению, утверждать, «что дружины и артели были ничем иным как цехами, значит заходить слишком далеко»[627 - Там же, с. 46–47.]. Петр перенес цеховую организацию не в полном составе, но исходя из российских реалий, на что указывало отсутствие сложной регламентации, связанной с цеховым строем.

И. И. Дитятин, также отрицавший корректность сравнения с западноевропейскими цехами, настаивал на совершенной самобытности русских артелей. Согласно его классификации, это были артели промыслов, т. е., сезонные и крестьянские по составу – «союз полноправных» как по отношению к промыслу, так и к его результатам. Временные артели русских ремесленников крестьянского происхождения, меняющиеся от сезона к сезону по составу, не обладали ни структурными, ни организационными признаками, сравнимыми с цехами в Западной и Центральной Европе[628 - См.: Дитятин И. И. Устройство и управление городов России… Т. 1. С. 268–287, 281.]. Н. Д. Рычков, имевший схожее мнение, считал, что сообщества ремесленников не имели подобия с цехами. Он показывал это на примере отсутствия каких–либо ограничений со стороны правительства в отношении ремесленников во время правления Алексея Михайловича. Его мнение несколько противоречиво. Считая, что Петр I ввел цехи из фискальных и полицейских соображений, он говорит в то же время о повышении профессиональной подготовки ремесленников и о контроле качества товаров. Благодаря этому, потребитель должен был получить качественный продукт, а правительство – квалифицированные кадры. Цель, заложенная в петровском законодательстве, по мнению Рычкова, не была выполнена[629 - Рычков Н. Д. О цехах в России и Западной Европе… С. 811.]. Характерно, что во время написания автором своей статьи в 1863 г., когда он обозначил петровские цехи мертворожденными, у него по соседству в столицах в 1840–1860–е годы существовали многочисленные цехи с более чем столетней историей.

М. В. Довнар–Запольский и Т. П. Ефименко, не соглашаясь с В. Н. Лешковым о сходстве российских артелей с цехами, находили его в слободах, торговых рядах и сотнях городов Московского государства, особо выделяя золотых и серебряных дел мастеров в Серебряных рядах, склонных, по их мнению, к образованию корпораций[630 - Довнар–Запольский М. В. Организации московских ремесленников… С. 137–139; Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов… С. 14; Ефименко T. П. Очерк организации… С. 114–162.]. Эта критика не помешала М. Н. Тихомирову и А. М. Сахарову использовать концепцию Лешкова в 1950–е гг. Указывая на существование патронажных церквей, построенных определенным ремесленным сообществом, как существенного структурного признака корпорации, они считали возможным утверждать, что русские артели были непосредственными предшественницами петровских цехов как западноевропейского института[631 - Сахаров А. М. Цехи в России // Советская историческая энциклопедия. Т. 15. С. 762–763.]. Предостережение Тихомирова о чрезмерной модернизации этого феномена при переносе его в XII – XIII вв. все же не позволяет согласиться с ним в том, что такая преемственность была возможна в веке XVI.

Именно в этом контексте П. И. Лященко, К. А. Пажитнов, Ф. Я. Полянский и К. Н. Сербина предостерегали проводить прямые параллели с западноевропейскими цехами, считая такое сравнение неуместным, ввиду своеобразия российских цехов. Исследовать именно это своеобразие они и призывали[632 - Лященко П. И. История народного хозяйства СССР, т. 1… С 268–269; Пажитнов К. А. Организация ремесленной промышленности в Московской Руси…; Он же. Проблема ремесленных цехов…; Полянский Ф. Я. Городское ремесло… С. 15; Сербина K. Н. К вопросу об ученичестве… С. 148–168; Она же. Очерки из социально–экономической истории…; Она же. Ремесло и мануфактура в России в XVI–XVII веках…]. Логическое завершение этой историографической линии должно было привести к убеждению, что российские цехи не были чем–то искусственным, но имели своим оправданием усовершенствование ремесел, введение новых технологий и подготовку квалифицированных кадров, от чего зависело не только успешное развитие ремесла и всей промышленности, но и осуществление проекта модернизации в целом.

Таким образом, здесь предлагается довести определенную историографическую традицию до конца и преодолеть вердикт, вынесенный цеховому ремеслу в начале XX века, как «искусственно перенесенному] с германской почвы на совершенно чуждую им русскую»[633 - Дементьев E. M. Цехи в России… С. 131–134.]. Г. Л. Фриз отметил относительно «искусственности» создания цехов государством, что «формирование специфических социальных категорий не зависело исключительно от государства; как бы ни была важна его политика в отношении юридического закрепления или установления общественных порядков, царский режим с его пресловутой "недоразвитой бюрократией" был просто не способен конструировать социальную систему, законодательно оформлять ее и управлять ею»[634 - Фриз Г. Л. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Имперский период: Антология / Сост. М. Дэвид–Фокс. Самара, 2000. С. 143; «Посвященная сословной парадигме статья Грегори Фриза удачно дополняет работы Раева и Бушковича, в ней подчеркивается контраст между социальной структурой в России и сословными системами Западной Европы. Работа Фриза, поражающая широтой охваченных проблем, где предпринят синтез самых разнообразных материалов из области социальной истории, в какой–то мере стала кульминацией научной деятельности всего поколения "детей"» (Дэвид–Фокс М. Введение: Отцы, дети и внуки в американской историографии царской России // Американская русистика: Вехи. С. 28–31).]. Иными словами, правительство при всем желании не могло вводить цеховое управление, не считаясь с уже сложившейся традицией. Чтобы найти компромиссное решение и был введен дополнительный институт немецких цехов в Петербурге, куда могли записываться иностранные ремесленники. Еще одним компромиссным решением было создание разряда временноцеховых ремесленников. Кроме того, на территории города были разрешены производство владельческих и монастырских ремесленников для собственных нужд, но не на продажу, а также работа артелей. Все эти исключения в конечном итоге и составили гибридную специфику российского ремесла, сочетавшего цеховые и нецеховое ремесла, благодаря чему, по нашему мнению, была создана гибкая система реагирования на потребности, в большей мере, государства и элит, в меньшей – рынка, со всеми вытекающими отсюда последствиями зарегулированности и большой зависимости цехов от потребностей правительства, особенно в первые десятилетия их существования.

Возвращаясь к проблематике артелей, Пажитнов показал, что между различными организационными формами артели и цеха существовала принципиальная разница ввиду отличных принципов их организации. В то время, как артели решали поставленные задачи общими силами на началах равноправности, ремесленные цехи регулировали «условия хозяйственной деятельности своих членов как самостоятельных мелких производителей»[635 - Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов… С. 27.]. Артели руководствовались нормами цивильного или гражданского права, цехи же подчинялись нормам административного права. Он доказал, что как Лешков, так и Довнар–Запольский с Ефименко, ошибались, проводя параллели в развитии артелей или сотен, слобод и торговых рядов с цехами, и считая их прототипами последних. Если «артель преследует только частные интересы», то «цехи – вместе с частными также интересы общественные, регулируя условия ремесленной деятельности данной отрасли в целом на всем пространстве определенной территории. Соответственно с этим, права и обязанности членов артели определяются в феодальном обществе всецело свободным договором, права же и обязанности членов цеха определяются уставом, нуждающимся в санкции городского управления или даже часто государственной власти. Артели, следовательно, принадлежат к организациям типа товариществ (societas), а цехи – к организациям корпоративного характера (universitas)»[636 - Там же, с. 28.].

Поэтому, приведенных доводов авторов, говорящих о схожести ремесленных институтов в Западной Европе и в России до 1722 г., недостаточно. В попытке провести параллели между ними, видна тенденция, показать «историческую закономерность» и «детерминированность» исторического развития на примере «корпоративных институтов» ремесленников средневековой Руси. Это, в свою очередь, должно было доказать правильность принципов марксистско–ленинской теории во всех областях исторического знания. Поэтому неважно, Россия или Западная Европа – «исторические законы» должны были распространяться на все области и регионы мира, в том числе и на историю возникновения городов, в которой ремесленники и их цехи сыграли решающую роль[637 - Сахаров A. M. Города северо–восточной Руси…; Тихомиров M. Н. Древнерусские города… С. 33; Он же. О купеческих и ремесленных…]. На самом деле, предполагаемая (формальная) схожесть ремесленных институтов исчезает при более пристальном рассмотрении средневекового ремесла. По существу, формы организации русских ремесленников не имели ничего общего с западноевропейскими. Рычков справедливо замечал, что цехи в России совершенно новый институт.

Что же касается развития цехов в России, то среди подавляющего большинства авторов: И. И. Дитятин, А. И. Гайсинович, А. М. Сахаров, М. Н. Тихомиров, Е. В. Анисимов и мн. др., существует единодушное мнение о бесполезности и ненужности введения цехов как чисто бюрократического проекта, и об отсутствии для них будущности в России, как института «средневекового феодализма». Такой взгляд, предполагающий исключительно рестриктивную роль российских цехов как «феодального» и устаревшего института в XIX и XX вв., требует своего переосмысления[638 - См.: Richardson G. A Tale of Two Theories: Monopolies and Craft Guilds in Medieval England and Modern Imagination, Journal of the History of Economic Thought, 23 (2001), pp. 217–242; Lis C. and Soly H. Craft Guilds in Comparative Perspective: The Northern and Southern Netherlands, A Survey, in Prak et al. (eds.). Craft Guilds in the Early Modern Low Countries, pp. 1–31, 2–5; Epstein S.R. Craft Guilds in the Pre–modern Economy: A Discussion, Economic History Review, 61 (2008), pp. 155–174; Kluge. Die Z?nfte, pp. 13–21; Lucassen J., Moor T. d., and Zanden J. L. van. The Return of the Guilds: Towards… P. 7: «Twenty years ago, guilds were decidedly out of fashion with historians. The accepted wisdom was that guilds were a European medieval phenomenon which stifel d entrepreneurship and innovation by laying down specific rules for the production of goods and services, and had therefore become less important in English towns by the seventeenth century, and never became established in the Americas. On the European continent their importance dwindled towards the end of the ancient re?gime, when economic corporations were toppled along with the rest of the old order» (По мнению авторов статьи, двадцать лет назад цехи не были в моде у историков. Общепринятая истина гласила, что цехи в средневековой Европе были феноменом, тормозившим развитие предпринимательства и появление инноваций за счет установления определенных правил для производства товаров и услуг и поэтому к XVII веку их значение в городах Англии падает, а на американском континенте они не получили никакого развития. На европейском континенте их значение упало с концом «старого режима», когда экономические корпорации были упразднены вместе с остальной частью старого порядка).].

Делая данный историко–историографический экскурс в историю городского ремесла, можно невольно подпасть под обаяние «республиканских» традиций Новгорода и Пскова и вынести обвинительный приговор агрессии Московских великих князей, прекративших «естественный» ход развития городов–государств, находившихся на западной окраине Русского государства, и не давшего таким образом развиться ремесленным корпорациям. Но если мы исходим из того, что не существует никакой исторической необходимости, а тем более закона, согласно которому сообщества людей должны проходить определенные стадии развития, то нет такой исторической необходимости для восточнославянских городов, которая бы диктовала необходимость появления в них ремесленных цехов. Такой закономерности просто не существовало. Ремесленные цехи в Западной Европе появились в XI в. и достигли своего расцвета в XIV – XV вв. – именно во время существования и расцвета городов–государств Северо–Западной Руси[639 - См.: Стоклицкая–Терешкович В. В. Очерки по социальной истории немецкого города в XIV–XV веках. М.–Л., 1936. С. 31–104.]. Иными словами, у Новгорода и Пскова было достаточно времени и средств для учреждения ремесленных цехов, тем более, что пример был постоянно перед глазами, но их не было там и в помине. Можно предположить, что исторические реалии и традиции Киевской Руси, а тем более Русского государства, не несли в себе возможности и необходимости возникновения ремесленных цехов в наличном социуме. Цехи, возникшие в государствах западных и восточных славян, в Польше, на Украине (Магдебургское право), были привнесены из Германии, поэтому логично, что и Петр прибег к такому заимствованию.

Гипотетически ремесленников можно считать заслуженными претендентами на возникновение и существование средневековых корпораций, не достигших все же того влияния, которым владело родовое боярство и богатое купечество в жизни Новгорода и Пскова. Этот социальный слой относился к черным или меньшим людям и не мог претендовать на ту роль, которые играли цехи в западноевропейских городах[640 - Можно согласиться с мнением Манфреда Хильдермайера, считающего, что в средневековой Руси не было достаточно значимой социальной, политической или экономической силы, способной инициировать или поддержать возникновение таких профессиональных корпораций как цехи (Hildermeier M. Geschichte Russlands. Vom Mittelalter bis zur Oktoberrevolution. M?nchen, 2013. S. 79, 81, 94–95, 196–198).]. Хотя данное утверждение можно распространить скорее на первые столетия существования Новгорода и Пскова. В XV в. наблюдается рост числа «житьих людей» и горожан, приобретавших мелкие вотчины, а значит и претендовавших на гарантии своих прав, что, в свою очередь, могло стать в долгосрочной перспективе основой, в том числе, и для образования профессиональных корпораций[641 - Аракчеев В. А. Средневековый Псков… С. 64.]. Но после пройденной этими городами в 1478 г. и 1510 г. исторической «развилки»: событий, казавшихся современникам катастрофой, данный сценарий развития перестал быть актуальным[642 - Там же, с. 96.].

Указание В. А. Аракчеева вслед за Ю. Г. Алексеевым на то, что в событиях 1483–1486 гг. разделительная черта в конфликте четко проходила между двумя социальными группировками: посадниками, боярами, житьими люди, с одной стороны, и черными «молодшими» людьми, с другой, указывает на стабильное сохранение базисного структурного элемента вечевых демократий – посадского торгового и ремесленного населения. Последнее сохраняло за собой право участия в вечевом собрании, составляя, по–видимому, его костяк, хотя реальная власть и сосредоточивалась в руках посадников и городских чиновников – бояр[643 - Там же, с. 60; См.: Алексеев Ю. Г. Черные люди Новгорода и Пскова: К вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины // ИЗ. М., 1979. Т. 103. С. 269.]. Несмотря на это, в большинстве случаев, правящая элита была заинтересована в сохранении внутриполитического баланса в интересах не только своей социальной группы, но и всего городского сообщества: «[…] еще в 1534 г. беглый дьяк Родион делил население Пскова на две части: "купцов, которыи з Москвы приведены и чорных людеи пскович". Причем, по мнению перебежчика, черные люди не могли служить надёжной опорой наместников, так как горожане, несмотря на запреты властей, часто собирают вече»[644 - Аракчеев В. А. Средневековый Псков… С. 108.]. Несмотря на это, четкой антагонистической линии между различными социальными группами провести нельзя, так как залогом социального мира был факт раздробленного на локальные группировки купечества с местными интересами, включенного на «нижнем этаже» посадских структур в активное взаимодействие с ними, а значит и с черными людьми[645 - Петрухинцев Н. Н. Внутренняя политика Анны Иоанновны (1730–1740). М., 2014. С. 131.].

С помощью краткого экскурса в историю допетровского ремесла, мы попытались показать альтернативность исторического развития и наличие в каждом моменте времени исторической «развилки», которая, на наш взгляд, находилась между городами–государствами Новгородом и Псковом и существованием ремесла под сильным контролем в условиях Русского государства. После присоединения Новгорода и Пскова к последнему исторический выбор был сделан, а значит вопрос о том, какое развитие с нашей точки зрения могло быть наиболее целесообразным, теряет смысл. В создавшихся условиях цехи могли появиться лишь благодаря инициативе государства, а не «снизу», в результате развития городской «промышленной» прослойки, что в условиях петровских реформ уже не могло стать актуальным трендом.

***

Введение цехов в России и в Петербурге, в частности, обуславливалось рядом факторов: личностью Петра и его пристрастием к ремеслам, внутренней социально–экономической потребностью и отчасти внешнеполитической ситуацией. Обратимся к личности Петра I как к «работнику на троне». Образ царя–ремесленника или царя–работника тесно связан со строительством Петербурга, армии и военно–морского флота, жизнь и существование которых непосредственно зависели от развития ремесел[646 - Анисимов Е. В. Юный град… С. 13, 44–45, 74–146, 262–290.]. В 1714 г., согласно сведениям брауншвейгского резидента Вебера, Петр, празднуя спуск военного корабля в Петербурге, обратился с речью к присутствующим: «Кому из вас, братцы мои, хоть бы во сне снилось лет 30 тому назад, что мы с вами здесь, у Остзейского моря, будем плотничать и в одежде немцев, в завоеванной у них же нашими трудами и мужеством стране, построим город, в котором вы живете, […] что увидим у себя такое множество иноземных художников и ремесленников […]»[647 - Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников / Ключевский В. О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли / Сост., вступ. ст. и примеч. В. А. Александрова. М., 1991. С. 220–221.]. Для царя было характерным и естественным, говоря о своих удавшихся и перспективных идеях и замыслах, обращаться к своим соратникам и сотрудникам, используя образы и понятия «художников», «ремесленников» и «ремесла». Это был способ преобразования России, способ строить ее в прямом и переносном смысле по–новому.

Обращаясь к образу Петра I важно отметить, что речь идет не только об исторических штампах и политических инсценировках власти и «потентата». Известна крайняя непосредственность Петра и задокументированные факты, по которым можно довольно полно реконструировать личные пристрастия царя к ремеслам, не остававшимся «всего лишь» его свободным времяпрепровождением. Можно сказать, что методика освоения и практического применения ремесла была его методикой и стратегией преобразования действительности. Графу Г. Ф. Бассевичу принадлежит ценное наблюдение, относящееся к 1723 году, о повседневной одежде Петра Великого, пригодной «для занятий плотничной и другими работами, в которых он часто упражнялся»[648 - Петр Великий: Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты… С. 166.].

Живой интерес государя к ремеслам, ремесленникам и их образу жизни мог проявляться в повседневности самым неожиданным образом. Камер–юнкер голштинского герцога Карла–Фридриха Берхгольц зафиксировал в дневниковой записи от 5 ноября 1724 г., как царь запросто зашел в гости к немецкому булочнику: «У одного немецкого булочника, живущего в соседстве императорского Зимнего дворца, была свадьба […]. Император, вероятно мимоездом, услышав музыку и любопытствуя видеть, как справляются свадьбы у этого класса иностранцев, совершенно неожиданно вошел в дом булочника с некоторыми из своих людей, приказал накрыть там два особых стола, один для себя, другой для своей свиты, и более трех часов смотрел на свадебные церемонии и танцы. Во все это время он был необыкновенно весел»[649 - Анисимов Е. В. Петр Великий… С. 17.]. В данном поступке Петра отражались не только его непосредственность и интерес к повседневным западноевропейским практикам. Его поведение манифестировало новое отношение к иностранцам в России не на частном, а на государственном уровне, указывало на их изменившийся статус, когда, согласно свидетельству современника из Германии, «русские отказались от своей ненависти к иностранцам»[650 - Weber F. Ch. Das ver?nderte Russland… Vorbericht.]. Несмотря на то, что последнее утверждение носило скорее декларативный характер, оно показывает изменившуюся государственную идеологию. Это послание было запущено, и адресат прочитал его совершенно адекватно пожеланиям монарха, возможно, вопреки интенции большинства населения страны.

Будучи человеком «барочным» по происхождению и став сыном эпохи Просвещения[651 - См. об образе просвещенного монарха и «темного русского народа» у британцев в XVIII в.: Binney M. Empire, Spectacle and the Patriot King: British Responses to the Eighteenth–Century Russian Empire // Quaestio Rossica. Vol. 5. 2017. № 2. С. 385–405.], Петр Великий не был исключением среди европейских монархов, освоив множество ремесленных профессий, среди них: столяра, плотника, кораблестроителя, кузнеца, слесаря, токаря, оружейного мастера и прочих[652 - Анисимов Е. В. Петр Великий… С. 27.]. Как образно писал В. О. Ключевский: «[Его] рука инстинктивно просилась за инструмент; ему все хотелось сработать самому. Охота к рукомеслу развила в нем быструю сметливость и сноровку […] По смерти его чуть не везде, где он бывал, рассеяны были вещицы его собственного изделия, шлюпки, стулья, посуда, табакерки и т. п. […] Успехи в рукомесле поселили в нем большую уверенность в ловкости своей руки»[653 - Ключевский В. О. Петр Великий, его наружность, привычки, образ жизни и мыслей, характер // Он же. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. / Сост., вступ. ст. и примеч. В. А. Александрова. М., 1991. С. 176–177.].

Не стесняясь учиться «художествам и ремеслам», Петр I охотно брал на себя роль «ученика». Его современник, Жак Савари де Брюлон (1657– 1716), писал о нем в «Экстракте», опубликованном в 1747 г., в духе своего времени: «Ничто от любопытства сего Великого Монарха не ушло, и никакое ремесло от Царских ево очей не укрылось; а все сие изволил для такого ревностного усердия смотреть, дабы подданных своих таким же мануфактурам, ремеслам, и художествам обучить. А понеже намерен был сам мастером и учителем у них быть, во всяких работах и мануфактурах; то для сего высокого намерения сам всему учился, и к мастерам всякого художества собственною особою ходить изволил. С кузнецами, молотом трудился; с плотниками бревна, брусья, и доски тесал; с кожевниками кожи строгал, и одним словом; все то с неописанным усердием своими Монаршими руками делал»[654 - Савари де Брюлон Ж. Экстракт Савариева лексикона о комерции / Пер. с фр. С. Волочков. [СПб.], [1747]. С. 21–22.]. Не было ничего естественнее для царя–ремесленника, понимавшего «образование и науку как сугубо практические общественные институты», внести перечень ремесленных мастерских в штат петербургской Академии наук[655 - Ларина Я. Осмысление роли образования в государственном строительстве: проекты Генриха Фика первой четверти XVIII века // «Регулярная академия учреждена будет…». Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века / ред. И. Федюкин, М. Лавринович. М., 2015. С. 71.]. Логично, что и ремесленники Петербурга – рукотворные создатели города – удостоились пристального внимания историков[656 - См.: Гайсинович A. И. Цехи в России в XVIII в… С. 523–568; Кошелева О. Люди Санкт–Петербургского острова… 226–242; Луппов С. П. История строительства Петербурга… С. 89–92; Полянский Ф. Я. Городское ремесло… С. 20.].

С начала XVIII в. статус иностранцев в России резко меняется. Их массивное присутствие, а также радикальный отход Петра I от «русской старины» накладывает свой отпечаток на восприятие его в народе. Согласно распространенному мнению того времени, Петра I «подменили немцы», конечно же «на немца». Но кроме отрицательно коннотированных и бытовавших среди населения образов «царя–немца» или «царя–антихриста», позже в литературе утвердился и образ царя–ремесленника, воплощенного в памятнике, установленном в Петербурге напротив здания Главного Адмиралтейства. Монарх изображен с засученными рукавами работающим топором при постройке лодки[657 - Первоначально установлен в 1910 г. Скульптор Леопольд Адольфович Бернштам. Николай II подарил Заандаму в 1911 г. копию этого памятника. Повторно ? в 1996 г. Этот памятник подарен городу Санкт–Петербургу королевой Нидерландов Беатрикс и открыт наследным принцем Нидерландов Виллемом–Александром. Данный жест доброй воли был повторением того, что был сделан Николаем II в 1911 году, когда в Заандаме был установлен подаренный им памятник «царю–плотнику» (см.: Хвостова Г. А. Памятники царю–плотнику в Санкт–Петербурге и Саардаме // Сообщения Российско–Нидерландского научного общества / ГЭ, СПб. фил. архива РАН. СПб., 2003. Вып. 1. С. 286–291; Вагеманс Э. Царь в республике. Второе путешествие Петра Великого в Нидерланды. (1716–1717). Перевод с нидерландского В. К. Ронина. СПб., 2013. С. 193, 196; Он же. Образ царя–плотника в литературе // Он же. Петр Великий в Бельгии. СПб., 2007. С. 53–68).]. Здесь же у подножия другие ремесленные инструменты: циркуль, угол и киянка. Этот памятник служит буквальной иллюстрацией выражения А. С. Пушкина о том, что «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек»[658 - Пушкин А. С. О ничтожестве литературы русской. ? Полное собрание сочинений в 10 тт. Т. 6. Критика и публицистика. М., 1959–1962. Т. 6. С. 408.].

Этот мотив также использован художником А. Толяндером в 1874 г. Напротив памятника расположился берег Васильевского острова, речь о котором пойдет ниже. При строительстве новой столицы в «финских болотах», царь–реформатор имел ясное представление о новой столице, как о цветущем городе ремесленников: «Желание мое – насадить в столице сей рукомеслие, науки и художества вообще»[659 - Нартов А. К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого / Предисл. и коммент. Л. Н. Майкова // Записки Императорской Академии наук, 1891. Т. 67. С. 46.]. В связке «наук и художеств» преобладали последние, так как имели прежде всего прикладное значение и отвечали таким практическим интересам Петра I, как строительство Петербурга, армии и флота. К «художествам» относили как технические науки, так «и сложные ремесла, требовавшие больших навыков и длительного обучения»[660 - Загорский Ф. Н. Андрей Константинович Нартов… С. 28.]. Как отмечал С. П. Луппов, «переселение в Петербург большого числа ремесленников создавало в городе постоянные кадры мастеровых людей разных специальностей, что содействовало как развитию промышленности Петербурга, так и строительству самого города, и его благоустройству»[661 - Луппов С. П. История строительства… С. 25, 27; См. указы с 1700 по 1719 г.: ПСЗ–1. Т. 4. № 2449: О сборе мастеровых людей; Т. IV. № 2485: О смотрении губернаторов, чтобы в числе высылаемых из Губерний плотников и мастеровых людей не было дряхлых и увечных; Т. V. № 2626: О выдаче провианта мастеровым людям; Т. V. № 2862: О недержании никому у себя в доме никаких пришлых людей без поручных записей; Т. V. № 3016: О высылке на житье в Санктпетербург купецких и ремесленных людей.]. Нужно сказать, что данная практика массового привлечения ремесленников для выполнения градостроительных и иных работ большого объема имеет глубокие исторические корни[662 - См., напр.: Артель и артельный человек… С. 171–187; Тихомиров М. Н. Древнерусские города… С. 127–137; Сахаров А. М. Города Северо–Восточной Руси XIV – XV вв… С. 131–132; Хорошкевич А. Л. «Брань» из–за смердов в Пскове в 80–х годах XV в… С. 48–50.].

Можно сомневаться в достоверности и точности записок А. К. Нартова, но важен его посыл, не способный исказить главный смысл петровских начинаний, черты характера самого Петра, его высказывания, в которых отразились среди прочего корпоративные нормы цехового ремесла в виде «регулярного» ученичества. Нартов писал, что царь говаривал во время работы на токарном станке: «Я должен у моего механика и токарнаго мастера урок свой кончить»[663 - Нартов проходил до 1712 г. первоначальное обучение в токарной мастерской в Сухаревой башне у Иоганна Блюхера. В 1712 г., когда старший токарь, конструктор и строитель токарных станков Блюхер умер, станки были переданы его ученику, переведенному в этом же году в Петербург // Загорский Ф. Н. Андрей Константинович Нартов… С. 10–11; Нартов А. К. Достопамятные повествования… Т. 67. С. 91.]. Согласно свидетельству придворного токаря о путешествии царя по Европе, в мае 1697 г. тот «посещал ремесленников, осматривал работу и рукоделие их» в Кёнигсберге, а в августе в Заандаме, к северо–западу от Амстердама, «обучался […] корабельному строению, здесь работал, яко простой плотник, […] здесь имел знакомство с лучшими рукодельщиками и в часы отдохновения учился токарному искусству»[664 - Нартов А. К. Достопамятные… С. 2–3; Заандам (нидерл. Zaandam; ранее также Saenredam, Saardam и Zaardam), устаревшее Саардам, сегодня часть муниципального образования Zaanstad. Название Саардам в русском языке появилось из некорректного немецкого варианта Saardam.]. Купив «разные плотничьи инструменты», Петр «хотел изготовить себе ванну и сделать разные другие вещи»[665 - Я.–К. Номен. Записки о пребывании Петра Великого в Нидерландах в 1697–1698 // Петр I: воспоминания, дневники, письма / составитель, [вступительная статья, подготовка текста и примечания] Я. А. Гордин. СПб, 2018. С. 193–194.].

Для Петра как практика, было естественным сравнивать воспитание «нового человека» с обработкой материала на токарном станке: «Таково–то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов»[666 - Я.–К. Номен. Записки о пребывании Петра Великого в Нидерландах в 1697–1698. С. 34.]. Таким образом, цареву токарню можно назвать не просто производственным помещением, но и экспериментальной лабораторией, важным жизненным пространством царя, где он, кроме непосредственной работы на токарных станках, размышлял о новых проектах, обедал и принимал членов правительства с докладами, обсуждал решение государственных проблем, в том числе и вопросы «регулярного» ремесленного образования[667 - Там же. С. 35, 53–54.].

Известно, что в петровской библиотеке имелось одиннадцать иностранных произведений по токарному искусству, что позволяет предположить наличие глубокого понимания Петром важного значения данного ремесла в развитии русской промышленности, как крупной, так и ремесленной. Характерно, что во время месячного пребывания Петра: конечно со своим токарным станком и с Нартовым, на Истецких железных заводах Миллера в 1724 г., царь собственноручно выковал 18 пудов железа, за что и потребовал платы с заводчика в 18 алтын. На эти деньги он приобрел себе в московских торговых рядах башмаки, «которые, подлинно купя и нося, показывал многим и разсказывал, что выработал (заработал. – А. К.) он их сам своими руками»[668 - Там же, с. 54–55, 115; Известно, что царь охотно носил обувь голландского производства.].

Заметим, что токарное мастерство было не только способом ремесленников зарабатывать себе на жизнь, но и излюбленным занятием многих представителей дворянства, вплоть до императоров и королей. Петр I страстно любил токарничать, для чего при Летнем дворце имелась специальная токарная мастерская («токарный кабинет») с обширной коллекцией в 27 токарных станков. Первоначально царь работал на станках из Амстердама и из Франции, позже коллекция пополнялась изделиями собственных мастеров. Петр особенно любил вырезать предметы из слоновой кости и из дерева – именно те предметы, которые изготавливал немецкий токарный подмастерье Герман Верман – герой в повести Н. С. Лескова «Островитяне»[669 - Лесков Н. С. Островитяне // Полное собрание сочинений. Изд. 3. Т. 12. СПб., 1902; Келлер А. В. Петербургский немец. Из истории токарного ремесла на примере повести Н. С. Лескова «Островиятне» // Вестник Томского государственного университета. 2020. № 451, с. 124–131.].

В начале XVIII века резьба по кости вошла в моду в Европе, где при многих европейских дворах имелись токарные мастерские: «В этом отношении токарня при дворе [Петра I] придавала личности монарха оттенок рачительного хозяина государства и человека высокой европейской культуры»[670 - Загорский Ф. Н. Андрей Константинович Нартов… С. 11–12.]. Известно, что царь, находясь в дружеских отношениях с прусским королем Фридрихом Вильгельмом I, подарил ему в октябре 1718 г. кубок, изготовленный им лично, и доставленный в Берлин «любимым токарем» Петра А. К. Нартовым, вместе с токарным или «медальерным» станком, на котором тот обучал короля токарному делу[671 - Нартов А. К. Достопамятные… Т. 67. С. 60, 123.]. Еще один токарно–копировальный станок для «медальерных» работ, подаренный Петром французскому двору в 1720 г., был изготовлен, по–видимому, специально для несовершеннолетнего Людовика XV. Эти станки разных конструкций, разработанные «царскими токарями» И. Блюхером (Еган Блеер), Ф. Зингером, А. Нартовым, Г. Занепенсом, С. Яковлевым можно увидеть сегодня в Государственном Эрмитаже (12 станков), Летнем дворце Петра I и в Меншиковском дворце в Петербурге[672 - Борисов В. П. Токарные художества Петра Великого // Природа. № 7. 2004. С. 93–94; М. Э. Гизе дает подробное описание двух видов токарно–копировальных станков: «Токарно–копировальные станки XVIII в. по специфике выполняемой на них работы можно подразделить на две группы. К первой относятся "персонные", или "медальерные" станки. Свое название они получили от того, что с их помощью на плоских торцевых плоскостях обрабатываемых предметов наносили рельефные изображения, или узоры. Украшенный таким образом предмет называли "медалью", или "медальоном". Эти станки были впервые созданы в "Токарне" Петра I. Кроме создания барельефов, в меньшем масштабе повторяющих рельеф образца, или копира, станки этой группы служили для нанесения на плоские донца и крышки табакерок и всевозможных коробочек сложных линеарных узоров, или "роз", которые наносились с помощью специальных бронзовых копировальных шайб. В движение эти станки приводились вручную, но процесс обработки был уже механизирован и не требовал от работающего на нем человека умения обращаться с резцом. Его роль взял на себя изобретенный в это время самоходный суппорт, которому было суждено сыграть исключительную роль в осуществлении промышленного переворота. Изобретение и дальнейшее усовершенствование и использование самоходных суппортов как средства, заменившего "не какое–либо особенное орудие, а самую человеческую руку" и давшего возможность "машинным способом придавать необходимые для отдельных частей машин строго геометрические формы: линии, плоскости, круги, цилиндры, конусы и шары" К. Маркс считал необходимым и исходным условием развития крупной промышленности, предоставившим ей возможность "производить машины машинами". Вторая большая группа токарно–копировальных станков предназначалась для изготовления и украшения сложных по форме объемных художественных изделий, сходных по жанру и с декоративно–прикладным (Гизе М. Э. Очерки истории художественного конструирования… С. 49–51; Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 23. М., 1954. С. 396).]. Что пристрастие Петра к токарному ремеслу стало традицией в семье Романовых, свидетельствует учебная комната сыновей Николая I, Николая и Михаила, в Эрмитаже. Основу экспозиции в ней составляют станки из придворной токарной мастерской Петра I: три боковых токарно–копировальных станка, два медальерных и станок для нарезания зубчатых колес, созданные за период с 1712 по 1729 гг. мастерами «токарни». Во времена Анны Иоанновны токарные станки вместе с учениками и мастеровыми переданы в ведение Академии наук[673 - Нартов А. К. Достопамятные… Т. 67. С. XIX.].

Помимо сложной социально–сословной идентификации российского городского ремесленника, существовала еще одна трудность, характерная для протоиндустриального периода, особенно в XVII и XVIII вв., – это проведение границы между ремесленными мастерскими, фабриками и заводами[674 - Согласно Жалованной грамоте городам 1785 г. состояние цеховых ремесленников входило в сословие городских обывателей; см.: Бугров К. Д., Киселев М. А. Рец. на: А. К. Smith. For the common good and their own well–being: social estates in Imperial Russia. N.Y., 2014 // Российская история. 2016. № 1. С. 172–175; Побережников И. В. Протоиндустриализация как субпроцесс… С. 14–34; Kriedte P., Medick H., Schlumbohm J. Eine Forschungslandschaft in Bewegung: Die Proto–Industrialisierung am Ende des 20. Jahrhunderts // Jahrbuch f?r Wirtschaftsgeschichte, Bd. 1998/2, S. 9–20; Mendels F. Proto–Industrialization: The First Phase of the Industrialization Process // The Journal of Economic History. 1972. Vol. XXXII, № 1. P. 241–261.]. В каких–то случаях ремесленная мастерская сохраняла свой формат, в каких–то – она перерастала в мануфактуру, фабрику или завод, или входила в последние как их составная часть в форме «цеха». Эта специфика размытости границ между формами промышленного предприятия существовала большую часть XIX в., не говоря уже о XVIII в., где фабрикантом или заводчиком могли назвать и ремесленного мастера. Все зависело от того, проходил ли промышленник по ведомству Мануфактур–коллегии или другого государственного ведомства, цехового ремесленного управления после его введения в 1722 г., или купечества и мещанства. Так, посадские люди вообще редко отмечали свою специальность в сказках 1718 г., тем не менее О. Е. Кошелевой удалось выявить среди этой категории населения каменщиков, слесарей, столяров, мастеров серебряного дела, калашников, портных, шапошников, сапожников, шорников и седельников[675 - Кошелева О. Е. Люди Санкт–Петербургского острова… С. 228.].

Л. В. Милов и Н. И. Цимбаев, говоря об относительности успеха мануфактур, имевших компенсационные механизмы выживания, основанные на подневольном труде, назвали три фактора, негативно сказывавшихся на развитии крупных форм производства и генезиса капитализма в России, что в свою очередь обеспечивало благоприятные условия для существования ремесленных форм производства[676 - История России XVIII – XIX веков / Л. В. Милов, Н. И. Цимбаев… С. 288; см.: Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 418 – 493.]. Это отсутствие экспроприации непосредственных производителей ввиду «остр[ого] дефицит[а] свободной рабочей силы, господство краткосрочной системы вольного найма (поденщины) как в ремесленном, так и в мелкотоварном производстве и высокий уровень оплаты труда »[677 - Милов Л. В. Великорусский пахарь… С. 487; Структура крестьянских промыслов Европейского Севера, описанная В. А. Саблиным, может быть распространена за некоторыми исключениями на все рассматриваемые старопромышленные районы: «Условия, в которых приходилось вести хозяйство северному крестьянину, способствовали складыванию многоотраслевой структуры деревенского производства. Для восполнения дефицита своего бюджета крестьянин издавна прибегал к различным промысловым занятиям. […] Степень вовлечения северного крестьянства в промысловые занятия была различной. На их географию влияли, в первую очередь, природно – климатические условия, определявшие интенсивность развития сельского хозяйства. Если сравнительно мягкий климат Вологодской и Северо – Двинской губерний позволял крестьянину сосредоточить свои усилия в основном на земледелии и скотоводстве, то в лесной и тундровой зоне Архангельской губернии, территории Карелии и Коми такой возможности не было. […] Среди кустарно ремесленных промыслов Карелии получили развитие сапожный, кузнечный, портняжный, плотничий, столярный, печной, слесарный, бондарный […]. В Архангельской губернии – косторезный (Холмогорская волость) промысел, баржестроение в Шенкурском и Пинежском уездах, бондарное, сапожное, пенько – прядильное, точильное производство и др. В Коми – замшевое производство (Ижмо – Печерский уезд), плотницкий, сапожный, портняжный, валяльный и столярный промыслы и другие. В Вологодской губернии – кузнечный, кружевной (22 185 кружевниц по данным 1927/28 года), роговой (718 мастеров по тем же данным), сапожный, мельничный, гончарный, корзиночный, валяльный и другие. В Северо – Двинской губернии кустарно – ремесленными промыслами было занято 18,3 процента – 19 процентов дворов. Наибольший удельный вес среди домашних промыслов принадлежал группе промыслов по изготовлению одежды и обуви (валяльное, портняжное и сапожное занятие) и обработке дерева (выгонка смолы, бондарное, столярное производство, плетение корзин). Меньшее развитие получили металлообработка (кузницы), производство продовольственных продуктов (водяные мельницы и маслобойки), обработка глины (посуда и кирпич), производство инвентаря, инструментов, выделка кож и овчин. Ежегодно из Кемского уезда Карелии и приморских волостей Летнего берега и Онежского уезда Архангельской губернии на промысел уходило до 2700 – 2800 «промышленников » (Саблин В. А. Промыслы и их роль в крестьянском хозяйстве Европейского Севера в 1910–е —1920–е годы // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко–культурного наследия / Гл. ред. Г. В. Судаков. Сост. С. А. Тихомиров. Вологда, 2007. С. 258 –267. URL: http://www.booksite.ru/fulltext/suda/kov/2_12.htm (дата обращения: 29.01.2016).]. В XVII в. «изделия мануфактурного производства […] составляли незначительную часть обращавшихся на нем товаров. Потребности населения в промышленных изделиях по–прежнему удовлетворялись ремеслом и мелкотоварным производством. В условиях отсутствия товарного характера промышленного производства не могли осуществляться ни увеличение предпринимательского капитала, ни расширенное воспроизводство»[678 - История России с древнейших времен до конца XVII века / [Милов Л. В. …]. С. 561.]. Согласившись с выводами Милова, можно все же, сославшись на данные Е. И. Заозерской, констатировать определенное развитие на текстильных мануфактурах в первой четверти XVIII в. в сторону вольнонаемного труда. 90% рабочей силы на этих мануфактурах комплектовалось по найму, и лишь в 1730–40–х гг. наблюдался резкий рост принудительного труда, после чего наемный труд снова нашел более широкое распространение и занял ведущее место[679 - См.: Заозерская Е. И. Мануфактура при Петре I…; Она же. Развитие легкой промышленности в Москве…].

Приведенные Миловым данные об оплате ремесленного труда, дают ориентир для оценки последующего развития оплаты труда и цен на продукты повседневной жизни, прежде всего на питание и одежду. Минимальная поденная оплата малоквалифицированного или неквалифицированного труда чернорабочих в XVII в. достигала одного алтына или 3 коп. в день. Примерно столько же получали мастеровые при эпизодическом найме у ремесленников, оплачивавших свободный труд по его стоимости. Во второй половине XVII в. «на один алтын можно было купить 5–6 кг ржаной муки или каравай хлеба в 9 кг, или 4 кг гречневой крупы, или 9 кг яшного солода, или пять–шесть десятков яиц, или 1,7 кг свиного сала, 1,5 кг свежей осетрины или семги»[680 - Милов Л. В. Великорусский пахарь… М., 2006. С. 487.]. Трудясь только 5 дней в неделю, «поденщик мог заработать в год на алтынной оплате примерно 7 руб. 50 коп. А годовой прожиточный минимум (на питание) одного работника мог быть равным 2–2,5 руб. […] Комплект летне–зимней одежды стоил ориентировочно 1,5–1,8 руб. Готовый сруб большого дома (ок. 70 м

) стоил 8–10 руб.»[681 - Там же, с. 488.]. Сравнительно с ними, монастырские ремесленники или так называемые «шваленные» мастера: кузнецы, кожевники, сапожники, суконники, портные, коновалы и т. д., имели более благоприятные условия, так как получали бесплатное питание и одежду, но годовое жалованье у них было гораздо ниже: от 0,7 до 1 руб., редко доходя до 2–2,5 руб.[682 - Там же.] С дневным алтынным заработком, поденщик мог жить 3–5 дней.

Фабрикам и мануфактурам трудно было перебить предложение ремесленной промышленности ввиду значительно более высокого уровня оплаты квалифицированного свободного ремесленного труда, целью которого не являлось все большее капиталистическое накопление, играющее не самую важную роль в жизненных ориентирах ремесленника, основанных на иной системе ценностей. Его интерес заключался, прежде всего, в обеспечении своего безбедного и достойного существования. В 1613–1614 гг. рядовые ремесленники в Москве поденно зарабатывали 3–4 коп., что соответствовало 4,2–5,6 коп. по ценам второй половины XVII в. и составляло при 250 рабочих днях условный годовой оклад от 10,5 до 14 руб. Для примера, сапожник «в начале XVII в. получал за шитье пары добротных сапог один алтын (3 коп.)»[683 - Там же.].

Примерно такое же соотношение в оплате труда квалифицированного и малоквалифицированного ремесленника существовало в XVIII в., с постепенной тенденцией ее роста в связи с дороговизной в новой столице. Для сравнения, сапожник первой четверти XVIII в. в год мог заработать 12 руб., если принять в расчет его среднюю производительность в неделю (8–10 пар). Соответственно, суммарный идеальный итог стоимости его работы за год при производительности в 400 пар мог составлять 12 руб., а то и 18 руб. при шитье более дорогой обуви[684 - Там же, с. 489.].

Москва, как крупнейший центр ремесленной промышленности России, располагала множеством ремесленных кварталов и слобод[685 - Заозерская Е. И. Бегство и отход крестьян в первой половине XVIII в… С. 183; Сакович С. И. Социальный состав московских цеховых ремесленников… С. 238–261.]. Вот как описывал Адам Олеарий московских ремесленников в Китай–городе: «Перед Кремлем находится величайшая и лучшая в городе рыночная площадь. […] На площади и в соседних улицах каждому товару и каждому промыслу положены особые места и лавки, так что однородные промыслы встречаются в одном месте. Торговцы шелком, сукном, золотых дел мастера, шорники, сапожники, портные, скорняки, шапочники и другие – все имеют свои особые улицы, где они и продают свои товары. Этот порядок очень удобен: каждый, благодаря ему, знает, куда ему пойти и где получить то или иное»[686 - Олеарий А. Описание путешествия… С. 154–155. Олеарий побывал в Москве в 1634, 1636, 1639 и 1643 гг. в качестве секретаря посольства шлезвиг–голштинского герцога Фридриха III, пытавшегося наладить торговлю с Персией через Россию.]. Далее Олеарий сообщает о различных ремесленниках, преимущественно булочниках, в Белом городе.

Слободской принцип расселения ремесленников одной специальности был характерным структурным признаком городских поселений с древнейших времен в Европе, Азии, на Дальнем Востоке. Ремесленные слободы как территориальные корпорации с фискальными функциями дополнялись объединениями ремесленников в форме артелей при отхожих промыслах, крестьянами–кустарями, «промышлявшими» ремеслами, иногородними ремесленниками, а также представителями городских состояний: мещанского, в меньшей степени купеческого, и, в редких случаях, дворянского[687 - Артель – объединение мастеровых, преимущественно крестьян, работающее в области строительства домов и дорог. Артельщики жили на месте работы и питались всем «обществом».]. Фискальные функции сотен и слобод подтверждались указами также после учреждения цехов[688 - Белые слободы на землях светских и духовных феодалов устранялись Соборным Уложением 1649 г., а их население приписано к посадам, в черные слободы и черные сотни, которым вменялось несение повинностей и уплата налогов, за исключением ремеслеников, живших на подворьях светских и духовных феодалов для удовлетворения их нужд. Крестьянские кустари не составляли осбой конкуренции для посадских ремесленников, играяя скорее роль поставщиков дополнительных товаров. Указом 27 сентября 1723 г. крестьянам запрещалось торговать в городе и содержать там «заводы» в том случае, если они не захотят «быть в тягле в сотнях и слободах и во всяких податях и службах» (ПСЗ–1. № 4312. С. 123).]. Безусловно, эту российскую традицию, особенно в первые десятилетия своего существования, унаследовали и российские цехи.

Все эти группы являлись неотъемлемой частью представителей русского городского ремесла, создавая его характерную особенность, но одновременно и сложность «самого предмета исследования, не получившего, как и ряд других социальных реалий, завершенности и определенности»[689 - Егоров В. Г. Социальный состав ремесленного населения России во второй половине XIX в. // ВИ. 2011. № 1. С. 28.]. Ремесло воспринималось многими не как профессия, а как способ заработать себе на жизнь, освященный традицией: для иностранцев, мещан, купцов, стрельцов, как отдельного военно–служилого сословия, остального населения на посаде и в слободах, крестьян. Отсюда традиционное отсутствие узкой специализации среди большинства ремесленников и их частое перепрофилирование на новые ремесла, дающие больший доход. Дворцовые ремесленники: оружейники, литейщики, ювелиры, золотых и серебряных дел мастера, часовщики и механики составляли здесь исключение и не оказывали большого влияния на общее состояние ремесла. Отсутствие спроса на сложные технические продукты, например, в области изготовления медицинских и научных инструментов, комплексных технических приспособлений и машин, долгое время приводило к тому, что спектр ремесленной продукции ограничивался исключительно товарами повседневного назначения для массового потребителя, не требующими «в дореформенной административной практике [..] центральных органов управления промышленностью […]»[690 - Анисимов Е. В. Государственные преобразования… С. 129.].Такой порядок, выглядевший не самым худшим, и даже, возможно, весьма удобным с точки зрения самих ремесленников, не мог устраивать царя–реформатора, видевшего в этом, по–своему налаженном порядке, лишь «хаос» московской старины, противопоставляемой им идеалу строго централизованного регулярного государства, «организм» которого должен был функционировать подобно часовому механизму.

Говоря о первых ремесленниках Петербурга, нельзя не сказать и об их предшественниках, более 60 специальностей которых числилось в городе Ниене, основанном в 1632 г. по указу шведского короля Густава II Адольфа в устье реки Охты[691 - Анисимов Е. В. Юный град… С. 12–13.]. Большинство ремесленников Ниена при подходе русских войск к городу бежали в Финляндию и Швецию. Но близкое положение Петербурга и экономические интересы привели к тому, что здесь работало множество шведских и финских ремесленников, в том числе золотых и серебряных дел мастеров. По сведениям Б. Янгфельда, в 1714 г. здесь были учреждены русский и иностранный, так называемый немецкий, цехи названной отрасли[692 - Янгфельд Б. От варягов до Нобеля… С. 155.].

С первых лет после закладки Петербурга 27 мая 1703 г. на строительство города и флота посылаются десятки тысяч работных людей из крестьян, тысячи мастеровых и ремесленников–переведенцев. Среди них есть и квалифицированные мастеровые, как правило, строительных профессий: плотники, каменщики, каменотесы и др. Посадские ремесленники и крестьянство, преимущественно центральных и северных губерний, становятся главным источником притока ремесленников. Присылка мастеровых людей в Петербург регулярно предписывается царскими указами. В 1710 г. из общего числа присланных мастеровых 4720 человек переводятся в Петербург «на вечное житье», в 1711 г. из городов московской губернии прислано 1417 ремесленников с семьями, в 1714 г. – 300 «мастеровых людей всех художеств»[693 - Семенова Л. Н. Быт и население Санкт–Петербурга… С. 5.]. Уже к 1712 г. только на Адмиралтейском острове возникло десять новых ремесленных слобод. В южной части Городского острова (Петроградская сторона), на Васильевском острове, также селится множество мастеровых[694 - В петровское время среди прочих имеются исключительно ремесленные или слободы с большим количеством ремесленников на Городовом острове: Оружейная, на Васильевском острове: Французская, на Адмиралтейском острове: Кузнечная, Немецкая, одна или две Пушкарские, Прядильная, причем «улицы» и «слободы» были синонимами; см.: Анисимов Е. В. Юный град… С. 328.]. Кузнецы происходили, в основном, из центральных губерний, в том числе из Тулы. В 1718 г. оттуда в распоряжение артиллерийской канцелярии прибыло 246 оружейников[695 - Валк С. Н., Дякин В. С. (ред.). История рабочих Ленинграда. Т. 1… С. 21.]. Не будет преувеличением сказать, что Петербург уже на заре своего появления являлся городом мастеров, правда, сильно различавшихся по своему статусу. Неоднородность качества мастеровых видна из указа 1717 года, который «предписывал "некондиционных" переселенцев заменить другими: "…а которые купецкие и ремесленные люди из губерний в Санкт–Петербург на житье высланы […] явились одни из них старые, а другие – скудные и одинокие"»[696 - Анисимов Е. В. Петр Великий: личность и реформы… С. 106.].

Для возможно более ясного деления мы проводим терминологическую и техническую границу между ремесленниками, с одной стороны, работными и мастеровыми людьми, с другой. Слово «мастеровые», имеющее тенденцию сближения с отхожими промыслами в форме артелей, может послужить собирательным названием для представителей ремесел, связанных, в основном, со строительством домов или каких–либо сооружений городской инфраструктуры. Примечательно, что на государственных предприятиях мастера, подмастерья, ученики и рабочие или рядовые именовались общим словом «мастеровые». «Ремесленник» имеет большую семантическую близость к посаду, городу, а с 1721 г. – к цехам и мастеру. При этом, налицо также возможность взаимозаменяемости этих слов для современников. Работные люди и чернорабочие, как еще более низшая категория малоквалифицированных работников, были заняты, как правило, в качестве черно–или разнорабочих на земляных работах, при постройке домов и дорог.

О данном разделении ремесленников, составлявших особую социальную группу посадского населения, и работных людей говорилось уже в Никоновской летописи[697 - Кулишер И. М. История русского народного хозяйства. 3–е издание стереотипное. Челябинск, 2008. С. 99.]. Между ними есть тонкая разница, не всегда ясно различимая, но, в большинстве случаев, верная. Мастеровых и работных людей находим, как правило, на заводах, фабриках, мануфактурах, т. е. на крупных предприятиях, и в работных командах под началом мастеров. Данные рабочие кадры происходили, в основном, из различных категорий крестьян и посадского населения. Ремесленные мастера, напротив, находились в ремесленных мастерских. В обязанности мастера на казенных и крупных частных предприятиях входило обучение учеников и наблюдение за работой подмастерьев и работных людей. Согласно практике петровского времени, все они определялись понятием мастеровые.

Это разделение является существенным, если рассматривать нецеховое ремесло на казенных предприятиях, особенно в первые десятилетия их существования. Говоря о применении ремесленных практик и цеховой иерархии на крупном производстве в мануфактурах, заводах и фабриках, необходимо учитывать, что в новых условиях характер ремесленного труда кардинально менялся, а ремесленник превращался в мастерового. Л. Н. Семенова в своей классификации мастеровых на казенных предприятиях делает разницу между мастерами, подмастерьями, учениками, с одной стороны, и ремесленниками, с другой: «Мастера и подмастерья имелись лишь по наиболее важным на каждом заводе специальностям. Те работники, специальность которых была представлена на заводе небольшим числом людей, подчинялись непосредственно комиссару. Назывались они либо ремесленниками ("о меховых ремесленниках", "о паникадильных и медного дела ремесленниках"), либо просто по названию своей профессии [печники, слесари, пильники железного дела и др.] Мастера, подмастерья, ученики, ремесленники вместе назывались мастеровыми людьми или служителями»[698 - Семенова Л. Н. Рабочие Петербурга… С. 113.]. Судя по всему, это были специалисты, присланные в Петербург «на вечное житье». Сюда необходимо добавить еще «рядовых» или «работных людей», находившиеся в столице временно.

Кроме самого крупного Главного Адмиралтейства, другими центрами применения труда русских и иностранных мастеров, мастеровых и работных людей являлись Пушечный литейный двор, Канцелярия от строений (до 1723 г. она именовалась Канцелярией городовых дел), галерные и городские верфи, а также государственные мануфактуры в Петербурге и его окрестностях. Эти многочисленные предприятия удовлетворяли, в основном, запросы государства, на городских же ремесленников падала непосредственная обязанность в обеспечении населения всем необходимым. В ведении государственных предприятий и учреждений находилось множество самых разных специалистов, как массовых: плотников, мостовщиков, каменщиков, кирпичников, печников, каменотесов, штукатуров, столяров, каменоломщиков и других, так и редких ремесленных профессий: корабельных и инструментальных мастеров, механиков, часовщиков, слесарей, токарей и пр.[699 - Луппов С. П. История строительства… С. 63.] Многочисленные представители этого крайне разнородного сообщества могли кардинально отличаться по своему социальному статусу. Это отражалось и на их материальном положении. Одними из самых высокооплачиваемых был труд инструментальных мастеров, обучавшихся и работавших на нескольких предприятиях и в учреждениях столицы. Ими изготавливались математические, физические, оптические, метеорологические, другие научные инструменты и приборы, в упомянутой Инструментальной палате Петербургской Академии наук, в компасной мастерской при Адмиралтействе, в инструментальных классах Школы художеств при Артиллерийском и инженерном шляхетском кадетском корпусе и Академии художеств, просуществовавший до 1796 г., с начала XIX в. – при Механическом заведении Главного штаба, а также при Медико–хирургической академии, с 1839 г. при Главной астрономической обсерватории в Пулково[700 - Гизе М. Э. Очерки истории художественного конструирования… С. 108.].

О структуре работных команд Л. Н. Семенова сообщает следующее: «Начиная с 1723 г. казенные мастеровые Канцелярии от строений делились на классы, как и мастеровые Главного Адмиралтейства. 12 июня 1723 г. Петр I, "будучи в Петергофе указал у мастеровых людей во всех командах от 50 до 100 человек определять комендоров". Первичной производственной единицей должен был стать "десяток". Десятки создавались на всех тех работах, где число людей превышало 20 человек. В десятке находилось 3 "старших мастеровых" второго класса и 6 "молодших" мастеровых третьего класса»[701 - Семенова Л. Н. Рабочие Петербурга… С. 117.].

По данным Е. А. Андреевой, «в 1704–1712 г. Петербург строился силами приблизительно 12,8–13,3 тыс. присылаемых по разнарядке и переведенных на постоянное жительство квалифицированных работников. Помимо этих двух категорий, в дельте Невы уже в 1703 г. трудились мастеровые, привлеченные из находившихся там войск, а начиная с 1704 г. – отдельные специалисты, прибывшие вне разнарядки, но их было немного. Кроме того, мастеровых, преимущественно плотников, ежегодно, начиная с 1705 г., присылали также в Петербургское Главное Адмиралтейство. Так, осенью 1705 г. было назначено отправить туда 500 плотников. В следующем году там трудились 1047 человек 17 специальностей, из которых больше половины составляли плотники. В 1709 г. – 900 человек (381 плотник). В 1710 г. – 456 плотников, в следующем – 1005, но неизвестно, сколько было мастеровых других специальностей. В 1712 г. назначалось прислать туда 4000 (или 4040) человек»[702 - Андреева Е. А. Петербург Петра I – «Город на костях»: Миф или правда. (1703–1712) // Меншиковские чтения – 2006: Материалы чтений / Отв. ред. П. А. Кротов. СПб.: Историческая иллюстрация, 2006. Вып. 4. С. 15.]. Эти работники делились по нескольким категориям: на мастеровых и работных людей, на тех, кто приезжал «на вечное житье» или бессрочно, и присланных на установленный срок, согласно указному переселению, на время[703 - Кошелева О. Е. Люди Санкт–Петербургского острова… С. 88.].
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
8 из 9