Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века

Возможно, кажущееся современному читателю «смешение» понятий совершенно естественно для XVIII в., когда ремесло стоит в близкой связи со всеми словами, связанными с производством (ремесленным, фабричным, заводским, промысловым). Слово «завод» происходит от глагола «заводить» (др.–слав. водить) в смысле «хозяйствовать», имевшим широкий спектр применения в области производства продуктов потребления[519 - См.: Павленко Н. И. Петр Великий… С. 671.]. С индустриализацией и возникновением крупного промышленного производства во второй половине XIX в. слова «заводчик» и «промышленник» получают однозначную коннотацию с крупным предпринимателем. Эволюционирует и слово «мануфактура», послужившее производным для слов «мануфактурщик» и «мануфактурные товары» легкой промышленности, подразумевавших обработку волокнистых веществ и выработку тканей. Слово мануфактура заимствуется в немецком из французского и английского языков manufacture от лат. manus – рука, и factura – делать, обрабатывать, а из немецкого в начале XVIII в. в русский язык[520 - DWDS. Manufaktur. URL: https://www.dwds.de/wb/Manufaktur (дата обращения: 10.02.2017); См. лат. facere «делать», также лат. manufactura «ручная работа».].

Чем дальше мы уходим в глубь веков, тем чаще мы встречаемся с ремесленной мастерской, как основной производственной единицей. В Словаре русского языка XI – XVII вв., наряду со словом «мастерская», применялись синонимы «мастерская изба» или «мастерская горница». Употреблялось это слово и в названиях государственных учреждений. В XVII в. имеются Мастерская палата и Приказ мастерской палаты, в ведении которого находилось ткацкое дело[521 - Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 9 (М) / Ин–т рус. яз. им. В. В. Виноградова. М., 1982. С. 38.].

Этимология слова «фабрика» (лат. fabrica; рус. искусство, мастерство, мастерская; способ изготовления, фабрикация, производство; лат. faber; рус. художник, кузнец, ремесленник), означающее сегодня крупное промышленное предприятие, имеет прямое отношение к ремесленной мастерской, а «фабрикант» происходит от латинского слова, означающего в переводе на русский язык «ремесленник». В XVII в. французское слово fabrique заимствуется в немецком языке die Fabrik, и в начале первого десятилетия XVIII в. появляется в русском языке ранее всего у польских двуязычных лиц через польское fabryka в двух значениях: производство, изготовление чего–либо, а также завод, предприятие, выпускающее какие–либо изделия (также произведенный продукт, от лат. fabricatum–fabricare)[522 - С XVI в., и особенно к концу XVII в., Польша стала важным проводником западных влияний, которое несли среди прочего западнорусские учителя (см.: Киселева М. С., Чумакова Т. В. Вхождение России в интеллектуальное пространство Европы: между Царством и Империей // Вопросы философии. 2009. № 9. С. 27–28; Киселева М. С. Интеллектуальный выбор России второй половины XVII – начала XVIII века: от древнерусской книжности к европейской учености. М., 2011).]. В это время различие между противоположными понятиями «фабрика» и «мануфактура», как другого рода производства, еще не сложилось, а слова фабрика – мануфактура – завод употребляются как синонимы. Вот как объяснял словарь XVIII в. значение завода/фабрики: «Заводы бывают двоякие: одни людьми, другие водою или ветром действуют, к первым всякия великия фабрики, яко суконныя, полотняныя, селитренныя, стеклянныя, и тому подобныя, сии гречески называются мануфактуры [лат. – А. К.], […] ко вторым все крущцовыя, золотыя, серебряныя, медныя, сии Французы фабриками, немцы Верк [завод, нем. das Werk; ремесленная мастерская, нем. die Werkstatt. – А. К.] называют, обоя точно Руски работа»[523 - Биржакова Е. Э., Войнова Л. А., Кутина Л. Л. Очерки по истории… С. 143.]. Более поздний Словарь Академии Российской 1794 г. издания указывает также значение, близкое по смыслу к ремесленной мастерской: «Фабрика – лат., завод или место, где в большем количестве производится какое–либо рукоделие. Чулошная фабрика. Суконная фабрика. Купить что на фабрике. Работать на фабрике. Содержать, завесть фабрику. […] Фабрикант – содержатель одной или многих фабрик»[524 - Словарь Академии Российской. Санктпетербург: При Имп. Акад. наук, 1789–1794. Ч. 5, 6: от Т до конца. 1794, Ч. 6, стлб. 479.]. В XIX в., вследствие индустриализации, слова завод и фабрика принимают современное значение[525 - Биржакова Е. Э., Войнова Л. А., Кутина Л. Л. Очерки по истории… С. 143; DWDS. Fabrik. URL: https://www.dwds.de/wb/Fabrik (дата обращения: 10.02.2017).].

Некоторые ремесленные понятия с измененной семантикой существуют и сегодня. Слово цех (нем. die Zeche, die Zunft, мн. ч. цехи), осталось в обозначении заводского цеха (мн. ч. цеха)[526 - См.: ПСЗ–1. Т. 6. № 3708. С. 295; die Zeche – первоначально, помещение для совместного застолья цеховых мастеров Средневековья (Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси… С. 758).]. Цеховой мастер, как мастер цеха или бригады, также остался в измененном значении. В результате распространение принципа цеховой иерархии на все крупные промышленные предприятия привело к возникновению специфической оптики, когда ремесленники в цехе и мастеровые в цеху могли быть названы одним словом – «цеховые», т. е. и как цеховые ремесленники, и как рабочие цеха. Одинаковое подразделение «цеховых» на Урале и работников в Большом Адмиралтействе Санкт–Петербурга согласно цеховой иерархии на мастера, подмастерья и ученика, к которым добавлялись еще работные люди, было характерным для всей России. Это привело к тому, что семантические поля в обозначении двух различных по функционалу и социальной принадлежности групп людей могли накладываться друг на друга вплоть до последнего времени даже в специальной литературе.

Показательным примером могут послужить в данном случае работы двух уважаемых историков: А. С. Черкасовой и А. В. Шипилова. Чтобы избежать недоговоренностей, позволю себе процитировать полностью два пространных отрывка из произведений этих авторов. Говоря о социальной структуре населения на заводах Урала, А. С. Черкасова пишет: «Особенно трудоемкие работы по заготовке древесного угля исполняли на уральских казенных и некоторых частных заводах приписные государственные крестьяне. Собственно заводских мастеровых и работных людей тоже привлекали к вспомогательным работам. Особенно широко это практиковалось на частных заводах, где приписных крестьян было меньше. На Нижне–Тагильском заводе только куренные работники (они заготовляли древесный уголь) составляли 50% населения, проживавшего в поселке. На небольших заводах таких работников было значительно меньше, доля же цеховых рабочих выше. На Лайском заводе куренные работники […] составляли только 25%, зато цеховые – около 50% мастеровых и работных людей завода. […] По данным П. А. Вагиной, к 60–м годам XVIII в. на заводах Урала числилось 30 тыс. мастеровых и работных людей. Цеховые составляли всего 2236 человек (7,4%). Из них мастеров 656, подмастерьев – 487, учеников – 423, работников – 670»[527 - Черкасова А. С. Мастеровые и работные люди Урала в XVIII в.; Отв. ред. А. А. Преображенский; АН СССР, Урал. науч. центр, Ин–т экономики. М., 1985. С. 137.].

Мы видим здесь три категории занятых на уральских заводах: приписные крестьяне на вспомогательных работах, заводские мастеровые и работные люди. В обязанность первых входило выполнение вспомогательных работ (транспортировка леса, заготовка и транспортировка древесного угля, транспортировка руды и готовых изделий). Вторые и третьи работали непосредственно в заводских цехах, поэтому их называют также «цеховыми». В свою очередь, эти «заводские» цеховые подразделяются на четыре группы: мастеров, подмастерьев и учеников, что характерно для иерархии ремесленных цехов, а также работников как подсобных рабочих с более низкой квалификацией. В виду такой «переплетенности» понятий из–за их генетической близости возникла вероятность их подмены или смешения. В XVIII в. «ремесленные цехи» и «заводские цеха» находились семантически и функционально очень близко. Последние отпочковались от первых в сознании и восприятии людей постепенно на протяжении многих десятилетий, и лишь во время промышленного переворота и индустриализации во второй половине XIX в. обрели свою полную семантическую определенность и независимость от ремесленного контекста.

В процитированном выше отрывке наблюдается смещение спектра от «мастеровых» к «цеховым». Сначала они называются «заводскими мастеровыми», затем «цеховыми рабочими», а в последнем предложении просто «цеховыми». При этом ясно, что Черкасова имела в виду именно участников производственного процесса на заводе. Но именно эта перетекающая граница между «цеховым» и «цеховым» привела к ошибке у А. В. Шипилова, полагающего, что на уральских и сибирских заводах работали цеховые ремесленники, т. е. не записанные в ремесленный цех, но работающие на заводе: «Правда, следует учитывать, что, помимо цеховых, в городах работали и внецеховые ремесленники, а с дрyгой стороны, цеховые ремесленники [курсив автора. – А. К.] работали не только в городах. Так, в середине века цеховые ремесленники работали на некоторых московских и петербургских мануфактурах, а на заводах Южного Урала к началу 60–x гг. насчитывалось 2236 человек цеховых (656 мастеров, 487 подмастерьев, 423 ученика, 670 работников). На 4 сибирских заводах в 1765 г. работало 476 цеховых (посадских здесь было 227, крестьян и разночинцев – 2970). На заводах А. Дeмидова в 1746 r. было 750 мастеров, 428 подмастерьев, 404 учеников; правда, цехов они не образовывали и самостоятельными производителями не являлись (в казенных учреждениях тоже работали мастера, подмастерья и ученики: так, в Адмиралтействе на 1727 г. числились 51 мастер, 48 подмастерьев, 99 учеников), хотя занимались зачастую именно ремеслом»[528 - Шипилов А. В. Индустрия России первой половины XVIII века: промыслы, ремесло, мануфактура. Воронеж, 2009. С. 183.]. Понятно, что здесь речь не идет о цеховых ремесленниках, а о мастеровых на металлургических заводах и на крупнейшем мануфактурном производстве России по постройке морских судов. Данный казус возможно интерпретировать в положительном ключе, как признание факта сильного влияния цеховой системы на формирующуюся крупную индустрию, где цехи послужили моделью, с помощью которой был найден modus vivendi организации всей промышленности. Произошедшая «расфокусировка» в восприятии цехов XVIII в. у А. В. Шипилова показывает состояние «разбалансированности» исторического знания о ремесленных цехах, что, в свою очередь, дало нам возможность в контексте продуктивной ошибки в науке сделать некоторые ценные выводы о влиянии цеховой ситемы на развитие крупной промышленности.

В результате цеховыми ремесленниками становятся «мастеровые и работные люди», работающие в заводском цеху. Отчасти аберрации в восприятии цеховых в разных функциях способствует законодательство XVIII в. В законе 7 января 1736 г. говорилось, что «впредь на тех мануфактурах и фабриках всяким мастерствам обучать и в мастера производить [курсив автора. – А. К.] из детей вышеписанных отданных им вечно» [дворцовые, синодальные, архиерейские, монастырские крестьяне и бобыли, из ямщиков, из мастеровых людей, других разночинцев и купленных, помещичьи крестьяне, по указам данных и иноземцев, а большая часть солдатских, рейтарских, пушкарских детей и купечества. – А. К.], – «[…] У кого на фабрике ныне обретаются в учениках или в подмастерьях и в мастерах […] давая свидетельствованные письма о его прилежности и мастерстве, чему обучался или в нерачении и лености пребывал, дабы добрые с худыми теми письмами были разделены»[529 - ПСЗ–1. Т. 9. № 6858: Об укреплении за фабрикантами оказавшихся у них на мануфактурах разного ведомства людей и крестьян… С. 709–710.].

Практика применения вышеназванных слов в XVIII в. определялась размытой семантической границей или смысловой близостью слов. В записке «Предложение о размножении фабрик» от 2 мая 1745 г. В. Н. Татищев пишет о вопросах развития ремесла, комментируя с сожалением: «токмо Мануфактур–коллегия, в то вступя, у меня руки отняла»[530 - Экономические записки В.Н. Татищева… С. 399–400, 407–409.]. Это и понятно, ведь Татищев предлагал изъять ремесленников из ведомства Мануфактур–коллегии и передать их в ведение магистрата, т. е. вернуть им статус, данный Петром I. при учреждении цехов в 1721–1722 гг. Новаторство Татищева заключалось в его предложении, ввести четкое разделение между фабриками и заводами, с одной стороны, и ремесленными мастерскими, с другой. Для этого он дает понятие фабрики, как предприятия, заключающего «в себе всякие ремесла», и ремесленной мастерской, в которой занимаются лишь одним видом ремесла: «Хотя фабрика французское слово есть весьма пространного разумения, заключаюсчее в себе всякие ремесла, однако ж мнитца, что его императорского величества высокое определение касается токмо до одних тех фабрик, которые во множественном числе людей и работ состоят, как то суконные, шелковые, полотняные и тому подобные великие заводы, а не все единственные ремесла»[531 - Там же, с. 407–409.].

Это не мешает Татищеву в записке «Например представление о купечестве и ремеслах» от 12 мая 1748 г. поставить фабрики, заводы и ремесленников в один ряд, упоминая среди заслуг царя Алексея Михайловича, что тот «междо многими его знатными и вечной славы достойными делами не менше он о рукоделиах, ремеслах и купечестве его труда показал», устроив «медные и железные заводы, яко же и оружейные […], [заведя] холсчевые и шелковые фабрики, […] [призвав множество] ремесленников иностранных»[532 - Там же, с. 414.].

Подводя итог, можно сказать, что в период протоиндустриализации, когда уровень смешения понятий и форм производства был еще высок, под производством, представляющим ремесленную мастерскую, могла скрываться мануфактура, фабрика или завод, и наоборот. С развитием индустриализации во второй половине XIX в. фабрика и завод начинают однозначно идентифицироваться с крупными промышленными предприятиями, хотя и состоящими зачастую из ряда расширенных «мастерских» или «фабрик», позже – «цехов». Претерпевала модернизацию и ремесленная мастерская, внедряя «миниатюрную» технику в виде электромоторов, бензинового, дизельного и газового моторов.

Глава III. Формирование института цехового ремесла 1712–1785 г

3.1. Предыстория появления цехов

Несколько слов о предыстории введения цехов в России. «Труднейшим разделом истории русского ремеcла» назвал Б. А. Рыбаков «вопрос о ремесленных корпорациях»[533 - Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси… С. 729.]. Исследователю принадлежит заслуга более дифференцированного подхода, заключающегося в возможности сравнительного анализа объединений ремесленников Древней Руси с цехами Западной Европы, который не обязательно должен вести к утверждению об их полной идентичности. Поэтому он ставит под вопрос правильность утверждений В. Н. Лешкова[534 - Лешков В. Н. Очерк древних русских законов о ремесленной и заводской промышленности // Москвитянин. 1852. № 23, декабрь, кн. 1, отд. III. С. 7; См. также: Дементьев E. M. Цехи в России… С. 131– 134.], считавшего несомненным существование цеховых организаций в Древней Руси; как и справедливость мнения, вступивших с последним в полемику, Н. Степанова, Н. Д. Рычкова, И. И. Дитятина и др., высказывавших мысль об искусственности цехов, которые «никогда не были потребностью русского народа»[535 - Рычков И. И. О цехах в России и Западной Европе… С. 789–822; Степанов Н. Сравнительно–исторический очерк… С. 1; Дитятин И. И. Устройство и управление городов России… Т. 1. С. 248.].

Б. А. Рыбаков, сделавший наиболее подробный анализ древнерусского городского ремесла на предмет наличия в нем корпоративных организаций цехового типа, вынужден был признать тот факт, что «прямых указаний источников на существование в русских городах XIV – XV вв. ремесленных корпораций с оформленными уставами в нашем распоряжении нет»[536 - Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси… С. 775.]. Если же говорить о предыдущем периоде, то ученый по этому поводу ограничивается общим выводом о том, что «с X до начала XIII в. русское ремесло неуклонно шло вперед, развивалось и совершенствовалось», а разрушение русских городов в XIII – XIV вв. имело своим результатом почти полное уничтожение городского ремесла: «Все сложные производства исчезли; возрождение их началось только спустя 150–200 лет»[537 - Там же, с. 779–781.]. Что же касается братчин, т. е. совместных пиров, и патронажных церквей новгородских кузнецов, приведенных как пример существования элементов корпоративности среди ремесленников, то они могут быть лишь доказательством существования неких корпоративных начал, которые нельзя поставить в один ряд с цехами в Западной Европе[538 - См. к историографии вопроса об образовании городов в Древней Руси: Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города–государства Древней Руси. Л., 1988. С. 22– 40.].

Особо нужно сказать о Новгородской (1136–1478) и Псковской (1348–1510) землях, представляющих наибольший интерес в прояснении вопроса о возможном существовании городских корпораций ремесленников. Изначальная ориентация Новгорода как центра новой государственности Северо–Западной Руси уже на раннем этапе своего существования на Западную Европу была обусловлена его геополитическим положением, о чем говорит и новгородская денежно–весовая система, ориентированная на готскую марку, и дворы европейских купцов[539 - См.: Рыбина А. Е. Новгород и Ганза. М., 2009; Одно время оплата аренды Готского двора со стороны ганзейских купцов происходила в рейнских гульденах (Там же, с. 119– 121).]. Отмечая демократический характер политических установлений Новгорода на протяжении различных периодов его истории в XII – XV вв., В. Л. Янин отмечал, что «во всех упомянутых случаях речь шла о завоевании и защите республиканского, вечевого строя, тех "свобод", которые стали для Новгорода конституционными»[540 - Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М., 2008. С. 11.]. Попробуем выяснить роль «черных людей» – ремесленников и мелких торговцев, как основного городского населения, т. е. большинства свободных жителей, в защите этих свобод[541 - Тихомиров М. Н. Древнерусские города… С. 141–147.].

Катализатором наличия у ремесленного слоя корпоративного сознания может послужить уровень социальной активности его социальных акторов, т. е. степень их участия в делах города. Примерно с середины XIV в. в Новгороде наблюдается существенное расхождение интересов боярской верхушки, посадников, с одной стороны, и «черных людей» с другой: «главным объектом защиты […] становится отнюдь не вечевой строй, а та система феодальных богатств, которая сосредоточилась в руках верхушки населения города»[542 - Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода… С. 12.]. По мнению В. Л. Янина, после 1418 г. по сути ликвидируется вечевой строй и устанавливается олигархия «Совета господ», что приводит к обострению борьбы черных людей против боярской верхушки и «формировани[ю] антибоярского самосознания черного люда Новгорода»[543 - Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода… С. 13.]. А вот выражение о том, что присоединение Новгорода к Москве явилось «актом, в котором реализовалось социальное недовольство низов новгородского населения»[544 - Там же.], необходимо пояснить, о каких низах, занимавших принципиально разное социальное положение, идет речь. Во–первых, это зависимые смерды, традиционно предоставляемые Новгородской землей наместникам, посаженным великим князем, для их материального обеспечения. Смерды не были заинтересованы платить двойной налог Новгороду и великому князю и «тянули» к последнему. Во–вторых, это свободные черные люди, а значит и ремесленный люд, боровшиеся за автономию Новгорода, где и смерды, и бояре, и Иван III оказались против них.

Великий князь Московский воспользовался недовольством смердов, разногласиями по поводу последнего избранного епископа Новгородского Феофила. Сыграли свою роль и многолетние попытки пролитовской партии, вопреки договору между Москвой и Краковом, пригласить на новгородское княжение польского короля и великого князя литовского Казимира IV, послужившие поводом для захвата Новгорода в 1470 г., а затем его присоединения в 1478 г., и распространения на него порядков Русского государства[545 - Там же, с. 322.]. Черным людям нечего было противопоставить воле великого князя. Но именно они оказали на заключительном этапе существования Новгородской земли наиболее активное сопротивление попыткам Московского государства лишить ее автономии.

Социальная борьба новгородских группировок за власть не может быть сведена под стилизованную мнимую борьбу социальных низов и верхов подобно схеме так называемого классового антагонизма «угнетателей» и «угнетенных», проблематичного в применении ко времени русского средневековья[546 - См.: Аракчеев В. А. Средневековый Псков… С. 7–8.]. В. Л. Янин справедливо указывает: «В поражении Новгорода не последнюю очередь сыграло нежелание изверившихся в боярской власти новгородцев воевать против великого князя»[547 - Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода… С. 323.]. Но здесь, как и в Пскове, присутствовала сложная архитектура конфликта, с которой Янин, безусловно, как один из крупнейших специалистов по истории Великого Новгорода, прекрасно знаком. В шелонской битве в июле 1571 г. черные люди действительно отказались участвовать в знак протеста против боярской «неправды», которую они возводили не только против них, но и… против великого князя. Но значило ли это, что они безоговорочно тянули к Москве или в каких–то случаях только пытались использовать авторитет великого князя в борьбе за власть внутри Великого Новгорода? Согласно Никоновской летописи, «[…] новгородские посадници все и тысяцкие, спроста рещи, плотници и гончары и прочии, которой и родився на лошади не бывал, и на мысли котором того не бывало, что руки подняти противу великого князя, всех тех изменники они силою выгнали»[548 - ПСРЛ. Т. 12. Издание 1–е. Летописный сборник, именуемый Патриаршею или Никоновскою летописью. СПб., 1901. С. 135.].

Известно, что летописи использовались представителями московской элиты как действенное идеологическое оружие, что можно сказать и обо всех остальных политических агентах того времени, для обоснования своей экспансионистской политики. Редактором–составителем летописного свода, известного под названием Никоновской летописи и составленного между 1526 и 1530 годами, являлся московский митрополит Даниил. Во 2–й половине 1550–х годов этот летописный свод был соединен с материалами официальной московской историографии. Согласно данной летописи, «притесняемый» «простой люд»: плотники, гончары и прочие жители города, полностью поддерживал великого князя, что не должно вызывать никаких сомнений. Посмотрим, так ли было все однозначно.

Согласно В. Л. Янину, «наиболее активную антимосковскую позицию занимало боярство Неревского конца, поддержанное прусской и плотницкой группировками»[549 - Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода… С. 326.]. Напомним – Новгород был прежде всего городом купцов и ремесленников, «[…] названия ремесел буквально пронизывают всю городскую топонимику». Из пяти городских районов или концов Новгорода два: Людин или Гончарский на Софийской стороне и Плотницкий на Торговой стороне, судя по их названиям, имели ремесленный характер, причем в последнем, кроме представителей деревообрабатывающих ремесел, селились и другие ремесленники[550 - См.: Янин В. Л. Концы городские // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков: Энциклопедический словарь… С. 249, 352–353; О ремесленном характере русских городов можно хорошо судить по книге о городах России XVI в. по материалам писцовых описаний, например, Калужского (1590–е гг.) или Тульского (1587/1589 гг.) посадов (Города России XVI века. Материалы писцовых описаний / Изд. подг. E.Б. Французовой. М., 2002. С. 221–292).]. К названиям районов Кожевники, Кузнецы, Молотково и Котельники добавлялись улицы Гончарная, Железная, Козмодемьянская, Котельницкая, Кузнечная (Кузнецкая), Молоткова, Оловянка, Плотенская, Щитная[551 - Иловайский Д. И. Становление Руси. М., 2003. С. 449; Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города: Горожане, их общественный и домашний быт / Отв. ред. В. В. Покшишевский. М, 1978. С. 31–32; Э. А. Гордиенко. Улицы Великого Новгорода в пределах Окольного города // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков… С. 459–465; Никаноров А. Б. Мастера колокольные // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков… С. 289.].

Топонимика, являясь важным ориентиром в общей характеристике концов Новгорода по профессиональной принадлежности проживавших в них ремесленников, является важным, но не единственным показателем, помогающим сделать выводы с высоким уровнем обобщения. Уточнение спектра ремесленных профессий населения концов возможно с помощью работ, анализирующих этот вопрос на основании данных археологических исследований. Одной из таких работ является диссертация В. К. Сингха по железному инструментарию средневекового Новгорода, включающему в себя металлообрабатывающие (221 экз.) и деревообрабатывающие инструменты (665 экз.), инструменты для обработки кожи (7 экз.), для обработки кости (14 экз.), для плетения из лыка и бересты (14 экз.), универсальный ремесленный инструментарий (207 экз.), универсальный инструментарий (999 экз.) и неопределенные инструменты (174 экз.). В результате фронтального просмотра Сингху удалось выявить «значительное количество предметов (2301 экз.) относящихся к железному ремесленному и универсальному инструментарию»[552 - Сингх В. К. Железный инструментарий средневекового Новгорода. Дисс. на соиск. уч. степ. канд. ист. наук. М., 2009. C. 163–164; См.: Куза А. В. Малые города Древней Руси. М., 1989. С. 121–127.]. Наиболее распространёнными были деревообрабатывающие и металлообрабатывающие ремесла. Крайне важна была профессия кузнеца, изготовлявшего металлические инструменты, наряду с другими представителями металлообрабатывающих ремесел. Соответственно, представлен широкий спектр групп металлообрабатывающих инструментов: опорных, ударных, рубящих, режущих, подкладных, захватывающих, зажимных и вспомогательных[553 - Там же, с. 31.].

Стабильным спросом пользовалась профессия плотника, что подтверждается большим количеством топоров и других инструментов (тёсла, перовидные и спиральные сверла, пилы продольного и поперечного пиления), применявшихся при строительстве деревянных построек. Универсальные инструменты, составляющие почти половину всех инструментов, использовались как в ремесленном производстве, так и в быту. Пик концентрации инструментов приходится на XIII – первую половину XIV вв., что совпадает с расцветом ремесел в Новгороде с середины XIII в.[554 - Там же, с. 164–166.]

На территории всех исследованных усадеб Неревского раскопа присутствовали различные ремесленные производства разной степени интенсивности, существовавшие там на протяжении длительных периодов, что может говорить, как о семейной специализации ремесел на протяжении многих поколений, так и о частой смене ремесленных профессий по причине разной их прибыльности. Все это подтверждает вывод о преобладающем ремесленном характере подавляющего большинства населения Новгорода, занимавшегося тем или иным ремеслом. На каждой усадьбе выявлены большие комплексы деревообрабатывающего инструментария. Также не вызывает сомнения наличие в усадьбах кожевенного и сапожного ремесел[555 - Там же, с. 100–122.]. Людин (Гончарный) конец, помимо гончарного ремесла, также отличался большим разнообразием ремесел. Особо нужно отметить усадьбу А, в которой на протяжении всего исследованного периода удалось выявить заметную концентрацию находок ремесленного производства: здесь находилась мастерская по производству бубенчиков, впоследствии заведение мастера Олисея Петровича Гречина. После прекращения ее деятельности, на ней также продолжает присутствовать ремесленное производство[556 - Там же, с. 138.].

Напрашивающийся вывод о том, что наиболее активная антимосковская оппозиция локализовалась именно в районах с наиболее высоким процентом ремесленного населения, можно сделать лишь условно, ввиду того, что почти во всех новгородских усадьбах производились те или иные ремесла: к примеру, сапожное производство существовало практически на всех усадьбах[557 - Там же, с. 161–162.]. Нельзя дать однозначного ответа и о специализации древнерусского ремесла, так как находки инструментов на усадьбах относятся к различным ремеслам. В. К. Сингх приходит к выводу: «Вероятно, мастера, жившие на усадьбах, или владевшие этими усадьбами, в основной своей массе были универсальными ремесленниками. Сапожник, например, долгое время был и кожевником […]. Лишь XII – XIII вв. сапожное ремесло отделилось от кожевенного. Щитник, помимо знания кузнечного дела, должен был обладать навыками обработки цветных металлов, дерева и кожи, так как щиты изготовлялись из всех этих материалов. Ювелирные мастерские нередко были совмещены с косторезными»[558 - Там же, с. 170.].

Тем не менее, есть отдельные факты, позволяющие провести связь между оппозиционным боярством и некоторыми группами ремесленников, поддерживавших это боярство. В Великом Неревском конце – древнейшем наряду с Людиным и Славенским концами –, находилась самая влиятельная группа кузнецов, образующая Козьмодемьянскую улицу, названную по имени патронажной церкви св. Козьмы и Дамиана. В прусско–плотницкую группировку, возникшую в период степенного посадничества (1360–1478), входили Людин (Гончарский, южнее Загородского конца), Загородский и Плотницкий концы. Прусская или Загородская группировка, названная по имени Прусской улицы (группировка «прусских бояр»), находилась по соседству южнее от Неревского конца. Обе эти группировки, за исключением плотницкой, находились на Софийской стороне[559 - Прусская улица стала центром самого последнего по времени образования Загородского конца Софийской стороны. Долгое время улица являлась самостоятельным субъектом новгородской политической жизни и имела статус, равный городскому концу, что позволяло ей выставлять своих представителей на должность новгородских посадников. В разные периоды времени «прусские бояре» представляли интересы Людина, Загородского и Плотницкого концов. Фактически, Людин и Плотницкий концы являлись продолжением группировки «прусских бояр» (См.: Янин В. Л. Новгородские посадники. 2–е изд., переработанное и дополненное. М., 2003; Он же. Новгородские акты XII – XV вв. М., 1991. С 76–77).].

На другом берегу Волхова, на севере Торговой стороны, находился Плотницкий конец, образовывавший плотницкую, а совместно с Загородским и Людиным концами – прусско–плотницкую группировку. К последнему периоду наиболее острого противостояния Новгородской земли Великому княжеству Московскому с 1455 по 1478 гг., на который приходятся три Московско–новгородские войны (1456, 1471, 1477–1478), из числа степенных посадников преобладали представители антимосковской группировки, соответственно, от прусской, плотницкой и прусско–плотницкой группировок (7 степенных посадников), умеренной от Славенского конца (2 человека), неизвестно (2 человека)[560 - Янин В. Л. Концы городские // Великий Новгород…; Он же. Новгородские посадники…; Он же. Новгородские акты XII – XV вв…].

Вернемся к событиям третьего похода на Новгород, закончившегося его полным покорением. На неоднозначность новгородских событий указывает тот факт, что во время переговоров великого князя с новгородцами в декабре 1478 – феврале 1479 гг., первые просили «помилова[ть] и освободи[ть] тех бояр, которые были арестованы великим князем в первый приезд в Новгород», на что получили «аргументированный» отказ в логике неограниченной власти, так как «сами новгородцы в свое время на тех бояр "били челом"»[561 - Иван III дал новгородцам совершенно ясное объяснение своей власти: «наше государьство великих князей таково: вечю колоколу во отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а господарьство свое нам держати» (Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода… С. 327).]. Иными словами, играть интересами великого князя в интересах своих группировок у новгородцев не получилось, за что они заплатили самую высокую цену – они поплатились новгородской «вольницей», а многие из них, в исторической ретроспективе, и своими «животами», уже без различия чина, звания и вины.

Причины поражения Новгорода крылись в характере его социально–политического порядка. В данном вопросе более близкую к реальности позицию занял, как нам представляется, И. Я. Фроянов, говоривший о разных интересах и группах среди новгородского населения: ремесленников, купечества, боярства: «В столкновение пришли свободные группы новгородцев, смешанные по социальному составу, в которых отделить знатных людей от простых довольно трудно»[562 - Речь идет о событиях 1229–1230 гг. (Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 277–278).]. Данная гетерогенная структура интересов, типичная для всего удельно–вечевого периода истории не только для XIII в., но и для XV в., усиливалась спецификой новгородской демократии и новгородского гражданства, его территориальным делением на сотни, улицы и концы. Специфический интерес имелся и у великого князя – в приобретении нового контингента многочисленных ремесленников Новгорода и Пскова, так необходимых стремительно развивающемуся и строящемуся Московскому княжеству. На 1471 г. приходится начало строительства нового Успенского собора в Московском Кремле, а 1482–1495 гг. – кирпичного Кремля[563 - А. М. Фроянов указывает на явный недостаток мастров у великого князя (Фроянов А. М. Города Северо–Восточной Руси XIV – XV вв… С. 135).].

Аналогичное положение дел относительно черных людей наблюдалось в Пскове. Позиция черных людей, как и в Новгороде, за некоторыми исключениями, схожа – во всех плоскостях конфликта: со смердами, с боярством, с Иваном III, как и с его преемником Василием III, они отстаивают права своей земли и вечевого порядка. Это хорошо видно на примере событий, произошедших в XIV–XV вв. в Пскове. Своей кульминации они достигли в так называемом конфликте «брани о смердах» 1483–1486 гг., имевшем несколько причин и множество различных социальных акторов. Ю. Г. Алексеев выделил движущие силы этого конфликта, протекавшего в трех плоскостях: «между Господином Псковом и смердами; между Господином Псковом и великим князем; внутри самого Господина Пскова – между боярами и черными людьми»[564 - Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и её время: Развитие феодальных отношений на Руси XIV – XV вв. Л., 1980. С. 212.]. Нас интересует прежде всего последняя плоскость конфликта. А. Л. Хорошкевич считает, что в Пскове (так же, как и в Новгороде. – А. К.), черные люди вступили в конечном итоге в противостояние с боярской верхушкой и посадниками, пошедшими на компромисс с великокняжеской властью ради спасения своих вотчин и власти[565 - Хорошкевич А. Л. «Брань» из–за смердов в Пскове в 80–х годах XV в. // Русский город. Вып. 6. М., 1983. С. 37.]. Помимо боярской верхушки, у горожан – мелких собственников и ремесленников в вечевом городе и в смердьем погосте имелись свои интересы. Становясь мелкими землевладельцами, горожане «проникают внутрь погоста, приобретая земли и зависимых людей»[566 - Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и её время… С. 227; См.: Аракчеев В. А. Средневековый Псков… С. 64.]. Наряду со смердами появляются сироты и изорники.

В «брани о смердах» хорошо видна роль черных людей, выступивших во время заключительной фазы конфликта как против боярской верхушки, так и, фактически, против великокняжеской власти за сохранение «всей старины», основанной «на всех послинах и старинах». Хотя о более точных и конкретных поводах конфликта мнения расходятся, среди главных причин конфликта можно назвать льготу, данную великим князем смердам. Последние находились по традиции в коллективном подчинении наместника великого князя, на тот момент князя Ярослава, и города, с обязанностью уплаты дани обоим. Освобождение от уплаты дани городу, напрямую задевало экономические и политические интересы Псковской земли. Ведь от решения вопросов налогообложения, выносившихся на вече, зависели не только благосостояние Пскова, но и степень независимости народного собрания, а значит его политической легитимности: «Если смерды – это государственные крестьяне, тянущие к Пскову, то ликвидация системы эксплуатации, в основе которой лежали их повинности в пользу Господина Пскова, была бы равносильна ликвидации самого вечевого города–государства. Полное прекращение повинностей смердов в пользу города не только наносило удар по массе "рядовых горожан" […], но означало конец всей вечевой системы: городская община Пскова тем самым теряла право эксплуатации псковских земель, а черные люди ставились в положение тяглецов в пользу города, теряя свое привилегированное положение по отношению к смердам»[567 - Там же, с. 225–226; См.: Хорошкевич А. Л. «Брань» из–за смердов… С. 37–52; Артемьев А. Р. Градостроительная политика Псковской феодально–вечевой республики // Краткие сообщения Института Археологии. 1987. Вып. 190. С. 104; Ю. Г. Алексеев считает, что «трудно только согласиться с Л. В. Черепниным, когда он видит в этом движении борьбу "за старину"» (Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и её время… С. 214); Видимо, причины данного разногласия идеологического характера, ведь «прогрессивные низы», согласно советской идеологеме, не могли бороться «за старину», но, скорее, против «истинных угнетателей» – феодалов, и, безусловно, за объединение Руси, т. е. за централизованное российское государство под началом великого князя Московского. Можно усомниться, что черные люди и ремесленники Новгорода и Пскова «болели душой» за безусловную централизацию и полное подчинение великому князю. Скорее наоборот, чтобы ее избежатть, они искали союза с Великим княжеством Литовским, в состав которого к тому времени входили Брянск, Курск и Смоленск, но не для того, чтобы безусловно подчиниться его воле, а чтобы сохранить свою «вольницу», т. е. экономическую и, отчасти, политическую независимость как от западных соседей, так и от северо–восточных. Погром, устроенный в Новгороде столетие спустя, в 1570 г., был в символическом смысле именно актом мести за те демократические традиции, которые противостояли по своей сути политическим реалиям, сложившимся в Московском централизованном государстве (См.: Алексеев Ю. Г. «К Москве хотим»: Закат боярской республики в Новгороде. Л., 1991).]. Эта карта была разыграна великим князем как в споре с Великим Новгородом, так и с Псковом, что означало «уничтожение всей социальной специфики Псковской земли, всего того, что отличало ее от княжеских земель Северо–Восточной Руси»[568 - Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и её время… С. 226.].

Процветание городов–государств покоилось не только на обширных владениях и зависимом населении, но и на цветущей торговле с ганзейскими, готскими, другими немецкими, голландскими, шведскими и прочими купцами. В Новгороде издавна существовали Готский и Немецкий дворы. По договору 1498 г., в Пскове немецким купцам был предоставлен весь самый престижный левый берег, названный Немецким, «напротив кремля, удобный для пристаней и торговых судов, где немецкие купцы арендовали дворы для проживания и торговли»[569 - Лабутина И. К. Историческая топография Пскова в XIV – XV вв. М., 1985. С. 46, 141, 142; Лагунин И. И. Изборск и Ганза. Нибуров мир. 1391 г // Вестник Псковского государственного университета. Серия: Социально–гуманитарные науки. 2013. № 2. С. 38.]. Для возведения внутри Немецкого двора кирпичного дома, туда был послан свой мастер из г. Дерпта[570 - Рыбина Е. А. Немецкий двор… С. 348.].

С древних времен на Руси имелась традиция приглашать иноземных мастеров. Особенно много их было в Новгороде и Москве. К примеру, с XIV по начало XVI в. литьем колоколов в Новгороде занимались преимущественно иностранные мастера, искусство которых было усвоено местными умельцами. Ко времени возобновления литья в начале 1550–х гг., этим ремеслом занимаются преимущественно русские одиночные мастера[571 - Никаноров А. Б. Мастера колокольные // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков… С. 288.]. Новгородский архиепископ Василий Калика заказывает в 1338 у мастера Исайи Гречина вместе с дружиной росписать церковь Входа в Иерусалим в Детинце. Помимо передачи утраченного технического опыта, греческие мастера знакомили новгородских мастеров «с манерой, иконографией и приемами письма, культивируемыми в византийской живописи XIV в.»[572 - Лившиц Л. И. Монументальная живопись Новгорода // Там же, с. 330.]. В области книжной миниатюры зафиксированы заимствования из немецкой ксилографии. В 1575 г. западноевропейский мастер Андрейчина украсил для новгородского архиепископа Леонида Четверое Евангелие миниатюрами[573 - Гордиенко А. Миниатюра книжная XI – XVII вв. // Там же, с. 295.]. Нередко иностранные мастера посылались в Новгород из Москвы. В 1632 г. из столицы прибыл шведский крепостной мастер Юст Матсон для ремонта Малого земляного города[574 - Коваленко Г. М. Матсон Юст // Там же, с. 289.].

Интенсивные культурные и экономические связи с Западной Европой накладывали свой отпечаток на социокультурный тип граждан городов–государств северо–западной Руси, особое понимание ими социальности и личной роли в делах города. Именно ввиду столь резкой разницы в устоях и локальной истории «центра и периферии», в городах Северо–Западной Руси – одних из старейших городов Древней Руси, можно было бы надеяться найти признаки ремесленных корпораций. Древние вечевые традиции Великого Новгорода и Пскова дополнялись тесными связями с Северной и Центральной Европой, Передним Востоком и Византией: «В живописи XII в. проявляются романские влияния, а в архитектуре XV в., когда в Новгород иногда привлекаются западные мастера, заметны элементы готики. С 1420–х гг., когда очередная реформа преобразовала систему государственной власти, новгородцы осознают сходство новых институтов с венецианскими: на новгородских монетах появляется изображение патронессы города св. Софии, вручающей посаднику символы власти, что является несомненной репликой традиционного изображения на монетах Венеции, где св. Марк вручает символы власти дожу»[575 - Янин В. Л. Новгород // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков… С. 353.]. Аналогичные тенденции наблюдались в свободном ганзейском городе Гамбурге. Именно в Новгороде мог появиться такой тип русского юродивого – первым подвижником на этом поприще стал бывший немецкий купец Прокопий Устюжский (умер в 1303 г.)[576 - Примечательно, что русскими первомучениками стали варяги Фёдор Варяг и его сын Иоанн, на месте гибели которых была построена Десятинная церковь в Киеве.]. Покоренный красотой православных храмов и обрядов, он отказался от своего имения, крестился в Хутынском монастыре и принял самый тяжелый христианский подвиг юродства[577 - Мусин А. Е. Юродивые новгородские // Там же, с. 544.].

М. Н. Тихомиров недвусмысленно высказался по вопросу существования корпораций в Древней Руси: «Конечно, ставить вопрос о существовании в Киевской Руси развитых цехов с уставами и законченной системой взаимоотношений между мастерами, подмастерьями и учениками едва ли возможно, тем более что подобные цехи характерны для более позднего ремесла, но о зачатках ремесленных объединений в крупных городах Киевской Руси можно думать с большим основанием»[578 - Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 128.]. С мнением Рыбакова о том, что «"улицы", "ряды", "сотни", "обчины" и "братчины" были формами корпоративных организаций XIV – XV вв.»[579 - Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси… С. 781. Аналогичной с Рыбаковым точки зрения придерживается М. Н. Тихомиров, перенесший возникновение ремесленных корпораций в XVII в.: Тихомиров М. Н. О купеческих и ремесленных… № 1. С. 29–30, 33; Здесь точка зрения автора совпадает с мнением К. А. Пажитнова о том, что торговые ряды являлись только местом торговли, где отсутствовало производство; см.: Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов… С. 19–20; Позиция Пажитнова совпадает с выводами, сделанными П. И. Лященко о том, что «в Московском государстве XVI – XVI вв. не имелось ни цеховой организации населения как промышленного класса, ни цеховой регламентации ремесла» (Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. Т. 1… С. 268); Схожую точку зрения см. у М. В. Довнар–Запольского. По его мнению, московские торговые ряды XVII в. находились в периоде «развития корпоративных стремлений». Среди существенных отличий от цехов Довнар–Запольский называл «объединение ремесленников и торговцев и административно–полицейские функции, навязанные организациям московскими приказами» (Довнар–Запольский М. В. Организации московских ремесленников… С. 163–164).], можно частично согласиться, при условии, если не рассматривать их в рамках российской юридической школы, исходившей из принципов классического римского права. Отсутствие такового в Киевской Руси и Московском государстве не мешает предположить существование первичных неформальных корпоративных форм организации посадских ремесленников на основании обычного права, которые не могли получить своего дальнейшего оформления в корпорации, ввиду специфики сильной централизованной великокняжеской власти, трансформировавшейся позднее в монархическую, не заинтересованной в существовании каких–либо институтов, способных составить ей конкуренцию. Не имея ничего общего с западноевропейскими цехами, эти первичные протокорпорации так и остались типично российской формой территориальной организации посадского населения в городах, или крестьян – в случае с артелями. Оппонируя Тихомирову, «В. И. Шунков показал, что псковские сотни ни в коей мере не несли в себе черты цехового строя, а были обычными административно–территориальными единицами»[580 - Аракчеев В. А. Средневековый Псков… С. 209.].

Если попытаться вкратце резюмировать суть споров о судьбах древнерусских городов–государств с широкими автономными правами и централизованной российской государственности, то личные симпатии или антипатии историков по отношению к двум этим модусам существования российских социумов во многом определяют их позицию в вопросах отношения к демократии и свободам как таковым. Сторонники сильной централизованной государственной власти, имеющей репрессивную тенденцию к подавлению личных свобод, выступают за безусловное подчинение воле великого князя, их оппоненты – за сохранение новгородской или псковской «вольницы» как альтернативного варианта развития российской государственности. По мнению первых великий князь отстаивал свой авторитет, а потому вынужден был бороться с Тверью, Рязанью, Нижним Новгородом, Суздалем, Великим Новгородом и Псковом, подчиняя их своей воле, а также противостоял экспансии с Запада. Следуя этой логике, Новгородские и Псковские земли должны были пасть, как и все остальные относительно независимые центры, претендующие на ограниченную автономию и признающие главенство великого князя[581 - См.: Алексеев Ю. Г. «К Москве хотим»: Закат боярской республики в Новгороде. Л., 1991.]. Если же это главенство начинало претендовать на полновластие, включались другие механизмы самоопределения, ведшие в каждом отдельном случае к различным результатам. Это объясняет, например, почему сегодня в Западной Европе существуют такие политические образования или страны, как Нидерланды, немецкоязычные кантоны Швейцарии, Австрия или регион Эльзаса во Франции, входившие ранее наряду с Германией в состав Священной Римской империи германской нации.

Положение ремесленников западноевропейского города определялось логикой городского самоуправления, основывающегося на автономных правах как города, так и отдельных городских социальных слоев или корпораций. Наиболее близкими к ним по данному признаку были Новгород и Псков. Б. Д. Греков относил к городским поселениям такие населенные пункты, в которых «сосредоточено промышленное и торговое население, оторванное от земледелия»[582 - Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1949. С. 94; Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города. Горожане, их общественный и домашний быт. Отв. ред. В. В. Покшишевский. М., 1978. С. 31.]. Ю. В. Бромлей добавлял к этому необходимое условие – наличие «городского уклада жизни, включающего как экономическую, так и внеэкономическую сферы»[583 - Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973. С. 246.]. Но «каков бы ни был характер города, на определенном этапе важнейшими занятиями его жителей, – как отмечал М. Г. Рабинович, – были промышленность (первой формой которой является ремесло) и торговля»[584 - Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города… С. 31.].

В период расцвета Великого Новгорода (XI – XIII вв.) в нем насчитывалось свыше 50 ремесленных специальностей, поскольку первоначальной хозяйственной деятельностью были ремесла и промыслы: «[…] ремесленники резали гребни из самшита, который привозили из Грузии, сырье для янтарных украшений доставлялось из Прибалтики, металл из других стран. Новгородские ремесленные изделия везли на юг для обмена на хлеб, т. к. своего хлеба не хватало»[585 - Давыдова С. Г. Развитие малого предпринимательства в Великом Новгороде… С. 19; См.: Колчин Б. А. Ремесло // Очерки русской культуры XIII–XV веков. Ч. 1. Материальная культура / Под ред. А.В.Арциховского. М., 1969. С. 156–230.]. К XVI в. многообразие ремесел в русском феодальном городе возрастает до 210 названий, а ремесленники составляют в среднем 20–25% всего населения города. Наиболее значительными являются группы ремесел, связанные с производством разного рода еды (34) и с изготовлением одежды и обуви (32). Кроме того, имелось еще более 30 ремесел, связанных со строительством, с обработкой металла и дерева, производством предметов быта, оружия[586 - Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города… С. 34.]. По подсчетам А. В. Арциховского, в Новгороде XVI в. имелось 237 ремесленных профессий[587 - Арциховский А. В. Новгородские ремесла // НИС. Новгород, 1939. Вып. 6. С. 3–15.]. В Петербурге XVIII в. встречается большинство этих ремесел, количество которых, только организованных в цехах, превышает 70, а в 1875 г. составляет 119[588 - Отчет С.–Петербургской ремесленной управы за 1875 г. СПб., 1876. С. 16–17.]. Даже по приблизительным подсчетам видно, что цеховые ремесла охватывали далеко не все области производства. Данный факт возможно интерпретировать как особенность введенных цехов по западному образцу, имевших свои специфические задачи и особенности, которые не было необходимым и возможным переносить на все виды ремесел.

Именно поэтому, мы считаем, что подобие или сходство не могут говорить о наличии идентичности российских ремесленных форм организации и западноевропейских, имеющих разную природу происхождения, наполнение и задачи. Доказанным может считаться только то, что организации ремесленников в средневековых русских городах имели некоторое сходство с цехами в такой стране с сильной центральной властью как Франция, где формообразование цехов определялось в значительной степени фискальными интересами государства, и не подходят для сравнения с цехами в Германии[589 - См.: Стоклицкая–Терешкович В. В. Основные проблемы истории средневекового города X – XV веков. М., 1960. С. 174–188, 193–194, 222–224.].

М. Г. Рабинович считал «доказанным наличие в русских городах еще до XIII в. организаций ремесленников, подобных западноевропейским цехам», соглашаясь с аргументами М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова и Л. В. Черепнина: «Об этом говорит и территориальное размещение ремесленников по профессиям и наличие "урочных изделий", выполнявшихся для получения определенной квалификации, и, добавим от себя, общеупотребительность на Руси такого распространенного в Западной Европе и имеющего весьма определенное значение термина, как "мастер", и наличие такого важного института, как ремесленное ученичество»[590 - Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города… С. 36; См.: Тихомиров М. Н. О купеческих и ремесленных объединениях Древней Руси // Вопросы истории. 1945. № 1. С. 22–23; Рыбаков Б. А. Ремесло… С. 729–776; Черепнин Л. В. О формах объединений ремесленников в русских городах XIV – XV вв. // Вопросы экономической истории и источниковедения периода феодализма в России : Сб. ст. к 70–летию А.А.Новосельцева. М., 1961. Бахрушин С. В. Ремесленные ученики в XVII в. // Бахрушин С. В. Научные труды. Т. II. М., 1954; Тальман Е. М. Ремесленное ученичество Москвы в XVII в. // Истор. зап. 1948. Т. 27.]. Фактическое наличие таких разрозненных признаков еще не говорит о тождестве явлений или институтов, которым они принадлежат. Идентичные по формальным признакам понятия могут существенно различаться по их содержанию. Именно такой пример мы имеем в Древней Руси, где корпоративные тенденции были наиболее близки западноевропейским, и в Московском централизованном государстве, где эти тенденции сошли на нет, а признаки предполагаемой корпоративности были отражением формального сходства, но не самоуправляющихся свободных коммун. Такие формально схожие традиционные российские слова и понятия как «мастер» и «ученик» наложились на западноевропейские институциональные понятия «мастера» и «ученика» с иным традиционным наполнением и смыслами, носителями которых являлись ремесленники, пришедшие из другого культурного круга и традиций.

Возьмём, к примеру, работу С. В. Бахрушина об учениках в XVII в., на которую ссылается Рабинович. Бахрушин говорит о том, что уже в Псковской судной грамоте говорится о мастерах, взимающих плату с учеников за обучение. Но, по предположению историка, наибольшего развития ученичество достигает лишь во второй половине XVII в., «в частности, в связи с наплывом в Москву специалистов – мастеров из Польши и Западной Европы; большую роль сыграли при этом вновь основанные под Москвою слободы из польских выходцев и пленников»[591 - Бахрушин С. В. Ремесленные ученики в XVII веке… С. 102–103.]. Имеется в виду находившаяся в ведении Посольского приказа Новомещанская слобода, основанная в результате русско–польской войны 1654–1667 гг. По схожему сценарию развивались события и ранее при основании московской Иноземной слободы предположительно после 1558 г. для пленных ливонцев, среди которых находились также французы, шотландцы и датчане[592 - Келлер А. В. Немцы в Москве XVI – начала XX вв.: их культурная и общественная жизнь // Немцы Москвы: исторический вклад в культуру столицы (сборник докладов Международной научной конференции, посвященной 850–летию Москвы. M, 1997. С. 55–56.]. После Смутного времени множество иностранцев жило в Москве рассеянно по дворам, пока по приказу царя в 1652 г. не была создана Новая Иноземная, или Немецкая, слобода на прежнем месте «подле Яузы реки, где были наперед сего Немецкие дворы […] до Московского разорения»[593 - Там же, с. 59; Fechner A.W. Chronik der Evangelischen Gemeinden in Moskau. Bd. 1. Moskau, 1876. S. 279.].

С точки зрения социальной принадлежности, ремесленников в городах Московского государства XVII в. можно разделить на четыре большие группы. Дворцовых ремесленников, обслуживавших нужды дворца и царской семьи, а также находившихся на государевой службе и числившихся под началом различных приказов; вотчинных ремесленников: крестьян, дворовых, холопов на дворах феодалов; церковных ремесленников: патриарших, митрополичьих, архиерейских и монастырских; и посадских, тянувших тягло, т. е. совокупность различных налогов и повинностей. Исключение здесь составляли стрельцы, казаки и драгуны, занимавшиеся ремеслами, а также платившие оброк с лавок, но не тянувшие тягла и не несшие тяглых служб вместе с посадскими людьми[594 - ПСЗ–1. Т. 1, гл. XIX, ст. 11, с. 109–110.]. Косвенным указанием на важное значение мастеровых, находившихся на государевой службе, является тот факт, что дела посадских мастеров («черные мастеровые люди»), перешедших на государеву службу, решались лично государем в том случае, если «сотенные люди» вновь захотят взять их в тягло: «о тех мастеровых людех докладывати Государя имянно, как о техъ мастеровыхъ людехъ Государь укажетъ, а без докладу их в сотни не отдавати»[595 - Там же, ст. 24, с. 112.].

Бахрушин говорит о том, что изучение ученичества затруднительно «вследствие разбросанности и случайности материала». Мастера, бравшие учеников обычно на пятилетний срок, с вариациями от 2 до 8 лет, по большей части из числа детей посадских людей, а также в меньшей степени из дворовых, служилых семей, придворных и чиновничьих кругов, не являлись свободными мастерами, но находились на царской службе, т. е. в Золотой или Серебряной Мастерских, Оружейной и других палатах, в Кадашевской слободе, Приказе ствольного дела и др.: «Помимо сыновей действующих или бывших мастеров Оружейной палаты, в ученики принимались, а иногда и рекрутировались жители Бронной слободы, находившейся в ведении Оружейного приказа с середины XVII века. Из тяглецов Бронной слободы были "прибраны" ученики шелкового и "гзового" дела»[596 - Орленко С. П. Ученики и организация ученичества в Оружейной палате XVII века // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. 2018. Т. 23. № 2. С. 50.]. Показательно, что отдача в ученье юридически ничем не отличалась от отдачи «во двор», так как производилась на основании статей Соборного Уложения 1649 г. в главе «Суд о холопах». Учебная запись должна была быть обязательно сделана в книгах Приказа холопьего суда. Когда речь шла об обучении ремеслам беспризорных детей, то для них существовали только две возможности – «написать в службу или в тягло»[597 - ПСЗ–1. Т. 1. Гл. XX. Ст. 45, 116. С. 123, 136; Бахрушин С. В. Ремесленные ученики в XVII веке… С. 105–108, 114.].

Никакой речи о самоуправляющихся ремесленных объединениях, подобных корпорациям западноевропейского типа, здесь идти не может, так как, прежде всего, отсутствует корпоративная организация с правами дееспособного юридического лица, а также сознание и практики свободного мастера, активно участвующего в городском самоуправлении. Пример мастеров на царской службе, среди которых находилось много иностранцев, до введения цехов показывает, что эти мастера не могли полностью реализовать принесенные с собой практики ввиду специфики российской политической системы и социальной структуры. В то же время, концы, черные слободы и сотни, в которых были организованы российские ремесленники помимо государственной службы, после возникновения централизованного государства, не могли больше выступать в качестве претендентов на роль корпораций ремесленников, являясь, в зависимости от времени и места, традиционной формой территориальной, военной и/или фискальной организации посадского населения, не обязательно указывающей на наличие корпораций.

В. Л. Янин охарактеризовал конец как «[…] соседск[ую] общин[у], сохраняющ[ую] в дальнейшем реликты своего единства в формах административной самостоятельности. Коль скоро город является соединением таких концов, генетическую связь с общинной организацией сохраняет кончанское вече, а общегородское вече Новгорода оказывается искусственным представительным образованием, основанном на паритетном участии концов»[598 - Янин В. Л. Концы городские // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков: Энциклопедический словарь… С. 249.]. Схожую точку зрения на развитие административно самостоятельных концов и противоположную – на общегородское вече, высказали И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко: «Развитие концов – территориальной системы, появившейся позже сотенной, свидетельство о развитии Новгорода как городской территориальной общины. […] Вече в Новгороде – не узкосословная группа могущественных феодалов, а народное собрание, в котором принимали участие все новгородцы от "мала и до велика"»[599 - См.: Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города–государства Древней Руси… С. 172–173, 185–187.]. Авторы считают, что причастность к судьбам посадничества низшей прослойки свободного населения города – «черных людей», а значит и ремесленников, была гораздо выше и важнее, чем это принято обычно считать, что доказывает их «активная позиция в делах о посадничестве»[600 - Там же, с. 182.].

Б. Н. Флоря отметил существенную деталь в новгородской демократии: «Важной особенностью положения торгово–ремесленного населения Новгорода было обеспечение определенной автономии его профессиональной деятельности по отношению к стоявшим во главе общины боярам»[601 - Флоря Б. Н. Два этапа в развитии государства и общества в Новгородской земле // Русь, Россия: Средневековье и Новое время. Выпуск 4: Четвертые чтения памяти академика РАН Л.В. Милова. Материалы к международной научной конференции. Москва, 26 октября – 1 ноября 2015 г. М., 2015. С. 17.]. Флоря приводит в пример «Иванское сто», объединявшее новгородское купечество, но то же самое можно сказать и о ремесленниках, реализовывавших свои интересы через кончанские, уличанские собрания и городское вече. Для отмеченных исследователями двух разных периодов в истории средневекового Новгорода, которые можно назвать вечевой протодемократией X – середины XIII вв. и олигархической демократией с чертами феодального сословного общества со второй половины XIII в. до последней трети XV в., характерна одна особенность – вместе с консолидацией новгородского боярства: крупных землевладельцев, целовавших в 1423 г. крест в собрании посадников «заедин быти им всем межи собою», во втором периоде истории средневекового Новгорода происходит одновременная консолидация и образование состоятельного среднего слоя «житьих людей», играющих важную роль в кончанских и уличанских объединениях жителей города, а также на городском вече[602 - См.: Данилова Л. В. Очерки по истории землевладения и х–ва в Новгородской земле в XIV – XV вв., М., 1955; Вернадский В. Н., Новгород и Новгородская земля в XV в., М.–Л., 1961; Янин В. Л. Посадники новгородские // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков: Энциклопедический словарь… С. 396.].

Несомненно, среди «житьих людей» можно было найти представителей ремесленной верхушки – наиболее успешных и зажиточных ремесленников, занимающихся помимо ремесла торговлей и близких по своим интересам и социальному положению к купечеству[603 - По аналогии с тульскими литейными, кузнечными и оружейных дел мастерами, ставшими впоследствии известными заводчиками: Антюфеевыми (Демидовыми), Баташевыми, Мосоловыми, Ореховыми и др., более позднего периода (см. Струмилин С. Г. История черной металлургии в СССР. Т. 1… С. 34–35).]. Можно предположить, что верхушка ремесленного слоя участвовала в экономическом освоении «черных» (государственных) земель, превращавшейся в родовую собственность не только «бояр, но и части простых жителей Новгорода, которые, как "житьи люди", стали второй привилегированной частью населения Новгорода, стоящей на лестнице социальной иерархии ниже бояр»[604 - Флоря Б. Н. Два этапа в развитии государства и общества в Новгородской земле… С. 18.]. Но понятно, что основная масса ремесленного люда находилась среди молодших людей.

К середине XV в. в Новгороде продолжается процесс образования активного социального слоя городских жителей как полноправных горожан, на основании которого со временем вполне могли образоваться профессиональные ремесленные корпорации. Несмотря на усиливающуюся социальную дифференциацию, связанную с социальной динамикой в развитии любого общества от простого к сложному, «радикального разрыва с предшествующей системой отношений так и не произошло до самого конца существования Новгородского государства. Вече – собрание свободных полноправных жителей города продолжало оставаться верховным органом власти»[605 - Там же, с. 18–20; См.: Янин Л. В. Новгородская феодальная вотчина (историко–генеалогическое исследование). М., 1989.]. Именно поэтому, удар по Новгороду, нанесенный как по боярской элите, так и по среднему зажиточному слою, к которому безусловно принадлежали успешные ремесленники, был вдвойне тяжелым. После вывода из Новгорода в начале 1480–х гг. не только крупных землевладельцев, но и «всех сколько–нибудь состоятельных землевладельцев», город, по сути, лишается своих традиционных особенностей[606 - Янин В. Л. Новгород // Великий Новгород. История и культура IX – XVII веков… С. 353.]. Ввиду отрицательного социального отбора на протяжении многих десятилетий актуальность существования ремесленных корпораций отпала сама собой.

Со временем города–государства, перестав быть таковыми, захирели, превратившись в отдаленную провинцию. Чем больше роль Новгорода и Пскова как континентальных торговых транзитных пунктов в системе река–море сводилась на нет, а русская граница по этим направлениям после захвата Новгорода (1478) и Пскова (1510) была практически закрыта, тем больше возникала насущная потребность открытия других путей коммуникации торговли и обмена уже исключительно морских городов–портов, как Архангельск, заложенный в 1584 г. Естественно, что в таких условиях производительные силы ремесленников в западных областях Московской Руси не могли полноценно развиваться. Город–порт на далеком севере находился слишком далеко от основных торговых путей центральной России. Санкт–Петербург на Балтийском море, а затем Одесса на Черном море отвечали куда больше потребностям Российской империи. Они стали продолжением этого движения. Логика городов–государств со временем была заменена на имперскую логику, а империям того времени нужен был морской простор. Но торговать стало некому. Тех новгородских купцов–ушкуйников, готовых преодолевать тысячи километров, не находилось. Их место в освоении далеких просторов на востоке взяли на себя воины–казаки – люди исключительно военные. Поэтому ни петровские, ни екатерининские меры по развитию внешней торговли с помощью российских купцов не имели желаемого результата. Их место заняли на европейском направлении западноевропейские и греческие купцы, на азиатском и восточном – армянские, турецкие, персидские и китайские. Опыт Никиты Афанасьева, наряду, возможно, с несколькими другими безымянными отважными купцами, остался единичным, а реформа городского ремесла могла исходить не от самих ремесленников, как возможных агентов промышленно–торгового населения, заинтересованных в создании своих корпоративных профессиональных институтов, а от русского правительства.

Разница в социальном положении ремесленного мастера в западно–европейском городе или в таких российских городах, как Новгород и Псков, в более широком географическом охвате – в Москве, Твери или Туле, ни в коем случае не умаляет высокого искусства живших в них мастеров: «Творцами красоты были плотники и кузнецы, ювелиры и сапожники, косторезы и литейщики, замочники и оружейники, токари и стеклоделы»[607 - Колчин Б. А., Янин В. Л., Ямщиков С. В. Древний Новгород. Прикладное искусство и археология. М., 1985. С. 11, 16.].