Черные сны

– Нет, спасибо, в другой раз. – Егор остановился перед входной дверью. – Я, наверное, вообще в другой раз зайду.

Богдан оглянулся и посмотрел на Егора, – какого рожна тогда приперся?

– Так, мимо шел, вспомнил про твои бочки…

– Бреши. Тебя, что подружка бросила?

– Типа того, – Егор криво усмехнулся. Он устыдился своего вранья, а больше того, что в глазах старика блеснуло недоверие.

– Ладно, до встречи, Богдан, на днях заскочу и таблетки тебе куплю. В этот раз точно куплю. – Он развернулся и зашагал по хлюпающим доскам.

– Бывай, если, что…

– Да, конечно, – не оборачиваясь, буркнул Егор. Весь мир казался ему неуютным, враждебным. Чувствовал себя, словно голым очутился в стоге сена. Сухая трава колется, липнет к телу, от пыли и пыльцы спазм стягивает горло.

Он шел проселочной неровной дорогой, мимо покосившихся столбов и бревенчатых изб. Голову наполняла какая-то бессмыслица, словно под черепной коробкой возились сотни тысяч насекомых. Над головой на фоне серого неба плыло белое брюхо. Плавники шевелились, загребая невидимые воды. «Пошло все в далину, надо с этим завязывать», – думал Егор. Он собственно, не совсем понимая, с чем именно завязывать, но чувствовал, что что-то надо менять.

В автобусе он ехал, уставившись в окно, ничего не замечая. Его, словно толкнул кто, очнулся на нужной остановке. Выскочил через раскрывшуюся с шипением дверь на «Заречной» и пошел по тропинке к сосне, которая высилась возле колодца.

На крыльце, как всегда в качалке сидел завернутый в плед, Леонид Павлович. Бывший капитан смотрел в сторону сарая, который спрятался за корявыми яблонями в глубине сада.

– Добрый день, Леонид Павлович! – прокричал Егор, наклоняясь к старику. Тот не отозвался, продолжая «вколачивать» взгляд в почерневшие доски.

– Леонид Павлович? – Егор тронул старика за плечо.

– А-а!? Здрас…е, – бледные губы едва шелохнулись, из-под пледа выпала костяная рука. Егор пожал ее. Рука медленно уползла обратно. – Проходите, Маш до, – старик говорил, не поворачивая головы, словно его влажные бесцветные глаза были привязаны к старой постройке, увитой плющом, с зеленым мхом на шиферной крыше. Егор задержал взгляд на старике и подумал, как низенька дряхленькая Мария Афанасьевна перетаскивает его сюда. Если их поставить рядом, то она едва дотянет ему до груди. Попробовал представить, как она вытаскивает из кресла крепко засевшего, как топор в колоду, старика. Кресло падает и он вываливается. Она берет его под мышки, волочит по полу, а его сухие ороговевшие пятки стучат по половицам – стук, стук. И кажется Егору, что он видит след в досках, продранный пятками капитана.

Егор встряхнул головой, прогоняя наваждение, подошел к двери, вытер ноги о лысый коврик и постучал.

– Заходите, открыто, – сзади проскрипел старческий голос. Егор обернулся. Капитан сидел в прежней позе, устремив взгляд на сарай. Егор подождал, может капитан еще чего скажет и, не дождавшись, толкнул дверь. Нос уловил томный аромат яблок. Такой тонкий нежный прощальный поцелуй лета. Приятные воспоминания всколыхнули ряску памяти. В голове возникла картинка из детства, когда все мелочи, цвета, запахи подмечаются и откладываются в крепкую память. Егор вспомнил бабушкин дом, терраску, где она в корзинах хранила собранную антоновку и такой же волшебный аромат, от которого воздух становится сладким.

– Егорушка, – послышалось из-за двери в соседнюю комнату. Егору не нравилось, как его называла Мария Афанасьевна. Звучало, как Иванушка. Он все порывался сказать ей об этом, но как-то не решался. Мешала та доброта, которую она вкладывала, произнося его имя. – Здравствуй, дорогой, – придерживаясь за косяк, она переступила через порог. – Проходи, проходи, – мягко улыбаясь, ворковала пожилая женщина, – что-то ты мрачный какой-то? Случилось что? Ты заходи, не стой. Только вот о тебе вспоминала. Думаю, куда наш Егорушка запропастился? У Ленчика спрашиваю, что-то давно наш благодетель не появлялся. Не идет и не идет. Он кивает и говорит, да, да запропастился. Хочешь на кухню или здесь давай самовар поставлю. Я сегодня блинчики пекла… Дым коромыслом, фу-у-уф, – она махнула рукой, как бы разгоняя этот самый дым.

– Кажется, улетучился. Форточку открывала. Не чувствуется? – Егор мотнул головой. – Как, Егорушка, с вареньецем или с маслом, может с медком? А? Да не стой, раздевайся.

От этого квохтанья Егор почувствовал облегчение. Ощущение заботы, что кто-то о нем думает, оттянуло тревогу, взяло часть тяжести на себя. А когда в домашней суете растопили самовар, на столе появилась тарелка с горячими блинами, а в розетках багровое, просвечивающееся по краям, густое смородиновое варенье, он и вовсе думать забыл о видениях и страхах. Рыба исчезла.

Когда забулькало в жестяном брюхе, пожилая женщина разлила дымящийся кипяток по чашкам с крупными цветами на выпуклых боках. Заварила душистым чаем, одну поставила на поднос.

– Ленечка без сахара любит, – и понесла на крыльцо старику. Егор подумал, как повезло Леониду Павловичу, что у него такая замечательная жена. Совсем другое в доме для престарелых – сидеть киснуть в моче и ждать пока сменит пеленку неаккуратная нервная сестра, которая не знает чем кормить мужа, вернувшегося как всегда пьяным с работы. Чем заплатить за младшего в детский сад. И мечтает, чтобы ее больная мать поскорее уже умерла, чтобы продать ее дом -развалюху и рассчитаться с долгами.

В один из промозглых дождливых дней Егор застал Леонида Павловича не на крыльце, как обычно, а в зале у окна. Капитан сидел неподвижно в своей качалке под пледом и стеклянными глазами, как завороженный, смотрел сквозь кружевную занавеску в сад. Егору показалось, задерни окно плотными шторами, старик не заметит перемены. Тогда Егор впервые увидел Кешу и Раду. Два больших красивых, цветастых попугая сидели на шкафу и, наклонив головы, беззастенчиво разглядывали Егора. Одна птица вспорхнула и, совершив короткий перелет, приземлилась на плечо старика. Тот даже не моргнул. Она важно повертелась на плече, и Егор увидел, как она оставила лепешку на фланелевой застиранной рубашке. «Господи, – подумал Егор, – она нагадит ему на голову он и этого не заметит. Ну, к чертям собачьим такую старость».

– Пошел, пошел, лети к Раде. – Мария Афанасьевна замахала руками, прогоняя птицу с живой статуи. – От Игореши остались. Специально за ними в Читу ездил и клетку эту здоровую сам смастерил. Руками своими, сыночек мой. Любил он их сильно. Вот теперь нам по наследству досталось, – печально проговорила Мария Афанасьевна. «Значит эту клетищу не Паршин им впарил», – промелькнуло тогда в голове у Егора.

– Ну, вот, Ленчик, тоже чаю попьет, – бодро проговорила хозяйка, закрывая за собой дверь. – И не холодно ему… Так целыми днями и смотрит на сад. Что он там видит? Сад, как сад, каждый день один и тот же. А больше всего на сарай смотрит, словно ждет кого. Кто-то как будто к нему выйти должен. Архангел может, какой, – усмехнулась Мария Афанасьевна.

– А вы посмотрите, – Егор шумно отпил из блюдца и сморщился, обжегши язык.

– Да я и ключ не помню куда положила. Уже год не открываю. А если найду, так замок, поди, заржавел. Все равно не открою. Пускай уж стареет с нами вместе. Незачем его тревожить. Барахло всякое старое для огорода там. А какой нам теперь огород. Ноги еле передвигаем. Чап, чап по тропинке, – пожилая женщина печально махнула рукой.

Разгоряченный чаем, подкрепившийся блинами со смородиновым вареньем, обласканный вниманием и добротой Егор шагал по тропинке, оставляя на сырой земле следы. Он представил Марию Афанасьевну своей бабушкой или мамой и ему стало тепло. Он думал, «Наверное, хорошо, вот так возвращаться домой, а там тебя ждут и всегда рады, чай, блины. Воспиталкам в детдоме далеко до этой старушки. Она одним взглядом погладит и полечит. Тут он подумал про остальных своих подопечных. Какие они все разные. А ведь тоже молодыми были, не сразу ведь мумиями стали. Просто некоторые к старости душой скукоживаются, остается один концентрат, выпаренная соль. К примеру, эта Жанна – закостенелая карга. Зачем людей гнобить и принижать? Того и гляди от ненависти сама себя кусать начнет. Такое ощущение, что у нее родители извергами были, за малейшую провинность пороли и ставили на горох. В ней ничего живого не осталось. Неужели ей нравиться быть такой, лишать себя приятности общения, вот как с Марией Зинаидовной. И ей приятно и мне хорошо. Господи, как должно быть одиноко вдове в этих хоромах, среди картин и дорогой мебели?». К своему удивлению Егор что-то почувствовал, что-то шевельнулось к этой старой женщине. Он прислушался, и, кажется, это была жалость. Робкий росток. На миг он представил себя на ее месте: закованный в стальные кандалы самоистязания. И неважно, кто в этом виноват, получилось, как получилось. Вся обида на старую женщину куда-то делась, словно он увидел подпорки картонных фасадов и все понял.

От такого откровения Егор даже остановился. Захотелось зайти к ней. Открыть стальную холодную калитку, пройти семь шагов по мокрому булыжнику и позвонить в домофон. На раздраженное «Кто?» спросить, как она себя чувствует, и пожелать доброй ночи. Неважно, что она ответит, важно, что он это сделает. И может быть, она на мгновение поверит, или почувствует теплоту. Он сомневался, для кого в первую очередь это собирается сделать? Для себя или для нее?

Ночь опускалась на старый забайкальский городок, затерянный среди сопок и равнин, на берегу быстрой Шилки. Приземистые домишки, словно на привязи, озябшие мокрые дворняги, трясущиеся от холода, покорно сносили тяготы своего бытия, укрывая хозяев. Впереди на покосившемся столбе зажегся одинокий фонарь. Тусклый свет, придавленный тенью козырька, словно неприкаянный, раскачивался на ветру. Сырая трава мерцала в темноте, здоровые лужи покрылись зябкой рябью. Егор отворачивался, когда ветер прыскал в лицо моросью, словно чихал.

Простояв один на остановке полчаса, он так и не дождался автобуса. С сожалением понял, что придется идти пешком и отругал себя, за то, что засиделся у Коптевых.

Глава 5. В окружение призраков

Работягу можно узнать сразу. Он идет ссутулившись, с опущенными плечами, как бы придавленный, свесив голову, в куртке на размер больше, словно ее брали на вырост, с ничего не выражающим серым лицом, глядя себе под ноги. Идущий навстречу как раз был таким.

– Э, стоять мужик, – растянутые развязные слова, словно вылились из бутылки, – стоять сказал, – тип в кепке и обвислой кожаной куртке пытался делать интонации и угрожать голосом.

– Стой, курить, дай, тебе говорю.

– Отвяжись, – буркнул Егор, проходя мимо парня, который возможно выпил «мерзавчика» у рюмочной один, может с собутыльниками на пилораме, занюхав горькую свежими опилками, а может, наглотался с корешем за сараем.

Противно скребнув ногтями по плащевке, незнакомец схватил Егора за рукав.

– Стоять, сказал.

– Пошел ты, – процедил Егор и резко дернул плечом, высвобождая куртку, другой рукой толкнул мужика в грудь. Что-то обжигающее анестезирующее разлилось в груди, он ощутил противную вялость.

Тот упал, словно из-под него выдернули половик. Со всего роста плашмя спиной грохнулся на землю. Ударился затылком. Щелкнули челюсти, и кепка покатилась по мокрой траве, словно крышка с брошенного чайника.

Егор необорачиваясь шел дальше, сзади снова послышался пьяный голос.

– Я сказал, стоять, милейший! Егор сделал еще два шага и остановился. Совершенно незнакомый человек, возможно, сам того не ведая, запустил в него СЛОВО, как китобой гарпун в кита, которое потянуло за собой мохнатый канат из подозрений и догадок.

Егор обернулся и, всматриваясь в силуэт, ворочающийся в нескольких метрах позади, в свете блеклого фонаря на блестящей сырой траве, пошел назад. Его шаг был нетверд, он сомневался правильно ли поступает, потакая своим подозрениям, «мало ли кто может знать слово «милейший», это ведь никакой не пароль, невыдуманное, сложенное наугад из созвучных букв слово, тем более не иностранное. Пусть оно не в ходу, но и не забыто». С мутным нехорошим предчувствие он остановился над чертыхающимся мужчиной, который стоял на четвереньках и пытался поймать равновесие.

– Меня пиилица окигикала в лугах, – завыл незнакомец не поднимая головы. Егору словно молотом по голове влупили.

– Модест? – как-то жалобно спросил он, не узнавая своего голоса. В голове, словно кто помешал ложкой. Все мысли разом взметнулись и завертелись в беспорядочной пляске. Нелепость, невероятность ситуации выбивала из под ног почву. Закружилась голова. Руки сами схватили мужчину за плечо и грубо перевернули. Егор до последнего момента надеялся, даже умолял провидение, чтобы это был кто угодно только не… На него пьяным затуманенным взглядом смотрел Хазин. Веки медленно затягивали и открывали блестящие в свете фонаря глазные яблоки.

– Черт бы тебя побрал! – вскрикнул Егор. – Какого рожна ты здесь шляешься? – и осекся. На него словно накинули мокрую простыню. Внутри все похолодело. Он медленно перевел взгляд на ноги старика. Что-то внутри его головы зрело, готовое разорваться, и последствия этого могли быть непоправимыми.

– Курить дай, мужик, – откуда-то издалека послышался смазанный тягучий голос. Но это уже был другой голос, не принадлежащий Модесту.

– А-а? – Егор вновь сконцентрировался на лице человека, которого все еще держал за плечо. И это был уже не Хазин, а тот, кто и был с самого начала – пьяный работяга. Егор вновь почувствовал дуновение ветра. А до этого, все вокруг, словно застекленело, замерло в тревожном ожидании. Ничего не случилось, на этот раз бункер выдержал взрывную волну. Егор разжал закостенелые пальцы, выпрямился и пошел. Он не слышал пьяной ругани и угроз в свой адрес, не мог ухватить мысль, скользкими рыбами она просачивались между пальцев, а большая плыла над головой, поблескивая из темноты белым брюхом. Егор мог определить только свое общее состояние, и оно было скверное. Предчувствие надвигающейся беды зрело. «Так, без паники. Надо пораскинуть мозгами, – пытался найти рациональное объяснение случившемуся Егор. – Что же это со мной твориться? Может, день не мой, бури какие или съел чего? – он нервно хихикнул, – может эта осень мерзкая? Нет, это водка, определенно водка. Надо завязывать. Все к чертям. Нет, это не водка, это все чертовы пердуны, мумии ходячие, меня за собой на тот свет тянут. Это все их влияние. Да. Трудно оставаться рядом с «мумиями» человеком. Эта ерунда началась как раз, когда с ними пересекся. Точно, тянут они меня за собой, пьют силы. Сколько там осталось? Месяц? Больше? Плевать, вытяну, а потом ищите меня». Тяжело дыша, Егор вышел на дорогу. Он не помнил, как здесь очутился. Десять минут, словно вырезали из жизни. Он осмотрелся и широким шагом пошел вдоль улицы Забайкальских партизан к центру города.

Ботинки блестели в тусклом свете редких фонарей, мокрые брючины перекрутились и прилипли к ноге. Ветер стих, где-то во дворе тоскливо завыла собака. На улице никого не было. Уже совсем стемнело. Дома «всматривались» в надвигающуюся ночь желтыми окнами. Мимо проехало несколько машин с включенными фарами.

– Парень, тебе куда? – сквозь рокот мотора и шелест покрышек по мокрому асфальту послышался хриплый густой бас.

– Я сам.