Черные сны

– Вам ведь за это деньги платят.

«Пошел ты», подумал Егор. Червяков наклонил голову влево, оценивающе окинул Егора взглядом. «Только не сорвись. Сивков еще не звонил. Хороший знак. Червяк только и ждет повода дать мне под зад. Не обращай внимание. Выйдешь через месяцок, тогда другой разговор. Отдубасишь в переулке от души, а сейчас терпи, тебе нужна работа», – успокаивал себя Егор.

Он представил себя, как выходит из темноты навстречу коротышке Червяку, который семенит по асфальту и все время озирается по сторонам, он же трус. Останавливается перед Егором, как вкопанный и от страха не может его узнать. Глаза вытаращил, губы трясутся. – Это ты? – шепчет он, – Нагибин??? – отступает назад и страх в его глазах еще больше, чувствует, пришла расплата. – Я, – грубо, по босяцки отвечает Егор.

– Помнишь, как ты надо мной измывался, сука. «Хотя нет, к чему высокопарности. Лучше сразу в пятак». – Видит, как сминается лицо Червякова под его ударом, как в глазах вспыхивает дикий ужас и недоумение. Отлетает и валится прямо в лужу, в своем чистеньком плаще. Шляпа пирожком с зеленой ленточкой слетает с головы и катится, подхваченная ветром.

– Посмотрите на себя. Небритый, с мятой физиономией, глаза красные, в нечищеных брюках, – слышится голос Червякова. – Вы хотя бы себя уважайте. – Червяков замолчал и с упреком в глазах уставился на Егора. Не дождавшись ответа, удовлетворенный нагоняем, и безропотностью провинившегося, Червяков взял исписанный лист, встряхнул его, словно на нем были крошки и поднес к глазам. – Посмотрим, что вы здесь наврали, – оттопырил нижнюю губу и принялся читать. С каждой строчкой его брови все выше забирались на лоб.

– Вы что, Нагибин, издеваетесь? Мне надо вас учить писать объяснительные? Что это такое, что за детский сад? «Я проспал», – Червяков ждал объяснений.

– Как умею, – пробурчал Егор. Хотел развернуться и выйти, на языке «толпились» и зудели обидные слова, но воспоминание об Алексееве усмирило гнев.

– Как умею, как умею, – передразнил Червяков. – Ладно, идите Нагибин, чтобы это было в последний раз.

Егор развернулся и вышел. Дверца встроенного шкафа была немного приоткрыта. Проходя мимо, он заглянул. В темноте ничего нельзя было разобрать, но блеск спиц он различил. «Опять клетка, что они с ними носятся?», – подумал Егор.

В голове все звучали обидные слова, вывалившиеся изо рта Червякова, и воскресала его мерзкая физиономия. С отвратительным настроением Егор покинул соцзащиту и направился домой. По грязному суконному небу плыли всклокоченные облака. Где-то на задворках бродило предчувствие беды, тревоги, приближение какого-то сурового испытания.

Ветер, оставшийся дожидаться у подъезда, снова набросился на Егора и принялся трепать брючины, холодить лицо и руки. После магазина с двумя литровыми баклажками «оболони» он прямиком направился домой. Только когда разделся и умылся, ощутил в теле неприятную ломоту и озноб. «Простыл что ли?», – Егор, приложил руку ко лбу, подошел к зеркалу. Ему не понравились глаза, какие-то тусклые, грустные с розовым отливом. Черная щетина перевоплощала его в барыгу, грязные слипшиеся волосы на лбу перепутались, лицо осунулось. «Да, брат, вид у тебя не важнецкий. В кого тебя превращают эти мумии?». Недовольный увиденным, Егор прошел на кухню, отвинтил с пластиковой бутыли крышку и сделал несколько больших глотков пива. Затем выдохнул, открыл шкафчик, где среди специй и склянок валялись таблетки. Вытащил надорванную упаковку с «аспирином». Открыл вторую створку, несколько секунд глазами искал чистую чашку. Не найдя, взял из раковины немытую. Из-под крана налил половину, бросил в воду таблетку. Пока она растворялась, успел приложиться к горлышку.

«Аспирин» шипел и пузырился, выбрасывая фонтанчики мелких капель. Егор обвел взглядом кухню: ветхая мебель с разными ручками и перекосившимися ДСП ешными дверцами, стол, три табурета, старенький «Минск», залепленный наклейками от жвачки, чугунная эмалированная раковина со сколами, с ржавыми подтеками, потертый до дыр линолеум, расколотое окно, заплесневелый угол. Егор сделал еще несколько глотков пива, затем взял стакан и выпил лекарство.

Час спустя, накаченный алкоголем, он заснул. Снился город, точнее улица Купчая, вдоль которой тянутся двухэтажные, редко трехэтажные дома старой постройки. Какие кирпичные, какие деревянные. Стоят вразвалку, словно только что прошло землетрясение и их повыворачивало. Опиленные с беленными стволами тополя завалены в разные стороны, словно кто специально порушил строй. Из окон верхних этажей валит густой белый дым. Он застилает небо. Гарью не пахнет. Можно было бы подумать, что это пар, но Егор уверен, что это дым. Такой густой, будто из-под кучи сырых листьев.

Тишина. И опять брюхо рыбы. Плавники серые прозрачные с красными разводами на краях, шевелятся лениво. Чешуйчатое тело медленно, величественно изгибается. Рыба плывет в тумане, приближается, а за ней белесые завихрении. Вот ее брюхо задевает крышу дома, и сшитая жесть, словно игрушечная, падает вниз. Из чердака ввысь устремляется целый столб белого густого дыма. Егора обдает жаром. Дым накапливается под небом, словно под потолком, уплотняется и опускается все ниже. Рыба плывет вдоль улицы. Приближается. Брюхо растет, едва не касается стен. Дым из окон лижет серебристые бока. Жарко. Егор силится увидеть рыбью голову, но дым слишком густой. Вот она задевает и проламывает стену трехэтажного дома с арочными маленькими окнами. Кирпич беззвучно осыпается на улицу, из пролома поднимается поток дыма, словно пар из пробоины в трубе. По телу проходит горячая волна. Рыба на мгновение пропадает в белом облаке, но потом вновь появляется. А дым опускается все ниже, и Егор уже видит лишь одни плавники. Рыба все ближе. Дым сгущается, растворяет ее. Тень источается, и вот уже ничего не видно, но он чувствует, что рыба где-то рядом. Там, в тумане. Возможно уже на расстоянии вытянутой руки. Кругом белесая топь. Он не видит своих ног. Вытягивает правую руку и не видит ее по локоть. Дым плотнеет. Он обретает вязкость и вес. Он обволакивает тело Егора, словно болотистая жижа, вязкой патокой липнет к рукам. И появляются звуки. Точнее он слышит крадущиеся шаги. Их перекрывает скрежещущий скрип ржавых петель. Долго открывается, словно тот, кто это делает, специально нагоняет жути. А дверь все скрипит нудно, противно с треском. Кажется, ее не тревожили сто лет и она закислилась в петлях, детали вросли друг в друга. Наконец, мерзкий звук затихает и снова на первый план выступают крадущиеся шаги. Теперь они за спиной, и как будто совсем близко. Егор резко оборачивается. Бель. Шаги стихают. Кто-то трогает его сзади за плечо.

– А-а, – Егор выдыхает и резко разворачивается – никого, лишь плавные завихрения обозначают чье-то присутствие. «Кто там бродит?». Егор напрягает зрение, делает осторожный шаг вперед, вытягивает руки. Шарит в пустоте. Делает еще шаг. Затем поворачивается. Там дома. Он высоко поднимает ноги. Думает, что стены никогда не коснется. Будет идти, как слепец с вытянутыми руками в бесконечной белесой мгле, пока его дни не кончатся. Слышится слева звон разбитого стекла. Звук такой чистый и четкий, что, кажется, осколки падают ему на ботинки.

Теперь дым – туман. Егор глотает его. Чувствует внутри себя. Зябко. В груди разливается холод, растекается по венам, опускается в кишечник. Ползет по рукам к пальцам, пускает мицелий под кожу, разрастается. Егор чувствует покалывание изнутри. Тело деревенеет, словно под заморозкой. Изо рта вырывается облачко пара. Холод быстро опускается в ноги. Коченеют пальцы. Егора начинает знобить. «Господи, – думает он, – как же быстро я замерз». Дрожь пробирает все тело. Снова слышатся шаги, теперь справа. Шепот. Нет, шорох сухих листьев. Появляется новый звук – лязг. Он частый дробный. Егор не сразу догадывается, что это стучат его зубы. Он не понимает, почему такой лязг и думает, что это коронки. Туман морозит его изнутри. Егор уже не чувствует пальцев на ногах, в пятки словно вбили деревянные колья. Он останавливается и смотрит вниз. Он голый. Словно паралитик, трясется всем телом. Обхватывает себя за плечи, съеживается и чувствует, какой он холодный, как лед. В тумане мелькает тень. Снова. Зубы выбивают дробь. Этот звук перекрывает все остальные. Егор содрогается всем телом. Уже не может ни о чем думать. Становится больно дышать, словно легкие наполнились острыми кристаллами льда. Он задыхается…

Егор проснулся мокрый от пота. Сел на кровать, оперся на руки и огляделся. Холодный синий свет лился в открытое окно. В комнате было прохладно. Он сглотнул и почувствовал боль в горле. С минуту рассматривал темные углы. Затем встал, закрыл окно и, ежась, растирая предплечья, прошел на кухню.

На кухне тоже было зябко, но не так как в комнате. Егор вспомнил, что в зале приоткрывал окно, когда курил перед телевизором. По-видимому, ночью дунул ветер и фрамуга распахнулась. Он отругал себя за безалаберность, открыл шкафчик и выудил очередную аспиринину. В стакан, в котором по краю донца виднелся белый осадок бросил таблетку и залил водой . Затем взял его, прижал к щеке и слушал, как пенится аспирин. Взгляд его остановился на дырке в линолеуме. Ни одной мысли не проскакивало в его голове. Он просто смотрел. Даже не смотрел, а выключился. Очнулся так же внезапно, как и выпал, словно гипнотизер щелкнул пальцами перед лицом. Егор взболтал стакан и выпил содержимое в три глотка. Ощутил в горле неприятную резь. «Ничего страшного, надо где-нибудь раздобыть малинового варенья, может у ангелочков. У бабульки наверняка в загашниках найдется. И купить еще аспирина. Точно. День – другой – и я снова на коне. Может, выпить горячего чая? Нет, утром».

Егор подошел к окну, почесал зад и посмотрел на восток, где светлело небо. «Скоро собираться на работу». В глазах его стояла тоска, и это не было осенней хандрой или отголоском простуды. Он прямо видел того кучера, который подстегивает его, заставляет двигаться и делать так, как ему надо. На козлах сидел свирепый Алексеев и размахивал длинным бичом, рядом гикал Червяков, с другой стороны Марковна дергала вожжи. Кто там за их спинами? Вся орава стариков. День не обещал быть лучше прошедших: сырость, уныние, грязь, слякоть и мумии.

Он почувствовал, что замерзли ступни и побрел в кровать. Она уже остыла, а в комнате теплее не стало. Одеяло и простынь казались только что принесенные с мороза, Егор даже ощутил их заиндевевшую твердость.

Будильник ворвался в сон жутким треском. Егор зашевелился и судорожно пошарил рукой по полу, где оставлял телефон. Жмурясь, недовольный, сквозь узкие щели между век посмотрел в окно.

Глава 7. Смерть Сивкова

Сегодня Егор пришел без опоздания. В «теточной» столкнулся нос к носу с Паршиным.

– Вот ты где наш пропащий, злостный прогульщик, пьяница, алкоголик, – Паршин растянул рот в широкой добродушной улыбке и раскрыл объятия, словно хотел обнять Егора.

– Здорово, – не разделяя его оптимизма, Егор протянул руку.

– Мне как-то не до шуток.

– Да, забей. – Паршин положил руку ему на плечо, наклонился и зашептал. – Все это фигня. Я поговорил с Червяком, ничего страшного. Алексеев не узнает. – Паршин подмигнул Егору. – Так, что не бурчи, французик. – Он убрал руку с плеча, выпрямился, улыбка стекла с его лица. – Кто у тебя на сегодня?

– Богдан, кажется, вещи какие-то, пенсия Хазина, еще кто-то…

– Хазина, между прочим, звать Модест Павлович, как вам прекрасно известно.

Егор обернулся, в коридоре стояла элегантная Лидия Марковна в блестящей сиреневой куртке с красным шарфиком и на каблуках.

– Богдан Сергеевич, а не Богдан. Они вам не ровня, Егор Владимирович, а намного старше и надо к пожилым людям проявлять чуточку уважение. Не так трудно выучить имя и отчество пятерых – шестерых пенсионеров. Научитесь называть их правильно между собой, никогда не оговоритесь при встрече. И запомните, право граждан Российской Федерации на социальную защиту закреплено в Конституции Российской Федерации от двенадцатого декабря девяносто третьего года, которая провозгласила, что Российская Федерация является социальным государством, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека. Человека!!! И ваше отношение и есть то достойное, что вы можете им дать, – она замолчала и выжидательное посмотрела на Егора.

– Конечно…, – Егор запнулся и в ужасе понял, что не может вспомнить имя Марковны. Все смотрели на Егора и, как ему казалось, ждали, когда он, наконец, ее назовет.

– Все понятно, Лидия Марковна, – сзади послышался голос Паршина, – он еще новенький, не привык к нашим порядкам, я его поднатаскаю.

– Вы сами, Константин Сергеевич, путаетесь. – Лидия Марковна говорила четко, неспеша, слегка наклонив голову вправо. Подошел Червяков и встал рядом с начальницей. Он качал головой, мол, все правильно говорите, мадам, а вы, бездари, внемлите.

Когда начальница величественно удалилась к себе в кабинет, постукивая каблуками по деревянному полу, а Червяков засеменил следом, Егор понял, что Сивков еще не сообщил о вчерашнем инциденте. Иначе бы Червяк не упустил случая устроить показательную порку у всех на глазах, в присутствие персонала и естественно Марковны. В голове Егора сразу созрел план. Он подошел к столу Данилкиной.

– Ирина Федоровна, что у вас для меня?

– Вот, смотри, Егор, – она выкладывала на стол списки, деньги, квитанции, что-то говорила, поясняла, а он ее не слышал, торопил, все ждал, когда она, наконец, замолчит.

– Все ясно, – он схватил со стола бумаги и пошел на выход.

– К Сивкову, – она осеклась и покосилась в сторону кабинета начальницы, прислушалась. Через несколько секунд продолжила полушепотом. – У Юрия Анатольевича забери сегодня чек и подписанное уведомление. Не забудь…

– Да, да, – Егор скрылся за перегородкой. Он наспех засунул скрученные в рулон бумаги во внутренний карман и с чувством облегчения распахнул дверь. Ноздри жадно втянули прохладный влажный воздух. На крыльце под козырьком стоял Паршин и курил, – ты чего сегодня такой бешеный? – спросил он, выпуская струю дыма.

– Да, – отмахнулся Егор и хотел проскочить мимо.

– Стоять, – Паршин поймал его за рукав. – Слышал, у тебя поэтессу забрали?

– Какую поэтессу?

– Стеллу, нашу Артуа.

– Не знаю.

– Что там случилось? Чего это вдруг Червяк взбрыкнул?

– Понятия не имею.

– Прям так и не имеешь?

– А это точно, что Стеллу у меня забрали?

– Точнее не бывает. И что мне не нравится во всей этой истории, ни ты, ни босс не хотите рассказать о причине. А я должен знать. Я обо всем знаю, что твориться в нашей конторе. И от тебя не отстану, пока мне всю правду не выложишь. Чувствую нутром, задницей чувствую, что-то здесь скользкое. Кажется, он меня использовал, чтобы я тебе о поэтессе сказал. А? С чего бы так? Чего он сам тебя к себе не вызвал? Ты, что его старую любовь к чертям послал?