Черные сны

– Послушай Костик, давай в другой раз поговорим, мне бежать надо, кое-что хочу сегодня успеть. Потом, лады?

– Смотри. Потом, так потом. Я не отстану.

Егор сбежал по ступеням, повернул направо и быстрым шагом направился по адресу. Через десять минут он уже стоял возле третьего подъезда Советская девятнадцать. Еще издалека заметил машину скорой помощи. Тревога шевельнулось в груди. Он сразу вспомнил падение Сивкова, перепуганного до чертей старика, сидящего на полу с мокрыми штанами. «Инфаркт? Кровоизлияние? Перелом? Все-таки треснулся…». – В его голове метались тревожные мысли. Сердце застучало часто и гулко. Ладони вспотели, на лбу выступила испарина, то ли от быстрой ходьбы, то ли от томительного, обволакивающего страха. В нетерпении Егор вбежал по лестнице на площадку первого этажа и, стараясь не выдавать волнения, зашел в приоткрытую дверь. В коридоре толпилось несколько человек. Переговаривались тихими голосами. Пол был грязным, затоптанным. В комнате у кровати на табурете спиной к двери сидел санитар в куртке, накинутой на белый халат, в зеленом чепчике, и заполнял какой-то бланк. Пожилой доктор с густой проседью стоял у стола и складывал статоскоп. Рядом на столе находился медицинский чемоданчик, с другой стороны лежал паспорт и какие-то бумаги.

– Что с ним? – шепотом спросил Егор у полной низенькой женщины одетой в халат канареечного цвета.

– Умер.

Егор протиснулся между людьми, загораживающими проход и подошел к врачу, заполняющему бланк. Он хотел спросить, что с Сивковым и остановился с открытым ртом. На кровати, на спине лежал пенсионер, все его лицо было искромсано мелкими порезами. Так, словно по нему чиркали лезвием. Кожа болталась лоскутами на лбу, щеках. Вытек правый глаз. Левое ухо было разрезано снизу до середины. Отделенный конец жутко свисал. Ушная раковина наполнилась багровой, почти черной жидкостью. Лицо пенсионера было все в крови, казалось, с него вовсе содрали кожу. Капли засохли на усах. Если бы не усы Егор бы ни за что не узнал своего подопечного. Белая рубаха с отложным воротничком была забрызгана кровью. Бурая жидкость залила подушку.

Холодный ужас разлился по телу, ноги превратились в деревянные колоды, в глазах потемнело. «Кто его так? Надо же так исполосовать. Словно…». Неизвестно, руководствуясь какой подсказкой его голова повернулась к окну, взглядом Егор нашел клетку. Она была пустая, дверца нараспашку. Что-то неприятное заворочалось в животе. Взгляд Егора выхватил подоконник, спустился на пол и прошелся вдоль крашеного плинтуса до кровати. Долго всматривался в темноту под ней, словно ждал, что появятся лапки с острыми коготками, а потом выглянет белая крысиная мордочка с длинными подвижными усами, забрызганная кровью.

–…надо? Я вас спрашиваю, – голос нарастал, шел из углов из пространства комнаты из полумрака под кроватью. Егор оторвал взгляд от махровых от пыли досок и поднял голову. К нему вполоборота стоял санитар, который складывал статоскоп. – Молодой человек, я к вам обращаюсь, – на его лице выступило раздражение.

– А? – Егор встрепенулся, – я…, – мысли путались, по телу гуляла противная дрожь. – Я соцработник… – Он хотел было сказать, что был вчера у покойного по делам, что он здесь не просто так, но сдержался. Подумал, что это ему навредит. «Вы последний кто его видел живым», – промелькнула фраза из какого-то детективного сериала и подозрительный взгляд следователя. А вслух сказал, – Мы их навещаем иногда… А что с… – он не смог вспомнить имя отчество покойного, – с Сивковым?

– Он мертв, о причине смерти сообщим позже. У него родственники имеются?

– Нет, он холостяк.

Доктор тяжело вздохнул. – Одинокий, значит, – посмотрел на искромсанного старика.

– Леша, ты накрой его, не надо народ смущать. Потом мельком посмотрел на Егора и продолжил укладывать статоскоп в футляр.

– Одиночество, я вам скажу, молодой человек, самая страшная болезнь в старости. Страшнее, чем артриты, тромбофлебиты и всякие недостаточности, она разъедает из нутрии, как ржавчина. Жизнь превращается в клеть.

Глядя на пожилого доктора, в его осунувшееся лицо, слушая интонации, Егору становилось ясно, что он знает о чем говорит. В его глазах уже стояла тень старческой тоски и какого-то отрешенного безразличия. Егору стало нехорошо. На мгновение он сам ощутил дыхание гложущего одиночества и постарался сбросить жуткое наваждение.

– Вы, вернее, мы, запрос должны сделать? – поспешил Егор поменять тему. Он почувствовал себя дурно и хотел уйти. Слишком тягостно было находиться в одной комнате с покойником в той атмосфере, которая окружала. Слышать скорбный шепот за спиной и видеть престарелого доктора. В голове роился целый улей мыслей, хотелось разобраться во всем.

– Зачем запрос, завтра уже можете приходить. Тело подготовят… Хотя, не известно, что скажут в милиции. Ждем пока представителей. Задерживаются.

– Доктор упаковал статоскоп и положил в медицинский пластиковый ящик с большим красным крестом на боку.

– Позвоните сегодня. Думаю, уже будет ясно. Он пристально посмотрел на Егора.

– Может, вам нашатырь дать. Что-то вы, голубчик, бледны.

От этого «голубчик» Егору совсем стало дурно, он покачал головой и поспешил на улицу. – Мне уже лучше. – Протиснулся сквозь строй зевак. На лестничной клетке он услышал разговор двух женщин. Одна в возрасте, плотная, безликая, словно клубень картошки говорила.

– У него вчера, как раз день рождения был.

– Ай-яй, – вздыхала другая с сеткой на бигудях.

– Надож как. Вот, судьба. В рождение смерть подсунула.

– А она не спрашивает, когда…

Егор уже не слышал, он выскочил на улицу. За спиной громко хлопнула подпружиненная дверь. Он несколько раз глубоко вздохнул, перед глазами плыли черные круги. Почувствовал слабость, покосился на мокрую лавку, но садиться не стал. Быстрым шагом поспешил прочь. Он старался ни о чем не думать. Казалось, стоит остановиться, и лавина скверных мыслей настигнет и поглотит.

Когда почувствовал усталость, Егор замедлил шаг и осмотрелся. Он тяжело дышал, холодный воздух обжигал легкие. Парок вырывался из приоткрытого рта. Вспомнил о простуде и под самый подбородок подтянул бегунок на молнии куртки. Осмотрелся. Он шел по парку, к которому сходились почти все улицы центральной части города. Стояла оцепенелая тишина, где-то далеко каркали вороны. Доносился слабый гул моторов. В лужах отражалось небо. Сегодня оно хотя и было серое, но высокое, не отяжелевшее дождями.

Он все еще старался отодвигать тревожные мысли, но они все настойчивее довлели и отмахнуться уже не было сил. Первое, о чем он подумал, это слова двух женщин на лестничной площадке, «У него вчера, как раз день рождения был». «Получается, я его вчера одарил, так сказать, с подарком пришел – кулаком по физиономии. Он, наверное, считал вчерашний день особенным. Ждал поздравление, может, даже подарков. Чайник вскипятил… Меня, ждал. Угостить хотел… Данилкина, не могла сказать. И он ведь меня не заложил. Не стал звонить Червяку», – последняя мысль оказалась особенно жгучей. У Егора навернулись слезы, «А я ему на, в лоб. Рубашку белую, небось, самую праздничную, надел. А открыл сразу, только я постучал. Такое ощущение под дверью ждал. Ни черта, ни черта я ему не принес, за все время, даже чертов чупик. Ему ведь, так немного надо. А может и вовсе ничего, а просто внимание. Знать, что к тебе ходят не только по обязанности с продуктами по списку и бумажками всякими, а еще что-то от себя». В памяти всплыли слова седого доктора об одиночестве. Дорога расплылась, все краски смазались. Рыба плыла. Егор вытер глаза. «Все, хватит сопли развозить. Умер и умер, что теперь. Блин, – он остановился. – Я бумаги не забрал. Что делать? Меня Червяк с дерьмом съест, если ему Данилкина пожалуется. Надо в кантору идти, сказать, что Сивков умер и бумаги куда-то сунул, а я не нашел. Да и искать не дали. Милиции понаехало, скажу, всех выперли».

Слезы высохли, взгляд стал сосредоточенным, он круто развернулся и зашагал в контору. «Паскудники», – всплыло в памяти слово. Егор сразу вспомнил обстоятельства, при которых было сказано оно, а затем с поразительной ясностью и слова Сивкова, «Это все паскудники. Они мне все сны выпили, паразиты. По ночам спать не дают. Посмотри на мои глаза. Это надо заканчивать. У меня для них кое-что есть. Ага, тока ты молчок. Я уже больше не могу. Мои мозги… Их к нам подселяют». Именно последняя фраза «Их к нам подселяют», – вызвала у Егора особое внимание. Что-то смутное связанное с этими словами витало рядом, что-то, что он знал, но не мог вспомнить. Что-то близкое, только отыскать тропку. «Их к нам подселяют», – вертелось в голове. «А рисунок? Он рисовал крысу, только не совсем крысу, а кого-то на нее похожую. Непонятно, он так черкал быстро? Он мне хотел о чем-то сказать, предупредить, шум в коридоре, что-то грохнуло. Какие у нее большие уши. Точно, я еще подумал, что у крыс таких не бывает и морда сплюснутая. Ну да сплюснутая. «А тебе больше никто из твоих не говорил о паскудниках? Они у всех есть», ерунда какая-то. Что за паскудники? У кого у всех? У моих? То есть у моих подопечных? У Богдана, Хазина, Вдовы, Ангелочков, Коки, Поэтессы? У них у всех? Бред какой-то. Мне никто ни про каких паскудников не говорил. Бессонница да. Но ведь это проблема всех стариков. Это нормально, у меня тоже бывает бессонница. Половина населения земли страдает от этого. «Они мне все сны выпили». Чушь собачья, крыша у него съехала. Все, забыли. Выкинь из головы этот бред». Но стоило вспомнить истерзанное лицо Сивкова, как весь расплывчатый, шаткий «бред» затвердевал в железобетонную конструкцию. «Кто мог сотворить такое?» – спрашивал себя Егор. Он не хотел отвечать, потому, что его собственная догадка ничем не отличалась от бреда Сивкова.

– Все к дьяволу, – Егор мотнул головой, словно, мог вытрясти дурные мысли.

– Егор! – приятный девичий голос расколол мрачный сосуд, в который он замуровал себя. Егор остановился и секунду не мог узнать в улыбающейся девушке Настю. Она светилась улыбкой, разгоняя хмурый день. И все вокруг менялось, оживало. Казалось, дома, деревья скидывают погребальные саваны, поднимают головы и смотрят на нее. В своем желтом плаще она была солнышком. От яркости у Егора зарябило в глазах.

– Привет, – проговорил Егор осипшим голосом, откашлялся, – как ты? – Он не сводил с нее глаз. Девушка прошлась по нему взглядом лучистых глаз сверху вниз. Ее улыбка заметно таяла. Егор вспомнил, что не почистил ботинки и они, наверное, жутко грязные. Он покосился на обувь, и ему стало стыдно. Черные мыски были в белых разводах, а к подошве прилипли и засохли комья земли. В голове промелькнуло вчерашнее падение в грязь. Взгляд переместился выше, на брючину… Высохшее серое пятно проступало на ткани. Егору стало неимоверно стыдно. Подумал, как должно быть мерзко выглядит его физиономия, ведь сегодня к тому же еще и не брился. Он готов был провалиться сквозь землю. Настя – не просто знакомая, она ему нравилась. Буквально перед пожаром он встретил ее в кафе, и она оставила ему номер своего нового телефона. Он обещал позвонить. Только после сгоревшего дома на Мещерской, все пошло кувырком. И как Егор не был рад встречи, ему захотелось побыстрее расстаться, чтобы закончить муки позора и стыда.

– Как твои дела? – прожурчал ее приятный голос. Она снова улыбалась и заглядывала ему в глаза.

– Не лучшим образом, – с грустью признался Егор. – У меня проблемы на работе… Я тебе позвоню, чуть позже, обязательно позвоню. Он не знал, куда спрятать глаза.

– Как хочешь, – Настя улыбалась. На ее щечках розовел румянец, чистая матовая кожа с ямками на щеках излучала свет. Немного припухлые губки блестели.

– Я сейчас, вернее меня… Короче я в соцзащите пока работаю. Он поднял ногу в грязном ботинке.

– Вчера к дедку одному ходил, поскользнулся, – сконфуженно усмехнулся.

– Не успел выстирать. Тут же отругал себя за опрометчивость. Девушка могла подумать, что у него нет других штанов.

– А сегодня он умер, – с идиотской улыбкой произнес Егор. – Вчера жил, а сегодня нет. Представляешь.

Он не знал, что делать с лицом. Растянутые губы, словно приколотые, не желали двигаться.

– Мне очень жаль, – на красивом лице девушке проступила скорбь. Обычно у молодых людей это происходит как-то наигранно без ощущения трагедии, а у нее вышло с чувством, словно сама недавно похоронила близкого человека и знает, о чем речь. Несколько секунд они стояли молча.

– Ай, все там будем, – Егор вздохнул. Ему немного удалось справиться с мимикой. Как можно бодрее спросил.

– Ты-то как?

– На следующей неделе в Читу уезжаем. Насовсем. Папу переводят. Мама говорит, что там больше для меня возможностей. На прослушивание меня записала. На самом деле она радуется, что, наконец, выберемся из «болота». Ей никогда не нравился наш городок. Настя помолчала, а потом продолжила.

– Я не хочу уезжать. Тут я всех знаю, меня знают. Страшновато уезжать. Новое место, знаешь, ко всему надо привыкать. Без друзей…, – она пристально посмотрела на Егора.

– Будешь звонить?

– Конечно. Если захочешь, я и приехать смогу. – Внутри разливалась ноющая грусть.

– Здорово. Я думаю, вернее, надеюсь, что мы в отпуск будем к бабуле приезжать.

– Да, хорошо было бы.

Повисла томительная пауза.