Черные сны

Не оборачиваясь, Егор махнул рукой, давая знак, чтобы тот проезжал мимо.

– Много не возьму, домой еду.

Егор не ответил.

– Как хочешь, топай кандебобером.

Мотор взревел и «копейка» со светящимися шашечками на крыше отъехала от тротуара. На мокром кузове растеклись блики от фонарей, за колесами потянулся фонтанчик из брызг. Тусклая подсветка освещала сырой номер, на котором вместо цифр, как положено черным по белому аккуратно было выведено «Богдан». Словно пораженный молнией, Егор остановился, впился взглядом в силуэт шофера. «Как я сразу не догадался?», – с удивлением и ощущением нереальности подумал он. Машина удалялась, и под очередным фонарем, осветившим салон «жигулей», Егор увидел повернутую на сто восемьдесят градусов голову Богдана. Таксист – инвалид смотрел на него. Даже показалось, что подмигнул. Неприятный мороз прошелся по спине, руки покрылись мурашками. Он уже не мог придумать оправданий, панический ужас вверг в оцепенение. Егор смотрел вслед тонущим в ночи двум огонькам, отбрасывающим красные стрелы на мокрый асфальт, и не мог отвести взгляда. В голове звучало, словно заевшая пластинка: «Кандебобером», «кандебобером».

В этот раз он не сразу сбросил оцепенение. Стоял и смотрел в сырую темноту, и все пытался понять. Тусклые фонари по дуге аркой очерчивали воображаемый тоннель. Егор не знал, сколько времени прошло, прежде чем мир ожил. В задумчивости он, наконец, сдвинулся с места и побрел по тротуару. Мысли кружили в беспорядке. Он не чувствовал себя целым. «Что это было?» – спрашивал у себя и не мог ответить. Он шел, а ответы так и не приходили в голову. Наконец, Егор решил сыграть под дурачка и спросил у себя, растягивая рот в идиотской ухмылке, «А правда ли был Богдана. Слышал ли его голос и видел ли этот номер?». Обмануть себя не удалось, вопрос вверг его в ужас. Егор встрепенулся, сунул руки в карманы куртки и широким шагом пошел домой.

Он торопится по пустынному парку, перебегает от одного островка света к другому. Под ногами шуршат листья, асфальт блестит от дождя. Пахнет тленом. Сырые ветви сплетаются вокруг желтых светляков в гнезда. В кустах крадется туман и чем глубже Егор заходит в парк, тем гуще становится дымка и выше поднимается к ветвям. Белое брюхо тут как тут, парит над головой, только плавники шевелятся сильнее, чем обычно. Едва не задевает деревья, изгибается. Отсвечивает, каким-то трупным светом. Сизое полупрозрачное облачко вырывается у Егора изо рта. Он замечает, как на границе света и тьмы шевелятся тени. Они тащатся за ним, перебегают от дерева к дереву. Осторожно и беззвучно. Егор не может различить, кто прячется во мраке, но чувствует, что это не к добру. Одна тень отделилась от черноты, словно густая капля чернила с кончика пера. Егор замечает, вздрагивает и поворачивает голову. Скрючившись вопросительным знаком в своем строгом сером платье, с тугим пучком на затылке, босиком, задирая колени, поджав к груди руки, как кролик, пожилая женщина то ли бежит, то ли скачет на месте. «Господи, – думает Егор, – как же она без костыля». Заметила, что слишком вышла на свет, ныряет в темноту. С другой стороны за кустами шуршит листва, шорох не прекращается, как будто кто-то идет в нескольких метрах от него там, в слепой черноте. Егор вспоминает, что этот шорох слышит давно, как только оказался в парке, только он был тише, а сейчас он приблизился. В какой-то момент замечает странный согбенный силуэт, похоже, кто-то тащит за спиной рюкзак, свет едва успевает коснуться контура. Из рюкзака торчат ноги. Силуэт снова исчезает во тьме. «Кокушкин!?», – в трепетном ужасе думает Егор и замечает, что не идет, а уже бежит. Шорохи не отстают, не отстают ни на шаг, они движутся за ним, как привязанные. И Егор понимает, что от них не убежать. Они только ждут, когда он окажется в темноте, когда расстояние между фонарями будет достаточным, чтобы тени с обеих сторон дорожки сомкнулась. Омертвевшие деревья тянуться к нему своими корявыми сучковатыми ветками, чтобы сцапать и уволочь под мокрую землю. Страх противной слабостью разливается по телу, ноги отказываются слушать. Кажется, что ветви удлиняются, их становится больше, все сильнее черкают лучистые фонари, света становится меньше. Впереди у дальнего фонаря в пучке болезненно-желтого света, прямо под воронкой плафона, на четвереньках стоит тощий человек и нюхает бордюр. Он замечает приблизившегося Егора и быстро исчезает в темноте. Мелькают длинные, как у крысы усы. «Сивков», – в голове Егора взрывается жуткая догадка, и он на мгновение пораженный останавливается. Затем снова торопится. В окружении призраков пересекает парк, превратившийся в дремучий лес. Деревьям нет конца. Егор задыхается, хрипы вырываются из легких. Холодный воздух обжигает горло. Сердце бухает в груди и перекрывает звук шагов. Гигантская рыба, вернее ее брюхо гребет плавниками по воздуху. Она опустилась низко и видна ее чешуя. Тускло поблескивает в свете фонарей. Тело величественно изгибается. Легкие завихрения тумана остаются за ней. Сердце все сильнее стучит в ушах и в груди. Кажется, весь мир содрогается под его молотом.

Егор бежит по темной улице, а шорох тянется за ним, как шлейф из опавших листьев. Наконец, парк закончился. Егор словно вынырнул из глубины в другой мир. Он это почувствовал явственно, всем телом. Желтые оконца, задернутые занавесками, равнодушно взирали на припозднившегося путника. Двухэтажные, трехэтажные приземистые мещанские дома с двускатными железными крышами, чердаками и трубами черными силуэтами пропечатались на темном беззвездном небе. На этой улице фонарей нет.

Егор споткнулся о нижнюю ступень крыльца, выступающую на тротуар. Чтобы удержать равновесие, сделал большой шаг, согнулся и взмахнул руками. Послышался плеск – наступил в лужу. Большими шагами, задирая ноги, как цапля, подался влево. Восприятие путалось, казалось, что все с ним происходит не на самом деле. Полусон, полуявь, он не доверял ощущениям. Мир казался зыбким, в любую секунду способный трансформироваться в иную реальность. Егора немного повело, желтые глаза домов качнулись.

В кармане куртки зазвонил телефон: «Нету на почте у них ямщика, значит нам туда дорога…». Из всего происходящего только громкая мелодия «Агаты Кристи», которую Егор установил на вызов месяц назад, казалась чем-то настоящим. Он торопливо полез в карман, пальцы зашарили внутри, но им попадалось все кроме телефона: ключи, зажигалка, несколько саморезов, помятая пачка жвачки, спичка. Тем временем динамик надрывался «… облака в небо спрятались, звезды пьяные смотрят вниз…». Егор не сразу вспомнил, что в углу кармана дырка, которую он все никак не зачинит. «Черные сказки, белые сны на ночь поют нам большие деревья…». Большой и указательный палец протолкнулись в брешь. Левой рукой снизу через подкладку Егор нащупал гладкий корпус телефона и вложил в три протиснувшихся пальца. «А ночью по лесу идет сатана и собирает свежие души». Ухватил мобильник, дернул. Боялся, что связь в любой момент прервется и спасительная нить лопнет. Уткнувшись в ткань, телефон выскользнул из пальцев. «Новую кровь получила она и тебя она получит, и тебя она получит». Вспыхнувшая злоба заставила Егора с остервенением снова левой рукой схватить телефон, пальцам правой разорвать подкладку и просунуть пятерню. Уверенно обхватив мобильник, с сильным желанием раздавить его он дернул руку вверх. Долю секунды подкладка сопротивлялась, послышался треск ткани и Егор, наконец, достал старую «Нокиа». Прикусив от злости язык, продолжая стискивать телефон, нажал на кнопку соединения. Прижал к уху:

– Алло, – пересохшие губы с трудом разлепились. Егор не узнал свой голос. Он звучал надтреснуто, сухо.

В динамике слышалась приглушенная музыка, голоса, хохот. – Алло! Алло! – Ему никто не отвечает. Егор подумал, что кто-то случайно набрал его номер и вовсе не желает с ним говорить. Телефон так и будет, пока не кончатся батареи подслушивать и транслировать ему в ухо другую неразборчивую жизнь. Отчаянно захотелось услышать человеческий голос, обращенный к нему, вцепиться в него, увериться, что он не последний живой в этой тьме – тьмущей с пустыми домами, населенной призраками. Веселые голоса, доносившиеся неизвестно откуда, может и не из этого города вовсе, приободряли, казалось там свет и веселье.

– Егор, здорово! – послышалось в самое ухо.

– Миха, ты? – Егор вовсе не узнал голос, он сказал наобум, первое имя, которое пришло в голову. Голос звучал чужим, ненастоящим, словно и вовсе не принадлежал человеку.

– Ну, а кто? Давай подгребай ко мне. Мы тут: я, Михеич, Вован, Стасик. Сейчас Колян подвалит, пиво квасим. Мимо палатки будешь проходить, возьми сигарет. Стас, – голос стал тише, – тебе каких? Сейчас Егор подойдет, он купит. – «Кэмэл», – послышался другой голос. – «Кэмэла» пачку возьми и все. Пивасик есть.

– Хорошо, – Егор шумно сглотнул. – Сейчас буду.

– Давай, старичок, жду.

– Лады, – В трубке послышались гудки, а Егор все продолжал прижимать ее к уху. Наконец, поняв, что больше ничего не дождется, медленно опустил руку и огляделся. В нем росла уверенность, что призраков больше не появится. Декорации остались прежними, менялась атмосфера и настроение. Свет в окнах стал ярче, стекла прозрачнее, слух улавливал тихие отголоски жизни за полуметровыми стенами. Отрывки разговоров, голоса дикторов из приемников, ритмичная музыка откуда-то из-за домов, далекий гул машин, звон посуды. Из форточки первого этажа на тротуар, кувыркаясь, полетел окурок. Егор заметил на узком балкончике темную фигуру. Человек стоял неподвижно, прислонившись к стене, и явно наблюдал за ним. Из-за поворота тремястами метрами дальше выехала машина и ослепила его фарами. Сбросив оцепенение, жмурясь, Егор зашагал по тротуару. Левая нога промокла, он все-таки черпнул холодной воды из лужи, но заметил это только сейчас.

Они пили, курили и ржали, как полковые жеребцы. Скабрезничали, рассказывали про женщин, снова пили и снова курили. Казалось, кто похабнее себя ведет и говорит, тот круче. «Черт побери, – думал Егор, – дались мне эти старики, старухи. Надо возвращаться скорее в пожарку, не то с мумиями весь кончусь. Вот где жизнь, вот где люди. С ними я не стухну и мхом не покроюсь. Надо отвязываться от дедков и бабусек, и чем быстрее, тем лучше. Главное не залететь. Не дать повода Червяку с Маркровной кляузничать на меня Алексееву. А может к психиатру с пузырем подкатить? Хотя нет, он не возьмет. Взгляд у него, сволочной, бляха муха. За это же и вздрючит. Да и вообще, незачем перед ним унижаться. Еще месяц и баста. Хватит с меня. А то, кажись, уже к земле пригибать стало».

– Как там твое старичье? – по плечу хлопнул Женька, – дай сигаретку.

– Замучили они меня, – Егор достал пачку. – Свихнусь скоро. Никогда бы не подумал, что с ними так сложно.

– Сколько тебе еще париться?

– Месяц.

– Вот это да. – Женька присвистнул и мотнул головой. – Ты держись. Главный место за тобой держит. Этот придурок Алексеев все мутит. Я тут слышал Муслимов по телефону с ним балакал. Спрашивал, нельзя ли тебя пораньше из ссылки дернуть.

– И что? – у Егора в груди шевельнулась надежда.

– Говорит, пожарных мало, случись три пожара одновременно и тушить некому будет. Говорит, город сгореть может. Я так понял, тот уперся. Из разговора догадался, точно ничего не слышал, сам понимаешь. Говорит твой психиатр, типа, что на одном Нагибине пожарка держится? Главный сказал, в том числе и на нем. Короче, недовольный он был. Сказал, что в случае чего ответственность ляжет на него, ну, сам понимаешь на Алексеева.

Козуб замолчал, затянулся и выпустил облако дыма.

– А дальше что?

– Да ничего. Муслим трубу бросил. Я пошел в дежурку. Да, ты, старик, не дрейфь, потерпи малость и все встанет на свои места. Парни тебя ждут, никто слова не сказал, когда бабку привалило. На твоем месте никто бы не полез. Слишком много огня, весь потолок горел, балки горели, пол горел, все горело. Если чего, не вини себя.

– Я и не виню. – Егор лукавил. С некоторых пор его глодало сомнение. Все задавался вопросом, хватило бы ему тех секунд, что он пялился на сгорающую заживо старуху, чтобы спасти ее. И все больше склонялся к мнению, что, наверное, да.

– Мы с Толяном поговорили, сам понимаешь, объяснили что почем, Женька склонил голову, прищурил по ухарски глаз и пыхнул дымом.

– С ним до сих пор никто в смену не хочет вставать. Это ведь, по сути, из-за него тебя хапнули. Кто его за язык тянул, кто просил писать в рапорте, что ты вступорился. Ты ведь не вступорился, ты просто принимал решение. Так ведь? С любым может случиться, что теперь? Стукач это плохо. Не верю я ему. Сколько раз с тобой тушили, ты все делал как надо, а тут вдруг вступорился. С чего бы это. Кто Толяну поверит? Ну, если только Алексеев. Сдается мне, что у него интерес какой-то есть. Может, как у ментов, палки зарабатывает? Спускают ему сверху по разнорядке в год пятерых в дурку сплавить. Им ведь как? Чем больше больных, тем больше бабок. За каждого с бюджета отстегивают, сам понимаешь.

– Да брось ты, – отмахнулся Егор, сделал последнюю тяжку и затушил бычок в банке.

– Чего брось, знаешь, они за деньги маму родную того…, продадут. Мне кент один рассказывал, как они в дурке тырили продукты у больных и деньги отнимали, а еще, говорит, спеленают в смирительную рубашку, привяжут к кровати, вставят между пальцев ног бумажки…

– Ага, и поджигают, – ухмыляясь, продолжил Егор.

– А ты откуда знаешь?

– Да об этом все знают. Кто про армию такое рассказывает, кто про тюрягу, а тебе вон, про дурку завернули. Фигня все это.

– Думаешь?

– Точно.

– Ну, фигня, так фигня, пошли, харе мерзнуть.

Женька выбросил бычок и они вернулись в теплую светлую прокуренную комнату, наполненную пивным ароматом, разговорами и хохотом. Каждый из присутствующих считал своим долгом подойти к Егору и сказать что все, в том числе, и он его в случившемся не винит. Самый пьяный Кучер Вовка так три раза подошел к Егору. После очередного бокала с полоской пенных усиков, едва выговаривая слова, он мамой клялся, что Егор лучший пожарник на всю Читинскую область, а стукачу Толику – Газику завтра все зубы пересчитает. Под конец пьянки Егор на все сто уверился, что он жертва грязного поклепа, ему не в чем себя упрекать и даже наоборот проявил выдержку и хладнокровие – не ринулся в пламень и не погиб.

В половине второго Егор ввалился в квартиру. В коридоре сбросил ботинки, накинул куртку на крючок, прошел в комнату и завалился на промятый диван. Нашарил под головой пульт, не глядя включил телевизор, и под веселое щебетание ведущей музыкального канала заснул. В эту ночь кошмары его не мучили. Он вообще не видел снов, и это было хорошо. Проснувшись с разламывающейся головой, слабостью в теле, отравленный алкоголем он решил, что лучшее лекарство от сумасшествия и бредней это пиво. А раньше не получалось потому, что пил мало. Но теперь-то он знает, как избавится от растягивающейся с дымящимися волосами старухи – он утопит ее в «балтике».

Глава 6. Ссора

На работу Егор опоздал. С дурным предчувствием, с компостной кучей в желудке, с раскалывающейся головой (таблетка «спазмалгона» еще не начала действовать) с видом нашкодившего школьника, он приоткрыл входную дверь. Осмотрелся и воришкой проскользнул в контору. Хотел незаметно прокрасться мимо двери Червякова в «теточную». Взять у Изотовой бумаги, деньги и испариться, словно его и не было. План почти удался. С ощущением, что все намази, он вошел в бухгалтерию, расправил плечи. Его крадущаяся поступь сделалась твердой. Он набрал воздуха, открыл рот, намереваясь поздороваться, как вдруг, его взгляд наскочил на Тамару Сергеевну. Секретарша, наклонившись над столом, стояла у окна и искала что-то в картотеке. Она подняла голову и через очки посмотрела на Егора. В разрезе ее блузки виднелась впадина между двух массивных виноградин и кружевной край белого бюстгальтера. Не выпрямляясь, она сказала, – Нагибин, зайди к Альберту Яковлевичу. – Егор разом забыл думать о виноградинах, о кружевах и почему секретарша продолжает стоять в позе, демонстрируя ему грудь. Он представил раскрасневшееся детское лицо Червякова, мокрые волосины размазанные по розовому лбу, словно он только что разгрузил грузовик с гуманитаркой, его блеющий голосок.

– Здрас-с-сте, – Егор поприветствовал женщин, развернулся и пошел в кабинет зам начальника.

Он тихо постучал в дверь и вошел. -… последние разнеси. – Червяков замолчал и метнул на Егора испуганно-растерянный взгляд. Взял со стола пакет с чем-то выпуклым и убрал под стол. Но прежде чем предмет скрылся, Егору удалось разглядеть на просвет черные линии, напоминающие спицы. Паршин был здесь. Он обернулся, на его лице проступило раздражение. – Стучаться надо, Егорыч.

– Я стучался.

Они переглянулись. Было очевидным, что Егор помешал их разговору, они это и не скрывали. Паршин демонстративно отвернулся. Червяков засопел, нахмурил брови и откинулся на спинку кресла. – Чего надо, Нагибин?

– Звали?

– Зайди позже.