Шаман

– Как вы смеете мне, тайному советнику, задавать при жене такие вопросы?!

– Извините, мы не знали, что они для вас настолько болезненны, – холодно ответил Кошко, всем своим видом, тем не менее, показывая, что отступать он не намерен.

– Я уже сказал, что эти истории вас не касаются, вы глухи?! Мне свой ответ повторить ещё?!

Пётр с ужасом увидел, как по лицу Кошко побежала волна тёмно-бордового цвета. Он приготовился в случае нужды своего начальника от губернатора оттащить – в ярости тот был неуправляем.

– Нас, – процедил Кошко сквозь зубы, – касается всё. И если мы потребуем от вас вывернуть свои карманы, клянусь богом, вы это сделаете!

Моллериус оторопел от этих слов. Он непроизвольно от начальника московского сыска отстранился. Кресло со скрипом отъехало по паркетинам пола на пару вершков назад.

– Мы, – процедил Кошко, – пришли сюда по особому указу Императора, полностью и досконально выяснить любые сведения, имеющие отношение к СЛТ. Раз уж вы решились написать ему вот это письмо, – Кошко кивнул на бумагу, лежащую перед Моллериусом, – то будьте добры принять инициированное Императором расследование и потрудитесь отвечать на любые наши вопросы. Даже на те, которые вам покажутся совершенно нелепыми.

– Это возмутительно! – воскликнул Моллериус. – Я немедленно позвоню Столыпину, чтобы вас от расследования отстранили!

Кошко требовательно посмотрел на оторопевшего от всего происходящего Петра:

– Пётр Васильевич, потрудитесь продемонстрировать премногоуважаемому Его превосходительству вашу бумагу.

Пётр немедленно извлёк из внутреннего кармана сюртука столыпинскую доверенность, развернул её и протянул губернатору.

Моллериус взял её и начал внимательно читать. С каждой секундой его лицо становилось всё более бледным и всё более растерянным. По поведению зрачков было видно, что он прочёл её сперва быстро, потом очень медленно, потом перечитал в третий раз, остановив взгляд на правом нижнем углу, где располагалась подпись премьер-министра, скреплённая министерской печатью.

– Я такую бумагу вижу впервые, – растерянно произнёс он, возвращая доверенность Петру.

– Поверьте нам, в «деле о СЛТ» много чего ещё будет впервые, – ответил ему Кошко. – Это дело чрезвычайной важности. И мы, должностные лица уголовного сыска, сделаем всё от нас возможное, чтобы его распутать до конца.

Вы же служили судебным следователем, служили в Министерстве внутренних дел, почему мы вам, опытному в правоохране человеку, должны объяснять элементарные вещи? Почему вы позволяете себе забывать, что при расследовании любые мелочи обладают особой значимостью? Нам нужна иркутская картина полностью, во всех деталях. И вы, Ваше превосходительство, потрудитесь нам сообщить об обстоятельствах вашего бегства из Иркутска. Со своей стороны мы вам гарантируем честью, что любые раскрытые вами обстоятельства никогда, ни при каких условиях не будут разглашены третьим лицам.

Моллериус тяжело вздохнул и поднялся из кресла. Требовательным взмахом руки велев гостям оставаться в креслах, он неторопливо зашагал по комнате, собираясь мыслями. В какой-то момент он встряхнул головой, приняв внутри себя окончательное решение, остановился напротив сыщиков.

– Об обстоятельствах моего выезда из Иркутска знает только Государь Император и больше ни одна душа, – твёрдо сказал он. – За исключением одной – моего личного преданного друга ротмистра Гаврилова, начальника иркутского охранного отделения[43 - Охранное отделение – политический сыск, подчиняющийся Губернатору (Градоначальнику).], который дважды уберёг мою семью от смерти.

Я расскажу вам эту историю. Она не имеет никакого отношения к СЛТ, и я уверен, что вам за своё любопытство станет стыдно. В жизни каждого человека есть вещи, куда не имеет права лезть ни один следователь. Если у вас есть честь, вы понимаете, о чём я говорю.

Вы, конечно же, знаете, кто такие эсеры – так называемые социалисты-революционеры. Это люди радикального толка, которые на словах обещают невежественной толпе молочные реки, кисельные берега, свободной, сытой, благоустроенной жизни, а на деле являются ничем иным, как обычными бандитами, террористами, убийцами и грабителями, мечтающими на народном недовольстве заполучить над нашей родиной абсолютную власть. Их террористическое подполье не гнушается ничем – ни убийствами женщин и детей, ни массовыми убийствами случайных людей, не имеющих к политике никакого отношения. Их инструмент – это террор. Террор над нашим народом. Для большего запугивающего и провокационного эффекта они стремятся в первую очередь убивать людей, имеющих отношение к политике, к безопасности государства – чиновников, армейских офицеров, служителей полиции. Для нашей родины это чума.

В конце февраля 1905-го года, когда Иркутская губерния приняла на себя все тяготы войны с Японией, предоставив свою инфраструктуру тыловым частям нашей армии, мне приходилось работать практически круглые сутки, в жёстком режиме. Я понимал, что в такое время я не имею ни малейшего оправдания для послаблений. И я был готов служить своей родине дальше, понимая, как Иркутская губерния в моих навыках нуждается. Но что мне оставалось делать, когда ко мне явился ротмистр Гаврилов, который мне сообщил, что местные эсеры, их подпольное террористическое ядро, готовятся взорвать мой дом, вместе со мной и моей семьёй?

Вы знаете, что мужчина порой готов пойти на очень серьёзный риск. Но эти негодяи касались не мужского, они покусились на мою семью: жену, сына, дочку. Моему сыну было девять лет, а дочке семь. Я повелел жене немедленно собирать детей и уезжать в Санкт-Петербург, на нашу малую родину, где живут все наши родственники и где порядка, в конце концов, больше. Но моя супруга, Анастасия Петровна, женщина сумасшедшая. У неё полно благородства, милосердия, но и безрассудности. Она заявила мне, что либо они поедут вместе со мной, либо останутся тут, в Иркутске, потому что без отца и мужа они жизни своей не представляют.

Я не мог покинуть Иркутск в такое тяжёлое время и не мог оставить в нём свою семью. Я не знал, что мне делать. Я обратился к Государю Императору за советом – отправил телеграмму на его имя. В конце концов, я обратился к нему, чтобы он повлиял на мою жену и убедил её из Иркутска уехать. Государь ответной телеграммой приказал мне немедленно уезжать из города и возвращаться в Санкт-Петербург, где нам приставит охрану. Я колебался сутки, но он прислал мне повторный приказ.

Вот так я уехал из Иркутска в первый раз.

Моллериус поправил на себе сюртук, откашлялся, сел в своё прежнее кресло и выпил чашку остывшего чая залпом. Кошко с Петром молчали. К такой истории невозможно было не проникнуться.

– Здесь, в Петербурге, я прослужил какое-то время в Совете министра внутренних дел и, в общем-то, начал обо всей иркутской истории потихоньку забывать. Но осенью 1905-го года меня вызвал к себе Государь и поведал мне, что новый иркутский губернатор не справляется, и он не знает, что делать, как не попытаться уговорить меня вернуться туда в прежнюю должность губернатора. Я сказал, что готов, но только при условии, что поеду туда один, без семьи. Государь мне сказал, что с моей супругой переговорит лично. Так или иначе, я был повышен в чине с действительного статского советника до тайного советника и в феврале 1906-го года по распоряжению Государя вернулся в Иркутск заместить должность губернатора. Указ о назначении пришёл немедленно. Моя семья осталась в Петербурге – Государь переговорил с Анастасией Петровной.

В то время, в начале 1906-го года, в Иркутске стало потише. Жандармерия сильно придавила эсеровское подполье. Едва я на свою голову проговорился об этом в письме Анастасии Петровне, так она сразу бросилась ко мне вместе с детьми. Я понимал, насколько её приезд в Иркутск опасен, но любовь ко мне жены и детей меня на какое-то время одухотворила, вынудила смириться с риском. Жандармерия нам приставила вооружённую конную охрану, на фоне которой страхи постепенно улетучились. Я продолжал служить, Анастасия Петровна занималась благотворительностью.

В августе 1906-го года, как вы все помните, эсеры взорвали дачу Столыпина здесь, в Петербурге, на Аптекарском острове. От рук этих бандитов погибли более двадцати человек и свыше тридцати были ранены, включая детей министра. Совершенным чудом, благодаря мужеству его адъютанта, вставшего на пути бандитов, героически погибшего, жертв не стало больше.

Вы понимаете, что испытал я, узнав об этом? Вы понимаете, что это за персонажи, эсеры? Я даже их людьми назвать не могу. У бандита, у которого остаётся хоть капля человеческого, никогда не поднимется рука на детей. Он может убить министра, губернатора, полицмейстера, по любым политическим мотивам, но он не сможет поднять руку на невинных людей, не имеющих к политике никакого отношения, тем более детей. У эсеров этой грани нет. Это животные в человеческом обличье. Ради своих политических целей они готовы убивать, калечить, насиловать всех подряд.

Поэтому, когда осенью 1907-го года мой друг ротмистр Гаврилов вновь предупредил меня о готовящемся убийстве моей семьи, я без колебаний из Иркутска уехал. Иркутскому охранному отделению удалось перехватить список лиц, кого эти негодяи планировали уничтожить в самое ближайшее время. И вверху списка стояли я и моя семья.

Гаврилов летом 1907-го года был ранен в результате нападения на себя двух эсеров. Те стреляли в него, он чудом скрылся, выжил. Но те не отступили от своих планов, и в убийственном списке он находился рядом со мной. Мы уехали из Иркутска вместе, в ноябре 1907-го года, семьями. Государь уже дал Гаврилову должность в Санкт-Петербуржском губернском жандармском управлении, а я своей должности до сих пор жду. Надеюсь, в скором времени Государь меня куда-нибудь пристроит. Пока он мне выплачивает губернаторское жалованье, приказывает сидеть дома, отдыхать, набираться сил. Обещает обо мне не забыть.

Вот такая история, господа. Как я вам говорил, никакого отношения к «делу о СЛТ» она не имеет.

– Ещё как имеет, Ваше превосходительство, – тихо сказал Кошко. – Моему сотруднику, Суворову Петру Васильевичу, предстоит в одиночку произвести в Иркутской губернии сложнейшее расследование. Ваши сведения по террористической обстановке нам помогут к такому расследованию более тщательно подготовиться. Так что не думайте, что вы рассказали нам всю эту страшную историю впустую. Мы искренне благодарны вашему мужеству обо всех этих обстоятельствах нам сообщить.

– У вас ко мне ещё есть вопросы? – спросил Моллериус.

– Думаю, что нет. Хотя с вами, благородным человеком, мы бы с удовольствием ещё пару часов побеседовали. Но, к сожалению, мы не имеем права вас в таком сложном душевном состоянии задерживать.

Моллериус грустно улыбнулся:

– Недаром о вас, Аркадий Францевич, по городу ходят слухи, что вы сыщик крутого нрава. Умеете вы из души вытянуть интересующие вас сведения.

Кошко засмущался, начал откашливаться. Он уже был спокоен, с нормальным цветом лица.

– А вы, я так понимаю, – Моллериус обратился к Петру, – его преемник. Если бы у нас вся полиция действовала так же настойчиво, как вы, о террористах и бандитах мы бы уже и не помнили. Только такие как вы способны спасти нашу родину от кровавой революции, которая обманутому народу ничего кроме страданий принести не сможет.

Вам, Пётр Васильевич, я вот что на прощание посоветую.

Иркутская губерния полна всякого отребья – революционеры, анархисты, разбойники, дезертиры, фальшивомонетчики, ссыльные уголовники и политические. В губернии очень высока организованная и уличная преступность. Власти там справляются плохо. Нынешний полицмейстер коррумпирован, поэтому местной полиции не вздумайте доверять. Жандармерия там нормальная, но она работает на износ, её скудного штата не хватает.

Иркутск для провинции – город достаточно большой, порядка девяноста тысяч душ, и он переполнен криминалом. Как вы знаете, уголовного сыска там нет, а местная полиция сегодня слаба, и со всем этим не справляется. Жандармерия там крепкая, и к ней можно обращаться за помощью, но учтите, что у неё не хватает людей, в результате чего жандармы вам навряд ли смогут помочь полноценно, даже с вашей доверенностью премьер-министра.

До японской войны в Иркутске было сносно, таких беспорядков не было. Но после войны, которая сильно подорвала экономику губернии, жить там стало не только хуже в бытовом плане, но и просто опасно. Вам следует быть в Иркутске крайне осторожным. Местные бандиты падки на приезжих людей, следят за ними с вокзала, потом грабят, часто пуская в ход ножи и даже револьверы. Останавливайтесь только в крупных гостиницах, несмотря ни на какие расходы, ни в коем случае не подселяйтесь в частный сектор.

Обязательно разыщите Черных. Он человек крепкий, дисциплинированный, глупостями не занимается. Скажите, что приехали от меня, – он вам поможет, не только сведениями, но и шире. Он знает губернию лучше других: родился и вырос там, окреп, занимается повсюду делами, имеет массу знакомств, неограничен в денежных средствах. По характеру он сибирский человек – простой в поведении, прямой, всегда поможет, чем сможет, при этом ничего не потребует взамен. Про СЛТ он осведомлён лучше других – лично контактирует с людьми, которые якобы их неоднократно наблюдали. Соответственно, он поможет вам установить конкретное место, где СЛТ чаще всего появляются.

Моллериус поднялся из кресла и повелительно кивнул головой:

– Это всё, господа. Я вам сообщил даже больше, чем вы от меня ожидали услышать.

Кошко поднялся первым, Пётр вторым. Кошко взял письмо Моллериуса и убрал его в свой портфель. Они откланялись губернатору и прошли в прихожую. Быстро оделись там.

– Анастасия Петровна! – громко позвал жену губернатор. – Извольте попрощаться с нашими гостями!

Жена губернатора вышла из-за двери дальней спальни. Она прощально улыбнулась, приподняв лицо, выказывая гостям свою благородную стать уверенной в себе женщины. Пётр заметил за её спиной невысокую худенькую девочку в розовом платьице, годков десяти на вид, выглядывающую из-за матери, рассматривая столичных сыщиков с любопытством. Дочка Моллериусов была очень мила в своём серьёзном внимательном детском взгляде. Пётр остро осознал, какой страшной участи ей с братом и матерью удалось избежать, проявленной решимостью своего отца.

Когда они выходили на лестничную площадку, он краем глаза успел заметить, как Анастасия Петровна его на прощание перекрестила.

Выйдя на улицу, Кошко позволил минутой осмотреться на крыльце, надышаться сырой прохладой пасмурного весеннего дня. Дождя не было, но небо всё гуще закрывалось серыми тяжёлыми облаками, нагнетающими своим видом тоску и уныние. Затем он повелительно кивнул головой налево и неторопливо зашагал в сторону Невского проспекта (на нём в двадцати минутах ходьбы располагался Николаевский железнодорожный вокзал[44 - Николаевский – прежнее название Московского железнодорожного вокзала.]). Пётр, поправив на голове котелок, зашагал от него справа.