Палеотроп забавы

Только Адамас остался стоять, с мольбой глядя на своего спасителя.

– Позвольте, Архимед Иванович! – произнес он ломающимся от волнения голосом. – Позвольте рассказать все, как было!

Полина привстала, заглянула в бледное лицо, которое уже начали покрывать пятна румянца:

– Ты что-то утаил от нас, petit rusе?

– Учитывая «непревзойденные достижения» нашего друга, это очевидно, – сдержанным тоном заключил Искандер. – Как и то, что сын дал слово, – он повернулся к профессору. – Я прав?

Тот ничего не ответил, прислушиваясь к себе. Но только мгновение.

– А-а, рассказывайте! – махнул салфеткой, словно выбрасывал белый флаг.

Глава восьмая

Тысяча двести семьдесят шестой

Все слушали, не перебивая и не задавая вопросов – с момента, когда остготы вторглись на виллу вандалов, до того, как желтый фургон был утянут в виноградники неизвестной силой. Полина весь рассказ поглядывала то на мальчишку, то на Забаву, и ее ресницы вспархивали крыльями потревоженных бабочек.

В зале были только новые друзья и Михаил. Весь приглашенный персонал, как и своих помощников, Атлас отпустил.

– Ты ничего не приукрасил, сын? – спросил он, когда рассказ подошел к концу. – О, мой друг, – повернулся он к Забаве, – не хочу сомневаться в ваших способностях, но…

– Но все это звучит как-то уж чересчур фантастично, – закончила за него Полина, и ее французский акцент сделался нарочитым, словно западная половина крови оспаривала достижения русского ученого.

Профессор выдержал паузу, собираясь с мыслями.

– Да, я не был готов к такому повороту и не подготовил вас. Поющее поле существует, оно реально, и… я его открыл. – Он тяжело вздохнул, и в его вздохе все услышали неимоверное расстояние, пройденное до цели.

– Вы его открыли? – переспросил Атлас, и тень перманентного превосходства дрогнула, сплывая с его лица.

– Да, я Буратино, проткнувший холст своим любопытным носом, – бесстрастно продолжал Забава. – Система, действие которой видел ваш сын, построена на принципах этого поля и использует его неисчерпаемую энергию.

В зале воцарилась такая тишина, что стала слышна дробь крыльев попавшей в витражную паутину бабочки.

– И что же делает эта ваша система, Архимед? – нарушила молчание Полина. Ее акцент сгладился, но в голосе зазвучали беспокойные нотки, словно она опасалась, что новый друг мог создать нечто, способное навредить людям.

– Среди прочего визуализирует прошлое в любом месте на любую глубину времени, – сказал профессор сухо.

– Среди прочего? – глаза Атласа вспыхнули, как лампочки, вкрученные в собственное силовое поле (или это завертелось магнето его предприимчивости?).

Адамас снова вскочил, его кулачки были сжаты, лицо пылало:

– Покажите всем палеотроп, дорогой Архи-Мед Иванович! – расставил он акценты, и искры, такие же яркие, как у отца, запрыгали в его глазах. – Палеос! Тропос!

Это был миг, которого Забава боялся и ждал уже давно, миг, вмещавший больше, чем аккорд генов – людских талантов и черт. Еще несколько секунд он прислушивался к чему-то, слышному ему одному, и разом поднялся:

– Идемте!

– Да! – Адамас выбил по столу победную триоль. – Да, да, пусть все видят! – бросился к выходу, не дожидаясь остальных. – Палеос! Тропос! – донеслось из глубины галереи. – Ос… ос… ос… – запрыгало под сводами замка.

Искандер посмотрел ему вслед.

– Не знаю, что и сказать… – пожав плечами, он направился за сыном.