Палеотроп забавы

В сумраке подлеска, сгустившемся под кронами деревьев до чернильной мглы, зашуршало и послышался новый отчетливый всхлип.

– Деточка, с тобой все в порядке? – Китти наклонилась вперед, вглядываясь в смутные очертания ветвей, и ей показалось, что в чаще мелькнули и погасли два бледно-лиловых огонька. Тут же из темной глубины донеслось утробное ворчание, на человеческий голос совсем не похожее. По спине побежали мурашки, и в тот же миг земля под ногами вздрогнула, послышался приглушенный гул, а следом – лошадиное ржание и удаляющийся стук копыт. Обернувшись, она с ужасом увидела, что повозка уезжает – ей не пришло в голову привязать лошадь!

Китти бросилась вдогонку, но испуганное животное неслось так быстро, что угнаться за ним не было никакой возможности. Пробежав больше полумили и совсем выбившись из сил, она остановилась, подавленно наблюдая, как их единственный транспорт, подскакивая на ухабах, удаляется в сторону города.

Несколько минут бедняжка стояла, отдуваясь и проклиная себя за глупость – ну, откуда в такой глуши взяться малышу! И что теперь делать? Как сказать Эдди, что не справилась с таким пустяковым делом – просто сторожить лошадь…

Слезы сами выступили на глазах, и Китти часто-часто заморгала: вот и все, первое наиважнейшее семейное дело провалено по ее вине. А она еще ни разу не видела, как Эдди сердится, – он всегда был весел и приветлив, от чего на душе стало еще хуже. Ах, хоть бы они там ничего не нашли, тогда бы и телега не понадобилась!

Но признаваться все равно было нужно, а Китти с приюта знала, что это лучше делать сразу. Вытерев слезы рукавом плаща, она нащупала в кармане зеркальце и, мысленно пожелав себе удачи, зашагала обратно.

«Китти и Эдди – хорошие друзья, Китти и Эдди, им ссориться нельзя!» – сам по себе переиначился стишок.

В пылу погони она не заметила, как далеко убежала, это стало ясно лишь сейчас, когда пришлось идти в гору. Деревья в свете луны отбрасывали кривые шевелящиеся тени, и сиюминутная робость перед ними выгодно заслоняла стыд предстоящего объяснения.

У барака Китти прислушалась – вокруг стояла тишина, только струны внутри дрожали, напоминая о ее вине. Да, все так, но, прежде чем поднимать шум, мужчинам следовало их с лошадью предупредить.

В бараке было темнее, чем под лунным небом, и пришлось дать глазам привыкнуть. В дальнем углу полоскалось тусклое пятно мутно-желтого света, и она медленно пошла к нему. В ноздри проник запах гари с химической примесью, тут же вызвавший чих. В стропилах заметались летучие мыши, а одна стукнула ее крылом по макушке.

«Так тебе, дурехе, и надо!» – подумала Китти, с каждым шагом все явственнее ощущая теплые дуновения из люка.

Эти дуновения напомнили ей о ласковых лучах, словно солнце, переместившись на ночь под землю, посылало ей оттуда свой привет. Эта мысль ее ободрила.

«Китти и Эдди – отличные друзья, Китти плюс Эдди – получится семья!» – выскочил откуда-то новый утешительный куплетик.

Присев на корточки, Китти заглянула в люк. Внизу на полу стояла керосиновая лампа: язычок огня плясал в стеклянной колбе, освещая опаленную брешь в стене. Мужчины явно ушли вглубь горы, что было ей на руку – не надо признаваться сразу и появляется возможность загладить вину новым делом.

Крепко держась за металлические перекладины, она спустилась в подвал.

«Китти и Эдди – отличная семья!»

Да, и надо будет сразу сказать, что лошадь убежала не по ее вине, просто животное оказалось слишком нервное. И еще Китти было приятно думать, что Эдди оставил лампу специально для нее.

Из пролома веяло сильнее, и волосы сдуло со лба, едва сунула туда голову. Воздух здесь был теплее и суше, и, выставив перед собой лампу, она решительно полезла внутрь.

Тоннель оказался просторным даже для подводы. Свод и стены были гладкими, а под толстым слоем пыли блеснул черный лак обсидиана. Отряхнув пальцы, Китти двинулась вперед, считая шаги и прислушиваясь к тишине лабиринта.

Через сто шагов коридор раздвоился. Она мысленно выговорила мужчинам, не оставившим указателя, и, постояв в нерешительности, выбрала правую галерею, откуда веяло сильнее. Вскоре последовало новое разветвление, и проходов стало три. Все они расходились в разные стороны, и Китти пошла по центральному, продолжая считать шаги. Коридор сделал один поворот, другой, и вдали появились отблески тусклого света. Свет шел из-за угла, и, насколько она помнила план инженера Шуфельта, за таким прямым углом могла находиться одна из комнат с пластинами. Голосов друзей слышно не было, сама же их звать поостереглась – вдруг в подземелье есть кто-то еще. Когда до поворота осталось несколько шагов, она поставила лампу на пол и, освободив руки, осторожно заглянула за угол.

Не то чтобы Китти ни разу не рисовала в уме подобную картину, но реальность тем и отличается от фантазии, что дружит с гравитацией, больно приземляющей зарвавшиеся грезы. Она сжала и разжала веки, но все осталось по-прежнему. Моргнула еще раз, и снова ничего не изменилось.

В свете нескольких электрических фонарей, направленных в центр просторного зала, маслянистым охровым блеском торжественно сверкала уступчатая пирамида из гладких литых цилиндров. Цилиндры были размером с банку консервированного сгущенного молока «Игл Бренд», которым их в приюте угощали по праздникам – полбанки на душу. Часть цилиндров раскатились по полу, а один блестел в двух шагах от ее ботинка.

Под ребрами появилась необыкновенная легкость, словно мечты и реальность наконец-то обнялись и земное тяготение пошло на уступки, говоря: «Только подпрыгни – и повиснешь в воздухе!» Но вместо этого она перестала прятаться и вышла из-за угла.

Никогда в жизни ее глаза не смотрели на такое количество золота, да вообще его не видели. Живи Китти в Индии, где в храмах под золотыми крышами стоят золотые статуи богов, она бы не удивилась. Но в Америке золото само было богом, на него молились и ему поклонялись, и волей-неволей это укрепилось и в ее сознании. Блеск цилиндров гипнотизировал алым пламенем пожара, и Китти, как сомнамбула, покорно поплелась к пирамиде. Та притягивала живым мерцающим магнитом, а волны дрожащего золотого света, плывшие навстречу, вызывали шум в ушах и путали мысли. Эти волны на время заглушили струны, звучавшие в ней самой.

Подойдя к пирамиде, Китти оказалась в центре зала, но то, что увидела в следующий момент, заставило ее забыть о золоте и замереть как вкопанной. У стены, спиной к ней, сидел на корточках Эдди и деловито складывал блестящие болванки в мешок. Несколько других, туго набитых и перетянутых шпагатом, стояли рядом. Но ее внимание привлек не Эдди, а Фред, мирно растянувшийся поодаль. Он словно прилег отдохнуть, устав таскать тяжелые слитки. Лицо неестественно спокойного Фреда находилось в тени, и ей пришлось напрячь зрение, чтобы различить выпуклый черный нимб, собравшийся вокруг его головы. Рядом, прислоненное рукоятью к стене, стояло…

Изображение задрожало и стало расплываться перед глазами, а ноги Китти сделались ватными. Она застыла на месте, не в силах ни шагнуть вперед, ни повернуть назад. Сердце замирало и устремлялось в бег, чтобы снова замереть в трепещущей груди. И ей послышалось, как в хаосе звуков тренькнула, обрываясь, струна Волшебной Ситары.

Девушка быстро-быстро заморгала, возвращая глазам резкость. Пальцы и ладони заледенели, во рту пересохло, а между лопаток к пояснице побежала струйка пота, словно вся ее жизненная энергия разом переместилась от краев к центру туловища. Она медленно вдохнула и так же медленно выдохнула – в приюте это помогало сконцентрироваться.

А если Фред напал первым? Нет, ударили сзади – при всей неразберихе в мыслях это было ясно. Но, может, ему еще можно помочь? О том, что будет дальше и как поведет себя Эдвард, она не думала. Сделав над собой неимоверное усилие, под незнакомый перебор струн Китти шагнула к распростертому на земле человеку. И тут, словно почувствовав ее присутствие, Эдди перестал копошиться и медленно повернул голову.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, и Китти не могла узнать своего жениха. Полуоскал улыбки смешался с новым взглядом – циркового хищника, готового к прыжку через горящий обруч. Даже глаза изменили цвет – или так страшно расширились его зрачки. Встав с корточек, Эдди взял кайло и медленно, даже с какой-то наигранностью, повернулся к ней. Он словно исполнял роль, подражая актерам на своей киностудии, но его лицо было неподвижным. Вот так же прессы на фабрике у приюта плющили заготовки – флегматично, без эмоций.

– Китти… – процедил Эдди сквозь зубы. – Ну какого черта, Китти…

С кайлом в руке он медленно пошел на нее.

«Китти и Эдди – отличная семья, миленький Эдди, не убивай меня!»

Жаркие объятия в сумраке спальни дрогнули и опали, уносясь к выцветшим грезам, развешанным в полусвете унылого приютского чердака. Рука Китти скользнула к пояску, где по старой привычке еще носила нож, но она не успела его достать. Коридор за спиной, а следом и зал разом наполнились жужжанием, словно под землю проник рой диких пчел.

Надсадный звук заставил Эдди остановиться, и он в недоумении крутил головой. Жужжание сочилось отовсюду – из стен, пола и потолка, смешиваясь с блеском золота и отчаяньем Китти. Но не это приковало ее внимание, а то, что происходило в ту минуту за спиной у бывшего жениха.

Поначалу она приняла это за обман зрения, игру света, преломленного в слезе. Но, часть стены действительно дрогнула, заколебалась здоровенным куском карамельного желе. По ее поверхности пробежала волна, еще одна, она выпятилась, расхлестнулась неуловимыми створками, и прямо на глазах остолбеневшей Китти в свет фонарей шагнул сгорбленный человек с головой игуаны. Концом вибрирующего хвоста не давая камню сомкнуться, он обхватил Эдди, словно танцевал с ним падеспань, и в мгновение ока оба исчезли в стене.

Китти оцепенело наблюдала, как камень смыкается и, дрогнув напоследок, застывает с прежней невозмутимостью монолита. Исчез и звук, и в мертвой тишине, отдаваясь барабанным боем в ушах, стучало ее сердце. Еще с минуту она стояла неподвижно, будто происшедшее, упершись жесткими краями кошмара, застряло на полпути к осознанию. А потом одним махом пересекла комнату и забарабанила в стену, крича: «Э-э-д-д-и! Э-э-э-д-д-и-и!» И замерла так же внезапно, как рванулась, прижав ледяные ладони к горячему камню и ловя затухающее в лабиринтах эхо.

Медленно-медленно Китти оглянулась назад, где в лаковом нимбе белело лицо Фреда. Он так и не шелохнулся, не вздохнул, и его бледно-голубые глаза все так же безучастно смотрели в потолок. Свесив в изнеможении руки, словно истратив все силы на крик, она подошла к лежащему на полу человеку. Тень от ее туловища падала на вытянувшееся неподвижное тело, образуя крест, и этот крест был не только на полу сокровищницы людей-ящеров, но и на ее семейном счастье.

«Эдди и Фредди – хорошие друзья, Эдди и Фредди – им ссориться нельзя…»

Наклонившись, Китти заглянула в лицо мертвецу и в ужасе отпрянула: выражение его глаз было как у Эдварда, когда он шел на нее.

Странное жужжание появилось снова, но оно уже не было таким назойливым. Пошевелив волосы, пахнуло теплым воздухом, и из вздувшихся стен вышли с десяток обитателей подземного города, моментально окруживших непрошеную гостью. Один, самый морщинистый и сгорбленный, встал напротив нее, а другие зашагали по кругу, задрав хвосты и издавая негромкое верещание.

Ящер смотрел на человека не отрываясь и не моргая, и Китти показалось, что у него зигзагообразные, как у морской каракатицы, зрачки. Глядя в упор, он заговорил, но девушка поняла это не сразу. Невероятное существо челюстей почти не размыкало, и набор издаваемых звуков едва ли можно было назвать речью. Но в цокоте, щелчках, посвистываниях и шипении невольно угадывались осмысленные интонации, и она изо всех сил стала их ловить, словно от того, насколько усердно это делала, зависело ее спасение.

Хоровод остановился, а приглушенные рулады смолкли так же внезапно, как и начались. Теперь жители подземного города сузили круг и, медленно шевеля хвостами, вытянули к ней свои рифленые шеи с повернутыми вбок шишкастыми головами. Они словно к чему-то прислушивались.

Старый ящер стоял неподвижно, уставившись в глаза Китти своими нечеловеческими зрачками. Казалось, эти завитые зрачки видят ее всю, со всеми разочарованиями и надеждами, видят ее сегодняшнюю и еще глубже – в непроглядной толще дней, проникая в полуподвал, где ютились семьи переселенцев и она, еще младенец, спала на руках Лаваньи, а потом ее скитанья по приютам, и поиски собаки с опаловыми глазами, и просьбы Шаши, и клятвы Эдди – все до последнего часа, когда искала ребенка на пустыре, и того, что было потом.

Глаза ящера мерцали, высвечивая все тайники и закоулки ее сердца, но Китти не испытывала страха, потому что не хранила страшных тайн. К тому же в поведении жителей лабиринта, в их внимании к ней появилось что-то, невольно вселявшее надежду. Да, они прислушивались с учтивостью и, как ей даже стало казаться, с признанием, пусть это в такую минуту и странно прозвучало бы. Но так же прохожие останавливаются и встают в круг, привлеченные игрой уличного музыканта.

Китти не отводила взгляд, давая волю разошедшимся струнам, когда в уголке глаза старого ящера появился дрожащий блеск. Сперва она не поверила в то, что видит, но, покрыв глазурью змеиный зрачок, слеза набухла и, не удержавшись на веке, лишенном ресниц, покатилась по чешуйчатой щеке. И, совершенно человеческим жестом, старый ящер смахнул ее запястьем. Глаза Китти тоже наполнились слезами, и она собрала все силы, чтобы не разрыдаться.

Ящер-старейшина издал короткий свист, и жители подземного города как по команде отступили к стенам, оставив их одних.

– Де-т-ка, э-э-й, де-т-т-ка, – отчетливо прозвучало среди шелеста и щелчков. – С то-бо-й вс-се в по-ряд-ке, де-т-т-ка…

Китти показалось, что она слышит собственный голос, просочившийся сквозь толщу горы с пустыря, где искала малыша, лишь потерявший по пути хвостик вопросительного знака.

Опомнилась она уже наверху, за воротами барака, откуда вышла, прижимая к груди гирю золотого цилиндра. Свежий ветер налетел, растрепал по лицу волосы и, вспомнив о чем-то, Китти упала на колени и дала волю рыданиям. Увесистая драгоценность выпала из дрогнувших рук и покатилась к мусорной куче, но она не обратила внимания. Приступы плача с новой силой сжимали горло, и один спазм сменял другой, словно ее душили чьи-то хваткие невидимые пальцы. Вороны снялись с мусорных куч и всей стаей кружили над ней с торжествующими криками.

Но образ Эдди, стоявший перед глазами, неожиданно сменился другим – старого ящера, беспомощным жестом смахивающего слезу. И Китти стала успокаиваться и задышала ровнее. Ящер-старейшина смотрел на нее блестящими глазами и одобрительно кивал драконьей головой. Когда пальцы-душители окончательно исчезли, она набрала полную грудь воздуха и, задержав, медленно выпустила.