Письма к незнакомцу. Книга 3. Только раз бывают в жизни встречи

Браммел стал кумиром и туманного Альбиона, и всей Европы. Ему поклонялись. Ему подражали. О нём писали.

Денди-Уайльд вывел формулу: «Человек или сам должен быть произведением искусства, или быть одетым в произведение искусства».

Браммел совмещал оба эти требования. Денди-Байрон установил своеобразный пьедестал почёта: «Есть три великих человека моего времени: я, Наполеон и Браммел. Из нас троих Браммел самый великий».

Объясню Вам, Серкидон, относительный неуспех императора Наполеона I. А ему надменный англичанин отвёл, думается, лишь третье место. Приглядимся к Бонапарту. Что мы видим? «На нём треугольная шляпа и серый походный сюртук»[131 - Строчки М.Ю. Лермонтов, «Воздушный корабль. Из Цедлица».] плюс походные сапоги. Явно не денди.

Но не все французы таковы. Ой, не все! Скромное обаяния дендизма было оценено во Франции должным образом. Как грибы после дождя, подрастали французские последователи Браммела. О них и о дендизме писали мастера художественного слова. Оноре де Бальзак[132 - Оноре де Бальзак (1799 – 1850), французский писатель, автор серии романов и повестей под общим названием «Человеческая комедия».] – в «Трактате об элегантности». Барбе д”Оревильи[133 - Жюль Амеде Барбе д”Оревильи (1808 –1889, французский писатель и публицист.] – в работе «О дендизме и Джордже Браммеле». Шарль Бодлер – в эссе «Художник современной жизни». Двое из последних перечисленных сами были истинными денди, да и Бальзак в своей весовой категории являлся не последним щёголем.

Но далее всех по дороге дендизма ушёл граф Мари Жозеф Робер Анатоль де Монтескью…[134 - Робер де Монтескью или Монтескью-Фезансак (1855 – 1921), писатель, денди, колекционер, библиофил, покровитель искусств.]

О, какой мужчина!.. Родственник ДАртаньяна схож был со знаменитым гасконцем, как две капли вина. Кроме того – умён, статен и богат. Добавим к этим достоинствам безусловный талант литератора и безупречный вкус денди. Идолом своим граф выбрал скромный серый цвет. Даже не «пятьдесят оттенков серого», а более использовал Робер де Монтескью в своих одеждах: «серый фрак стального оттенка гармонично сочетался с мышино-серыми панталонами, вызывающие розовато-лиловые перчатки перекликались с жемчужно-серым жилетом, вышитым хризантемами, а сизо-серый галстук был украшен редким драгоценным камнем»[135 - Из книги Ольги Вайнштейн «Денди: мода, литература, стиль жизни».].

«Профессором красоты» назвал своего старшего товарища восхищённый им Марсель Пруст. «Повелителем утончённых запахов» назвал графа восторженный некто, а сам парижский денди Numero Un в поэтическом сборнике «Летучие мыши» обозначился: «Я – повелитель преходящего». И если читать – «повелитель преходящего момента», то это очень круто.

Обворожительный и бесподобный граф Робер де Монтескью стал прототипом литературных героев, и самый яркий из них – барон де Шарлю в романе Пруста «В поисках утраченного времени»… Наряду с колкостями современников (карикатуры, шпильки, шпаги) значительным огорчением для графа стал литературный успех Пруста. «Малыш Марсель», во всём считавшийся учеником, в один, для Монтескью злосчастный, день стал обладателем Гонкуровской премии… Это было ударом для стареющего графа.

Заключим: достойнейшим эстетическим обрамление девятнадцатого века явились две Жар-Птицы – англичанин Браммел и француз Монтескью. Первый вспыхнул в начале века, второй отпылал – в конце…

От ярких – к еле тлеющему, от Жар-Птиц – к воробушку, к Вам Серкидон… Что Вы говорите? Вы, что не хотите быть воробушком. А Джек Воробей?.. Тоже не подходит. Тогда скажите, какой из птичек Вы хотите считаться? Вот Алексей Любегин[136 - Любегин Алексей Александрович, р. 1954, поэт. Проживает в С-Петербурге.], такой же скромник, как Вы, написал: «Пусть одежда на мне небогата,//Но такая к лицу соловью».

Намёк на то, что птичка выглядит скромно, зато поёт красиво… Но у Любегина «справка» есть, что он соловей – поэтический сборник. Вам же, Серкидон, не поверят. Предлагаю Вам – селезня. Красивое оперение плюс к тому прекрасное название для будущей Вашей книги – «По направлению к Селезню». Вперёд в этом направлении с песней соловьиной!

Крепко жму Вашу руку, и – до следующего письма.

-23-

Приветствую Вас, Серкидон!

Опять обозрел я ранее написанное. И опять заметил упущения. Гуляя по временам и странам, Средние века ропустил. Но посчитаем, что писать там особенно не о чем. Рыцари, дабы одёжка не рвалась и не пылилась, стали облачать себя в латы. А железо, что с ним станется?! Главное, не попадать под дождь, под слёзы прекрасных дам и под копьё рыцаря-оппонента.

И ещё одно. Говоря о французских писателях-денди, забыл я упомянуть автора «Писем к незнакомке»… Но что же Вы, Серкидон, опять кричите не дослушав… Вовсе и не Моруа. Не только Моруа писал к незнакомке. Среди французских мастеров художественного слова, сдаётся мне, поветрие было такое – писать к незнакомкам. Похоже, каждый из них имел свою незнакомку и писал к ней. Толще других в этом преуспел Проспер Мериме, мои личные симпатии на его стороне. Интересный мужчина, весьма прилично одет и, что особенно выделим, поклонник Пушкина, состоял в переписке с Александром Сергеевичем…

Теперь – в Россию. Раз появился Пушкин, значит, добрались мы до России-матушки. С «весёлого имени Пушкин» начинается литературная Россия, и мы с Вами порешили: начинать с Пушкина Александра Сергеевича. Тем более, он по молодости и резвее, и заметнее других был.

Послелицейский Пушкин, прозванный старшими товарищами «сверчок», жёстко эпатировал почтенную публику: надевал ярко-красную рубаху, ходил в янычарских шароварах, тюрбан на голове накручивал. А бывало, выйдет на люди, цыганом себя преобразив. Вдобавок ко всему – ногти поэта были, как у Дракулы. За ними Александр Сергеевич самолично ухаживал, оправдываясь тем, что «быть можно дельным человеком// И думать о красе ногтей…»[137 - Из романа «Евгений Онегин».]

Сердце пушкинское успокоилось тем, что, женившись-остепенившись, Александр Сергеевич, как и его друзья-современники, остановился на моде «денди».

А встречались в петербургских салонах и суперденди. Одного Пушкин назвал – «добрый мой приятель», ко второму написал «Товарищ, верь…» Читаем роман в стихах:

Второй Чадаев, мой Евгений,

Боясь ревнивых осуждений,

В своей одежде был педант

И то, что мы назвали франт.

Он три часа по крайнем мере

Пред зеркалами проводил.

И из уборной выходил

Подобный ветреной Венере,

Когда, надев мужской наряд,

Богиня едет в маскарад.

Первым денди петербургских салонов был Пётр Яковлевич Чаадаев – гусарский офицер, обладающий изысканным вкусом, широчайшей образованностью и блестящим умом. Петра Яковлевича мы упоминали в связи с эпистолярностями его. В журнале «Телескоп» были напечатаны «Философические письма» Чаадаева. После чего журнал был закрыт, его издатель – сослан, автор – объявлен сумасшедшим. Воистину «сумасшедший» успех!

Послепушкинское время. Отметим любившего пофорсить Гоголя, полюбуемся Тургеневым в синем фраке, обвешенном аксессуарами, подивимся франтовато одетому Гончарову… Собственно и всё. Под конец века видим кое-как одетого Достоевского и Толстого в толстовке. Уж совсем не денди.

Отметим: в распоряжении Пушкина, Чаадаева, Онегина, а также у пишущих персон далее по веку были слуги и камердинеры, которые помогали господам выглядеть изысканно.

Следующий двадцатый «век-волкодав» пожрал все буржуазные пережитки, вместе с дворянами, слугами и лакеями. В России к плугу и к станку были призваны все поголовно. Прилично одетые люди стали встречаться редко, разве что на сцене. А нетривиально одетые индивидуумы с могучей приставкой «АРТ» вообще сделались редкостью. Тем ценнее для нас память о них.

Гениальный носитель одежд – знаменитый бард, бунтарь, поэт и драматург Александр Галич[138 - Галич Александр Аркадьевич (1918 – 1977), поэт, бард, сценарист, прозаик.] – обладал великим даром носить одежды. Со стороны казалось, что это они несут его…

Писатель Юрий Нагибин,[139 - Нагибин Юрий Маркович (1920 – 1994), русский писатель.] с которым Галича связывали сложносочинённые отношение, вспоминал: «…каждая вещь на Саше живёт, а не «сидит», она становится словно второй кожей, участвуя в каждом движении, жесте, шаге, повороте… Ощущение, что он не из настоящей жизни, а из какого-то странного, нездешнего, печально зачарованного карнавала Ватто…»[140 - Ватто Антуан Жан (1684 – 1721), французский живописец.]

Мы пробежались галопом по Европам. Но вернёмся от франтов, от стиляг, от щёголей к рядовому щеглу. Вот такая птичка внезапно образовалась для Вас. И что выявляется? Выясняется, что не до карнавалов нам. Задача скромнее: одеться так, чтобы девушка взглянула на Вас без содроганья.

Слушайте мои советы. Вновь отважусь быть Вашим консультантом.

Вы худощавы (если сказать мягко), и, если на Вас пиджак, пусть он будет свободного, вольного покроя. Пусть будет на размер больше – Ваши широкие плечи покажутся ещё шире. Пусть – продувается. Говорят, попутный ветер только для тех, кто поднял паруса. Пусть Ваш пиджак будет Вашим парусом! Расправьте его, и вперёд – за Настенькой, Алёнушкой, Изольдой, Ассолью, Джульеттой, Анжеликой, Бегущей по волнам.

Повторюсь: не суживайте и без того узкое. Вылезайте из бутылок, ботинок, куцых кацавеек. Лучше пусть надетое на Вас болтается. Мало ли что болтается под ним. А вдруг – мышцы? Когда любопытное создание убедится в том, что никаких мышц нет, бежать будет уже поздно. Да и лень. Тут Вы и воспользуетесь возникшим замешательством.

Просим поэта Николая Голя продолжить ранее начатый лирический стих:

А как болело, как тянуло,

Друг к другу нас издалека.

Как на плече моём уснула

Без туфелек, без свитерка.

Утром Вы поцелуете Спящую Красавицу, она проснётся и оденет Вас так, как надлежит. Почему я должен этим заниматься? Нет ничего проще, чем довериться даме сердца. Нет ничего верней, чем женский взгляд со стороны. Сразу можно отличить мужчину, которого одевает женщина, от упрямца, который одевается сам. Женщина имеет вкус. Легко выдерживает стиль. Присмотритесь: даже если Ваши ровесницы носят недорогие вещи, они тщательно подобраны, опрятны и выглажены. Женщина мгновенно чувствует фальшь в одежде. Недавно на улице слышал я обрывок разговора двух дам: «И сидит на нём эта кепка, как на корове седло…»

Вы, вероятно, знаете, Серкидон, что корова не предназначена для верховой езды… Вам, кстати, кепка тоже никак не пригодится. Разве только милостыню просить на старости лет… Ах, Вы не хотите просить милостыню в последние годы?! Тогда в молодые годы действуйте активно, создавая запас прочности как духовный, так и материальный.

А я крепко жму Вашу, покуда не протянутую руку, и – до следующего письма.

-24-